О рифмах и ритмах
Рубрика в газете: Как оно было, № 2020 / 36, 01.10.2020, автор: Сергей КУЧИН (РАМОНЬ, Воронежская обл.)
Отойдя от женщин шагов пятьдесят, Юрка остановился посмотреть, что за грамотку ему тётя Глаша дала. Он прочитал несколько строк. Неразбериха какая-то! Стал перечитывать: «На зов мой приидите комне небойтесь своих прогрешений любви милосердия много вамне и каждому дам прощенье приди ты как нищий будь наг бос ис счорной как уголь душою не бойся лиш веруй всех примет Христос и всех оправдает он нас от прогрешений». Кто, кому, зачем пишет? Только в конце записки понятные строчки: «Слепым он зренье отверзает, врачует чудно и немых, печальных в скорбях утешает, на ноги становит хромых».
Юрка, прикатив тачку с дверной рамой к омшанику в колхозном саду, показал Михаилу Петровичу листочек. Спросил:
– Не знаю, про что тут написано, а вот в конце стишок есть хороший, правда?
Пасечник глянул на записку мельком:
– Да какие это стихи? Я потом тебе расскажу, какие хорошие бывают, а какие так себе. А вот листочки, подобные этому никогда не бери и никому о них не рассказывай, запомни! От таких грамоток слёз потом не оберёшься. Вон куда их от греха подальше, – и бросил скомканный листок в золу потухшего костра.
Когда закрепили раму на месте, Юрка вспомнил про ещё один наказ тёти Глаши – повесить над дверью в омшаник, по старому обычаю, образок, и спросил пасечника, что значит старый обычай и как долго существуют обычаи.
– Если обычай, то он бывает только старым, новых их не бывает. По обычаю мы здороваемся, как думаешь, полезный обычай? Есть обычаи бесполезные в обиходе. Лишь бы они вредными не были.
– Какие, например? – Юрке становилось интереснее.
– Иконку над дверью повесить или крест на двери нарисовать, чтобы откреститься от злых духов, это обычаи бесполезные, а вот угощать на яблочный Спас родных, знакомых и просто прохожих, – обычай очень полезный, добрый. Чем полезен, понимаешь?
– Ну, поедят люди.
– Да, конечно, это во-первых. Вот мы сейчас переднюю стенку докладём и поедим. Но главная польза от раздачи фруктов, это оказание внимания людям, налаживание тёплых отношений с ними. Кто знает, когда этот обычай возник… Хорошо бы он и не исчезал никогда. Жить-то легче, когда добрые отношения с людьми устанавливаются.
Юрке хочется верить в добрые отношения всех людей, но пока такое отношение чужих людей к себе он чувствует только от пасечника и колхозного председателя, Николая Анисимовича. В сорок третьем году Юрка остался сиротой, – его родители умерли от тифа, и жил он теперь с дедушкой и бабушкой. А в этом году бабушка с весны сильно кашляла, особенно по ночам. Юрка работал в колхозе там, куда пошлют. За работу давали ему мало, а воровать он боялся. Во двор ему почти нечего было принести. Только ходил жать осоку на болото и собирал по логам засохшие колючки – зимой топить этим бадаром печь, и то польза будет. Коровы у них не было и навоза – соответственно; кизяки нарезать не из чего. Соломки чуть-чуть набрали от своей пшеницы, да подсолнечные будылья кой-какие соберут. Ещё колхоз, может, выпишет повозку сушняка из леса. Обо всём этом хозяйском раскладе думал Юрка и ничего дельного придумать не мог для облегчения своего быта.
Когда саманы, нарезанные летом мужиками для омшаника, высохли, председатель попросил Михаила Петровича взять Юрку подсобником к себе. Правда, слабосильный Юрка поднять и поднести саман не мог, он только носил воду из колодца, месил глиняный раствор для кладки и подавал его по полведра пасечнику, поминутно радуясь на подрастающую стенку. К четырём часам кладку закончили, положили по периметру стен слеги и поперечины, скрепили их по углам скобами, наложили хворост, привязали его к слегам и уселись на куски самана к костру. Сегодня утром Михаил Петрович, отгоняя выстрелами из ружья от пасеки пёстрых птиц щурок-пчелоедок, решил дойти до зарослей дикого вишенника в логу неподалёку. Там слышал он квохтание осенней стайки дроздов. Ему удалось подстрелить трёх птиц. Юрка отнёс дроздов жене пасечника, та приготовила из них и принесла строителям омшаника похлёбку в небольшом чугунке. Теперь они разогрели её, разлили по железным мискам и приступили к трапезе. Юрке так хотелось есть, что у него дрожали руки и из деревянной ложки, пока он подносил её ко рту, суп капал на штаны. Слегка кружилась голова. Он доел из чугунка добавку, вздохнул и расправил плечи.
Об обещании Юрке про стихи рассказать Михаил Петрович думал, пока разрубал саманы на куски для закладки их в зазоры между рамой и стенкой, замазывал глиной щели в кладке, затягивал верёвки на слегах поверху омшаника. Пообещать-то пообещал, а с чего начать? Думал и так, и сяк, и сам запутался, – каким путём доходчиво объяснить парнишке, чем хороший стих отличается от строчек просто так. Да и нужно ли ему про это знать? Что понравилось, то и хорошо…
Ополоснув посуду, Михаил Петрович сел на сложенные в стопку обломки самана и обратился к Юрке:
– Теперь про стихи тебе скажу. Как определить, хорошие они, или нет? То, что тебе дали, это колыбельная, то есть убаюкивающий душу человека рассказ о каком-то святом. Это пока не искусство, это предискусство. Но объясню понятнее, оставим теорию. Вот тебе два стиха Тургенева, послушай и сравни их. Какой, по-твоему, лучше. Будь внимательнее, – и Михаил Петрович вдохновенно на память стал читать: – «Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые, нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые. Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, многое вспомнишь родное, далёкое, слушая рокот колёс непрестанный, глядя задумчиво в небо широкое». Уяснил? А вот ещё: «Как грустный взгляд, люблю я осень, в туманный, тихий день хожу я часто в лес и там сижу – на небо белое гляжу». Ну, какой лучше? Конечно, первый! Второй – просто так. Прочитал и – забыл! А «Утро туманное» запоминается, его хочется перечитывать. Ну, ты сам понял разницу между просто хорошо срифмованным стихом и поэзией. Прислушивайся.
Михаил Петрович замолк, смотрел внимательно в сторону ульев. Через минуту юноша спросил:
– А вы стихи какие пишете?
– Хочешь уточнить, мои стихи искусство или нет? Скажу тебе честно, – не знаю. Иногда кажется, что да, а иногда понимаю, что не дотягиваю. Ну, после того, что ты услышал, мне со своими стихами выступать негоже, но коли начали разговор, – послушай. Оцени.
Кто из детства не помнит
Песенку ручейков?
Их весёлый поклонник,
Я молюсь им тайком.
Так и тянет туда,
А куда – не поймёшь –
По ребячьим следам
В пробуждённую дрожь.
И помедлив, вспоминая вроде, продолжил, остановив взгляд на лишайниках, серым и ржавым цветом покрывавших стволы старых узловатых яблонь:
Чем-то несказанным,
Западая в душу,
В Курске ли, в Рязани
Тянет от избушек.
Юрка спрашивает, почему Михаил Петрович пишет о далёких Курске и Рязани, а не о своём городе.
– Я там в газетах работал, – отвечает пасечник, поняв, что слушатель не воспринял его творчество. – Ну, собираемся! – Он завернул маленький кусочек медового сота в лист лопуха для Юриной бабушки. – Передай ей, скажи с праздником, а сам приходи завтра пораньше, будем думать, из чего накат делать…
Днями в конце августа жарко, а вечерами становится зябко.
Сухой угнетающий дух дневной жары замещался оживляющим воздух запахом пруда и прохладной травы.
Как сумерки сгустились, Юрка надел отцовский, до колена ему, пиджак, и с балалайкой отправился на деревенский бугор у пруда – место молодёжной улицы. Отец давно научил его немудрёному музыкальному искусству, а когда настоящих балалаечников в Марьевке не осталось, – разослали их по разным фронтам, – уговорили девчата Юрку и ещё одного, инвалида, подыграть им под матаню и страдания.
Мелкота на бугре как всегда заводила веселье улицы «ручейком»: становилась парами в ряд, брались за руки, поднимали их, освобождая проход под ними, и ждали, когда кого выберут – выдернут из ряда, образуя новую пару. Пара эта могла быть и желанной и нежеланной. Когда в ручейке уже звенели страсти, подошедшие на бугор девчата стали в кружок, прокашлялись. У всех у них одинаковые переживания – надежды светлые на встречу «залётки». Одинаковый и скромный запах одеколона «Кармен».
Юрка забренчал. Первая девушка подала голос:
– У кумы у душки хорошо в избушке, тараканы по стенам, по полу лягушки.
Федька Епифанов подскочил к девичьему кружку и визгливо прокричал:
– Сидит Гитлер на заборе в лапти обувается, все оборки оборвал, в бога мать ругается.
Девчата отпихнули его, чтоб не мешал заведённому порядку выступлений и по очереди, приплясывая, отбивали ритм страдания.
– У подружки два Ванюшки, у меня ни одного. Поклонюсь подружке в ножки, – дай Ванюшку одного.
Следующая девушка запела громче, отчаяннее:
– Нету лета без июня, нету мая без цветов. Нет любви без поцелуев – в поцелуях вся любовь.
За ней с обидой в голосе:
– Мой милёнок, как телёнок, только веники жевать. Проводил меня до дому и не смел поцеловать.
И грустно до слёз пропела обиженная обманувшим её женихом Зойка:
– Приходи ко мне, залётка, я дорожку укажу, на зелёную берёзку я по ленте привяжу.
Много раз слышал Юрка все эти страдания, знал уже, на чьём выступлении нужно поменять ритм, и когда, разогревшись, девчата становились откровеннее и злее:
– Девок много, девок много, девок некуда девать, когда лошади подохнут, будем девок запрягать.
– Призвали меня на суд, там я вся трясуся, присудили сто яиц, а я не несуся.
– Ах, подруженька моя, что в колхозе делают: на пороге кашу варят, на полу обедают.
К окончанию гульбища в круг девчат опять врывается Федька и выкрикивает:
– Ах, кум, куманёк, дай пичужку на денёк. – Да вчера кума брала, всю головку подрала.
Девчата отворачивались от него.
Сегодня, вслушиваясь в давно знакомые песни, Юрка сравнивал их с теми стихами, что читал ему на пасеке Михаил Петрович. Частушки ему были роднее, чем «Утро туманное».
Поздно. Исчез девичий парфюм с молодёжной улицы.
Уже побелела ущербная луна, поднявшаяся над горизонтом за Варваровкой. Оттуда с поля слышался одинокий грустный голос перепела. В усынке пруда несмело поскрипывал коростель. Приглушённо ухала сова в лозинках за плотиной. Тишина упокоилась в избах сельца Марьевки.
Растворился потихоньку в ночи круг певиц. Последняя из них, завязывая на шее цветную косыночку, попрощалась с балалаечником:
– Ну что, соколик? Девки все разошлись, а ты ни одну не провожаешь!
В том году на московской киностудии снимали фильм «Первая перчатка». На экране показывали, как по стадиону чётко шагали шеренгами сотни упитанных гимнасток, перебегали от спортивных площадок на ринги и от рингов на спортплощадки десятки боксёров разного возраста и роста. Конечно, главные герои – гимнастка и боксёр – влюблялись, и их встреча украшалась миленькой музыкой со словами: «Сердцу хочется ласковой песни и горячей большой любви». Сердцу нашего народа очень, очень, очень тогда хотелось этого. Но для жизни важнее было напутствие другой песни из того же фильма: «При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать».
Не уточнялось только, кому можно, а кому строго запрещается «давать сдачи».
Летом сорок шестого года в Париже российские эмигранты, сотрудничавшие в газете «Советский патриот», устроили «большой поэтический приём» Эренбургу и Симонову, приехавшим туда с дружеским визитом. Все выступающие «парижане» восхваляли своими стихами «отца народов». А Ладинский (Антонин Петрович, масон, переехавший в СССР в 1955 году, и известный у нас своими историческими романами) зашёлся в своём стихе восторгом умиления к поселянкам колхозницам в русской деревне: «Явились жницы, как на бал».
Это уж точно – «поэтический шедевр».
Не перевелись ещё писатели-деревенщики. Тянет в несуществующую деревню. Каков стиль! От “усынка пруда” и народной воронежской матани до масона Ладинского со стихотворением “Серп и молот” с кузницами Урала.
“Средь бури — флаг с серпом и молотом
Грохочет кузницей Урал.
Пшеница в поле стала золотом,
Явились жницы, как на бал”.
Читаешь “О ритмах и рифмах” и сразу окунаешься в то далекое время, когда были колхозы и трудное житье, но люди находили время для веселья. Частушки – их же люди сами сочиняли. Любовь к родному краю, к людям, к природе – все это так искренно передает автор. Спасибо.
Отрывок из хроники о Марьевке “О ритмах и рифмах”, несмотря на свою малую форму, заслуживает особого читательского отношения. В диалоге центральных персонажей – Михаила Петровича и Юрки – раскрывается главная идея: “какие стихи хорошие, а какие так себе”. Автор умело раскрывает функции искусства и предискусства, показывает разницу между просто хорошо срифмованным стихом и поэзией. А ведь какой индивидуальный, порой глубокий, смысл кроется за каждой ритмичной строкой… И память Михаила Петровича о западающем в душу времени, проведенном в деревне, и матани со страданиями девчат из Марьевки, и напутствие песни из фильма “Первая перчатка”, и слова Ладинского А. В Париже на поэтическом приеме. Оказывается душе каждого человека близка своя рифма. Например, Юрке роднее частушки, которые пели девушки вечером под балалайку.
Авторский язык великолепен! Как же живописно и явно представляется соответствующая словам картина: и “квохтание осенней стайки дроздов”,
и почему угощение на яблочный Спас родных, знакомых и просто прохожих является “обычаем полезным, добрым”. На душе сразу становится тепло и уютно от прочитанного.
Как думается, данное авторское произведение интересно широкому кругу лиц – литературоведам, филологам, научным сотрудникам и тем, кто не равнодушен к культурному наследию нашего народа и страны. Спасибо за память о наших корнях.
Читаешь” О ритмах и рифмах” и ощущаешь приятную ностальгию из далёкого времени детства, автор настолько изложил живописно о природе, птицах, добрых отношениях людей друг к другу. Спасибо автору за любовь к родному краю, память о наших корнях.
Спасибо автору за то, что смог так точно передать доброю атмосферу жизни русской глубинки! Как же захотелось оказаться у пруда на молодежной улице!
Отрывок мне очень понравился. Соглашусь с читателями выше что автор смог передать атмосферу жизни русской глубинки даже не находясь в ней.
Спасибо большое автору за этот замечательный отрывок.
Сергей Викторович, спасибо Вам, что делитесь с нами душевностью деревни. Этого так не в нынешнем мире …
А чего хвалят-то одни дамы? Что-то тут не то.