ОДНО КИНО – РАЗНАЯ ПРАВДА
Рубрика в газете: Не могу молчать!, № 2019 / 17, 08.05.2019, автор: Геннадий СТАРОСТЕНКО
Многим не понравится, что я скажу об Алексее Балабанове. Но и молчать нет смысла – зная, что воздвигнутая ему кумирня сооружена из сомнительных материалов. Культ непрочен в самом своём основании.
В недавней передачке на радио КП опять протиражировали в массы странную идею о том, что Балабанов вещал народу правду-матку о жизни нашенской, истолковывал её трудные смыслы. Такой вот правдоруб без страха и упрёка, мастер авторского кино. Только правду, дескать, тяжкую, потому как очень уж многого режиссёр навидался, особенно – когда служил в Афганистане…
Скажу другое: балабановская правда тяжкой была не в последний черёд и по причине эпилепсии, которой он был болен. А уж если говорить об Афганистане – то тут вообще ерунда. Ни в каком Афганистане Лёша Балабанов не служил. Всё обстояло несколько иначе. И это «иначе» как раз и даёт объяснение скорее русобежным (даже и русоборческим в чём-то), чем русским, в своей основе подтекстам – и в «Грузе 200» и, скажем, в «Морфии», и в других его опусах.
Где-то с годик тому назад со мной связалась из Америки Анна N., Алёшин биограф. Просила поведать мою часть правды о нём. И я бы, видит небо, постарался сообщить о нём только хорошее, если бы не понимал, что его кино работает в не меньшей мере и на потраву русского духа, чем на его становление. Что Лёша вполне осознанно плевал в историческую преемственность и духовный континуум народа, взбраживая тягчайшими гнусностями эпоху равенства в молодёжном сознании. (Речь опять же о «Грузе», – такое и сочинители заокеанских «мерзострашилок» поставить постеснялись бы). Что не исцеление, а больше недомогание несла нам его мнимая правда. И то, что он долго оставался ведомым в своём творчестве (на первый взгляд – подчёркнуто личностном и аутентичном «авторском кино»), нисколько его не оправдывает.
И ещё: будь он «русским националистом в кино», как это представляется кому-то, вряд ли интерес к нему охватывал бы такой диапазон географических широт. «Истинно русским художником кино» он, увы, не был – как нельзя считать истинно русскими всех тех, кто нынче взапой кричит нам на ЦТ о патриотизме.
Если взглянуть поглубже в психофизику Алексея Балобанова – веры предков он чурался: и не столько научно-атеистически, сколько просто по устроению души своей – показно открытой, но ёрнической и подначливой. Его последнее «Я тоже хочу» – это, уж простите, больше крик ужаса, а не попытка преодолеть этот вакуум и обрести веру. Но речь ведь не только о вере… это в общем не главное…
Теперь, когда вся «большая (и давно уже не наша) пресса» вопиет, что враг у ворот и Отечество в опасности – и потому-то ограбленным надо срочно сплачиваться с грабителями, нам всё чаще предлагают балабановское кино в виде образца для подражаний и заимствований. И кто-то с великим упоением заносит его в «молитвослов», в мысль и чувство народные. Смотрите, это же был гений русской идеи, да ведь и его наставник Сельянов что-то там упоминал про неё … Так однажды Алексей Шорохов, во многом честный русский публицист и критик, отдавая должную хвалу писателю Василию Дворцову, сообщал в своей статье, что тот в русской теме второй после Балабанова. У муз кинематографа волосы дыбом от этих утверждений, конечно же, не встали – они и не такое видели, но всё-таки большой перебор всё это. Захотелось крикнуть в окно погромче: да перейдите же на менее крепкие напитки, в конце-то концов! И не обманывайтесь вы этими фразами – Скажи мне, американец… и За Севастополь ответите! Эта тема ведь давно остаётся стержневой в бесконечных иеремиадах многих высокооплачиваемых господ на ЦТ. И что же – считать их теперь патриотичнее, скажем, Кожинова и Шафаревича? (От которых мы слышали, между тем, что это особое свойство русского человека… его любовь к Родине, часто используют в чуждых ему интересах)…
С Алексеем Балабановым мы сошлись в институтские годы. И поддерживали дружеские отношения ещё годов с десяток. Храню его письма. Последний раз, когда я мог назвать его своим другом, был во времена его учёбы на высших режиссёрских курсах. Тогда он с удовольствием поведал, как брякнул какому-то американцу на рауте: Perestroika is shit! Показывая, что не верит, что с неё будет толк. Был убеждён, что всё останется, как при Советах, а хотелось свобод – всеохватных и беспредельных, в общем – творческих.
С либеральной колокольни таким оно всё и представлялось. Он и был истым либерал-западнистом как по убеждениям, так и по природной сути своей. Родная наша рабоче-крестьянская стихия, как и сам соцреализм в искусстве, казались ему кислой и непролазно-дремучей бодягой. Ещё со времён стажировки в Англии, куда он слетал в двадцать лет и откуда привёз чемодан «винила». И само становление в творчестве только внешне приблизило его мировидение к родной почве. И в том, что в его работах представляют народолюбивым и национально-ориентированным, больше конъюнктурной смекалки, чем национального чувства.
Снимая своих «Братьев», он знал, что время столбить героя-индивидуалиста в молодёжном сознании – и что карт-бланш и бюджет ему будут обеспечены. И воспевал капитализм – но «правильный», героический, «с человеческим лицом». А то, что беспроигрышным сюжетом в кино всегда была месть, Лёша знал чуть не с детства. И как же не знать – когда папа руководил крупным отделом на Свердловской киностудии. (Да и мама была влиятельным человеком. В разговоре со мной Анна N добавила: очень влиятельным…)
Горьковский ИН’ЯЗ, в котором мы с ним учились, трудно было назвать «очагом русскости». Хотя в том, что нам прививали интерес к чужим филологиям, ничего плохого и не было. Кто-то же должен знать – что там за «железным занавесом», чтобы не коснеть в неведении. Но и дальше, если судить по тем, с кем Балабанов поддерживал тесные отношения, он не выпадал из парадигмы. Из многих институтских прежних единственным его близким другом оставался Кирилл Мазур – (ничего плохого не скажу, но) которого трудно заподозрить в особом пиетете к «русской теме».
А наша с Балабановым дружба прервалась, сказать точнее – иссякла, когда я понял, что во взглядах на мир мы с ним капитально расходимся. Я-то рос у бабули в деревне, у которой не было и класса образования – всего два месяца в школе, а были руки в чёрных трещинах и мозолях от работы, была коровка со всякими мелкими рогатыми да прочая живая мелочь, был нелёгкий труд на сушилке в лесничестве. Там и сенокосы давали за многие километры от дома, там и дровами запасались сами – а то и гибли, лес валя, – да что там, обычное простолюдянское житьё… А Лёша опять же с младых ногтей напитывался духом свобод в среде творческой интеллигенции – ему уже и отчаянье г-на Кафки было понятным ещё в школьные годы… В общем – «две большие разницы». Да Лёшу и невозможно было представить, скажем, с каким-нибудь сельхоз-инструментом в руках, физический труд был глубоко антагонистичен его хрупкой стати.
Хвалиться невысоким происхождением в наши дни и неактуально – и вообще не нужно, да и мало кому из простолюдян удавалось запечатлеть себя в истории искусств. Но я и не об этом. Просто об одной из причин коррозии в отношениях.
А ещё в первые годы перестройки я снимал однушку на севере Москвы – на станции Лось. На выходные уезжал к старикам в деревню. Иногородние друзья мои тем и пользовались. Передал однажды ключи Балабанову, приехавшему с друзьями. Когда вернулся в воскресенье вечером – они съезжали: одни в Нижний (тогда ещё город Горький), а Лёша в Свердловск. Ничуть не Донжуан, он вдруг в похмельном восторге живописал мне в паре фраз физиологические подробности подруги, с которой гостевал. Что-то в этом было гаденькое, ничтожное… Меня – не то чтобы большого моралиста – это неприятно оттолкнуло. Я же его потом и попытался оправдать в собственных глазах – что это всё его исследовательский инстинкт или желание казаться циником, только всё равно – не по-мужски оно было как-то… Это и стало первой трещинкой в отношениях…
Где-то год уже спустя он подъехал ко мне на работу, в отдел НТИ в ЦКБ «Нептун» – и взмолился: нужна печать в командировочное удостоверение. Было уже часам к четырём или пяти в пятницу – и в творческой организации, куда он, ассистент режиссёра со Свердловской киностудии, приезжал в командировку, все уже разбежались. А он забыл отметиться, что был в Москве в командировке. А через пару часов вылетать домой… Любая круглая московская печать сойдёт. Времени осталось только на такси до аэропорта…
Да как же я сейчас пойду к секретарше директора в «почтовом ящике», в закрытом КБ, Лёш? В лучшем случае решит, что я ненормальный… Мне бы сделать попытку, если уж совсем по-приятельски – но я предвидел неизбежное. И обаяния такого нет – чтобы директорским секретаршам на ушко что-то нашёптывать, и не тот у меня статус – чтобы совать под печать чьи-то командировочные…
Балабанов ушёл – и я понял, что другом он меня больше не считает…
Пишу вне хронологии – но в логике воспоминаний о нём. Больше запомнилась другая балабановская командировка – случившаяся за много лет до этой. Оба мы окончили переводческий факультет ИН’ЯЗа в г.Горьком (Н-Новгороде) и попали «двухгодишниками» в транспортную авиацию. Я послужил в Калинине (Твери), а Лёша под Витебском. Летали мы за границу редко – раз в полгода, иногда чуть чаще. Прилёт – разгрузка – пара часов на стоянке – и назад. Согласно предписаниям ИКАО, связь с диспетчерами на земле отрабатывается на английском. И тут мы были призваны помогать бортрадистам, которые хорошо знали матчасть, но мало бельмесили в языке международного общения. А в Афганистане давно уже сидели и наши диспетчера, поэтому и нужды в переводягах на эти рейсы, по большому счёту, не было. Но борты туда всё же полётывали – и можно было под это дело считать себя как бы опосредованно приобщённым к «Афганской кампании». Весьма, скажем, опосредованно. Отсюда и легенда о Балабанове как бывалом «афганце». Видимо, он где-то сказанул… что борты туда летали, а в СМИ ему уже нарастили имидж по полной. Опровергать что-либо никто не счёл необходимым. Зачем – если оно на пользу имиджу опять же?
Однажды Алексея прислали в командировку к нам в Мигалово. Поселили в профилактории, но я ему предложил заночевать у меня в общаге. Мой сосед по комнате лейтенант Малахов был, помнится, в отпуске. Выпили с Лёшей бутылку какого-то красного креплёного, побалакали о разном. (Балабанов клял соседей по своему общежитию, с которыми не сходился характером. Те были с Украины, – отсюда, подозреваю, и балабановская «хохлофобия» во втором «Брате». Я их знал – вполне себе ничего ребята, они почему-то его нервировали. Возможно, в чём-то как южане опережали темпераментом).
А среди ночи в комнате ходуном заходили стены… Ничего не понимая спросонья…. вражеская бомбардировка или землетрус… взлетел к выключателю… Леха говорил мне вскользь о своём недуге – и друзья что-то знали, но я не придавал этому значения, а вот когда своими глазами…
Метнулся к соседям – капитану Р. и лейтенанту Н. (Один был списанный из лётного состава «летун», а другой техник. Фамилии наперёд не раскрываю – но обязательно свяжусь с ними и назову, если кому-то захочется доказать, что такого с Балабановым не бывало. Увы – бывало, а вот призывная комиссия об этом не знала. Видимо, стыдился, ведь это вам не перелом ребра, а болезнь мозга. Было ли оно в больничной карте и как его там не стало – можно лишь гадать. Но ведь такое могло случиться и в ответственный момент, во время полёта…
Соседи прибежали с ложкой – один сунул ему её в рот, чтобы не откусил себе язык, а другой держал А.Б., усмиряя страшные конвульсии. Его трясло очень долго – и с пеной на губах, да так, что железный проволочный матрас соскочил со спинки на пол. Наконец, он затих, а я попросил ребят не сообщать начальству о случившемся. Он теперь уже спал – так и не придя в себя. Цвет лица был синюшный, да и вообще… Проснувшись утром в тяжком надломе, спросил меня: «Было?» Я рассказал ему…
Скажи мне, американец? Да – Лёша Балабанов был стопроцентным западником, а «риторика русской правды» ему была подспудно интересна, как мне видится, вовсе не с тем, чтобы противопоставить героя «внешнему враждебному миру» или «порочному Западу». На втором плане в этом герое Бодрова присутствовал сам Балабанов – но скорее в стремлении приблизиться к их уровню, стать вровень с ним. Этим мнимым вызовом Лёша в чём-то и заискивал перед Америкой.
Представить, что у Лёши что-то ёкнуло в груди «за русскую идею» в начале 90-х, когда такие, как я, потянулись в «День» к Проханову или в другие лево(право)радикальные газеты, равно представить немыслимое. Мне скажут: люди же меняются, вот и он изменился за эти годы… Возможно, но мне он помнится другим – с упоением тянущимся к американской внешней динамике, знающим и любящим американское кино. И уж, как минимум, в этом он был истинным «штатофилом». И в «Братьях» всё же вижу не отрицание, не вызов ценностям американизма, а скорее другое – всё тот же интерес, если не любовь к «стране свобод», желание обратить на себя её внимание.
Впрочем, был и остаётся проверенный штамп в нашем кино – «герой за границей, в чуждой или враждебной среде». Это всегда поднимало у нас, в наших доморощенных рефлексиях, героя статусно (к уровню враждебного цивилизованного мира, которому он противостоял) и призвано было сообщать зрительские симпатии. Такова традиция – и Лёша от неё не отступил. Мог бы, конечно, и по-другому – допустим, Скажи мне, армянин… но кому оно нужно? Они ведь не комедию снимали…
Хотя могу тут в чём-то ошибаться с А.Б. конца 90-х, ведь рядом был уже Сельянов… И была задача – «столбить эпоху перемен», встраиваться в её прикладные задачи. И под верной продюсерской рукой это в общем и получалось. Балабанов и опекавший его продюсер и единомышленник ничуть и не выпадали из обоймы патриотов «чеченского призыва» (Ельцина) или «раннего севастопольского» (Лужкова). А ведь была и скрытая политическая сила, что мониторила это направление. Держа его как резерв на случай потери управления ситуацией в правящем классе.
И бюджеты на какие-то свои кино брали у олигархов – у того же Мордашова, например. Да и сам Сельянов довольно быстро сделался олигархом от киноискусства. (И сегодня он активно выступает против барьеров на пути американского кино в российском прокате – категорически против квотирования. Такой вот интересный патриотизм…) Само слово «патриот» было ещё бранным в те годы – однако и не замутнённым. Ни киселевы, ни соловьевы на себя его ещё не примеряли. Но прикармливаемая новорусским буржуинством тенденция уже зрела потаённо, уже нагуливалась – как карасик в барском пруду.
А теперь у нас и чубайсы давно уже патриоты России – и громогласно декларируют это. И как можно, скажите, не любить страну, которая дала вам шанс сказочно обогатиться в одночасье? Как не впасть в истеричное обожание несушки, от которой что ни день – то золотое яичко к столу? И мы уже начинаем это потихоньку в массе своей как народ понимать. Так почему же надо всем считать, что если человек искусства, а не политик, стучит себя в грудную клетку – я ль не деревенский, я ли вам не свойский, – то он всецело искренен? В слепом убеждении, что не из прагматического расчёта это, а из глубины души? Почему уже и недопустимо усомниться в Лёше Балабанове?
Если речь вести об этапах его творческого становления, то они говорят за себя. Учителем в кино у него был Герман, подобно Лаокоону отягощённый несвободами. Неслучайным, повторюсь, было и приближение А.Б. к кафкианству. Даже за консультациями, я слышал, он обращался к В.Зусману, специалисту по германской филологии. Чтобы рассеять все неясности и выверить все детали. А «Про уродов» – это вообще некое питерское гробокопательство в психологии маргинального, большая путаница в мозгах, некий спазм в извилинах… И не случись впоследствии Сельянова поблизости – всё это и могло бы войти в историю как «маргинальное кино режиссёра Балабанова». И самому Лёше было вполне комфортно творить в этом ракурсе, по-детски то в носу поковыряться – то в песочнице. Да многое в А.Б. – было не так, как могло бы сложиться в творчестве сильного, национально мыслящего автора.
Понимаю, что г-н Сельянов ему перепрошил «код русскости» – и всё же как-то неряшливо, под себя, в тоске по лучшему медиуму. И с мизантропическим накатом на эпоху равенства, как оно было потребно более высокопоставленным кураторам новых смыслов – или их незримым прорицателям. Не сомневаюсь, он ценил в Балабанове его дар художника. Но ещё больше – то, что Лёша был мягкой глиной, из которой можно было лепить то, что ему было интересно.
Да – именно: «художником русского кино» Балабанов сделался не сам. Таким его сделал Сергей Сельянов. Человечески матёрый и неординарный – с виду этакий махрово русский, фигура в чём-то даже и мамлеевского персонажного ряда. Уж простите за субъективный образ – но почему-то кажется, что именно такого вида мужики тихо давят неосторожных девок в пристанционном лесу. Уж больно фактурен собой. Что-то есть маньячески в нём одиозное, тяжёлое, хищное. И раз попав в его поле тяготения, Балабанов заметно сместился со своей прежней орбиты.
Сельянов видел, что перед ним мятущийся дух «художника нового кино», внешне открытый, хитроватый про себя и по сути больше аутичный, схожий с его собственным – разве что барахтающийся в либеральной купели. И сделал Лёшу «художником русского кино». Подарил ему семикомнатную квартиру в центре Питера, устранил бытовые трудности – Ты только твори… А что творить-то? А вот что… Этот вот голем будем лепить… нового русского человека… хомо постсоветикуса…И не бойся – входим в историю…
И в этом свете становится понятным, что «Брат» и «Груз» – это одно и то же кино. Что одно в отрыве от другого просто не существует. Когда у кого-то засвербили «непонятки» с балабановскими «братьями»… а, может, там и в самом деле что-то есть такое… Сельянов быстренько вручил Балабанову плёнку и крупно двадцать пятым кадром прописал на обратной стороне «братьев» – ПРОВЕРЕНО – МИН НЕТ. Ни «агрессивного национализма» – ни «пролетарского интернационализма».
Та Анна N, с которой я общался через океан по «скайпу», и хотела с моей помощью прояснить что-то из своих сомнений. Невысказанным её «придыханием» было – а надо ли чего-то опасаться мировому мейнстриму в творчестве А.Б.? Ей не вполне было понятно (уже при том что Балабанова обильно цитируют те, кто очень тонко чует опасность для своего господства со стороны протестного национализма – в любых его формах, и там у них давно помечено, что мин-то нет), есть ли в балабановском «братстве» угроза «вредоносного национализма», не этим ли будут окормляться будущие «нацики»…
Опасения беспочвенные. Это – чуть более (с небольшим превышением) чем конъюнктурные поделки а ля «правда рюс». Такой товарный знак – «правда русская пищевая». И герои привычно картонные, нераскрытые, и сюжетные схемы ходульные. И крупно-рубленый киноклип как принцип, и всесокрушающая правота мстителя, и смакование сверх-патологий в «грузах-морфиях», и самоизоляция протеста, и сознательный увод от подлинной социальности. Вроде бы призыв к единению в самом слове «брат» – а на поверку уход в себя, личностная «инкапсуляция» в тупеньком и маргинальном, наспех сколоченном индивидуализме. И главное – именно такого героя и ждали властные кураторы от нового кино.
И художник под эту задачу был найден. Это личная лехина больная правда – в чём-то и вполне «аутентичная», «крупноплановая», только очень маленькая…
Та толика русскости, которая в Лёше всё же была, оставляет место и позитиву. Но его у Лёши оставалось мало. Теряя азимут, он не давал зрителю выплутаться из чащобы экзистенциальных заморочек. В чём-то и модных – как творческий стиль, как направление в искусстве, но бесплодных – в смысле голого больничного испуга перед правдой жизни.
Оборванные, куцые и мрачные миры молодых героев А.Б., как и сама клиповость его стиля, – в большей мере отголоски его недугов, чем творческая установка как автора. Он и мыслил спорадически, кусками, – и этим выделялся в кино. (Да и выделиться-то было несложно, ведь искренние мысль и чувство в русском кино задавлены. И сами русские во многом утратили идеалы солидарности). Лучшим в русском кино, на мой пристрастный взгляд, хода не видать – как и вообще в искусстве. Борьба с ним ведётся жестокая, – ещё Свиридов сказал. Лучшее и снять не дадут, а когда кто и снимет – зрительской трибуны не найдёт.
В своей статье «Достоевский – но в меру» Томас Манн когда-то делил писателей на тех, природа гения которых светла и божественна, и гениев мрачных – кто ближе к демонизму. К первым причислял Толстого, ко вторым Достоевского. Достоевского тоже преследовала эпилепсия – и в этом Балабанов, видимо, обнаруживал в себе сходство с великим творцом. Что и добавляло импульса его «дерзновениям».
Таким он в малосолнечной питерской стилистике, видимо, представлялся и самому Сельянову. Тот поставил на А.Б. – и не ошибся. Но ошибаются многие из нас, считая специфическую природу балабановского творчества ориентиром для русской души, для русской идеи в новейшем её исповедании. И не стоит упорствовать в поисках того, чего там нет.
И думается порой: а нужен ли нам, нужен ли русскому протесту (а в агрегатном состоянии непротивления во время драки русскому духу пребывать зазорно) новый пантеон «светочей русской правды», куда включили и Алексея Балабанова? Даже с пониманием того, конечно же, что лучшее в русском кино всё равно сделать не получается … И не находишь однозначного ответа…
Да – конъюнктура, да – многое плохо, многое – ложно, на многом – тяжким валуном лежит отчаянье с осклизлой плесенью полнейшей безнадёги – и в цветастых пятнах проклятий по адресу духа, который тебя же на свет и произвёл… И надо сознавать, что призыв к сплочению рода может своей обратной стороной служить и расколу, и разъединению, скажем, братских уз ещё более древних. С именем А.Б. на устах сегодня разыгрывается и «украинская парадигма».
Всё есть яд и всё есть лекарство, – говаривал Парацельс, – нужно только знать меру. Возможно, и такое кино имеет право на жизнь. И давно уже постмодернистски принято, что кино или книжка ничего в нас не изменят. И ничему не научат. Что искусство – вовсе не инструмент воспитания. Потому-то заявленная Балабановым и Сельяновым правда – ничуть не панацея, а всего лишь плацебо, хотя и такое иногда сгодится. Хоть самого Лёшу Балабанова, кричавшего я тоже хочу, она и не спасла…
Но и без идеологии всякая власть в себе не уверена. И тем более порочная – каиново греховная. А искусство – и есть самая доступная массам форма идеологии. Особенно искусство кино, как известно. К тому же есть и другие (вне постмодерна) мнения. Ещё Дантон, к примеру, говорил, что «Фигаро» убил дворянство, а «Карл IX» Шенье – королевскую власть. Как и самого его, впрочем, тоже искусство убило – искусство революционной фразы…
И правда – сама по себе тоже не панацея. Да – сила в правде, а не в деньгах, как верил герой Сергея Бодрова. И этому нас учили ещё в школе. Но правда у всех разная, особенно – когда сила без вектора. А вектор ей задают обстоятельства – кто, когда и зачем призывает правду в свидетели. И другим – более сильным, благородным и бескорыстным в своих побуждениях художникам – правду озвучить в кино пока ещё не удавалось.
И всё же она не перестаёт по этой причине быть тем, чем и должна для нас быть. А именно – обращённым к русским людям призывом выбраться из пещерного провала истории, оставить животный эгоизм, навязанный «эпохой перемен», презреть тупое крокодилье рвачество, опьянённое новыми технологиями – во имя истинного гуманизма, национального по духу и общечеловеческого по творческой мысли. И слова поэта Русский русскому помоги… не должны менять своего смысла в зависимости от того, в чьих устах они звучат. А покуда надо жить с пониманием того, что философская истина одна, а правда (убеждённость) людская бывает разной. И всегда важно знать – кем, когда и зачем она сказана в тот или иной момент времени.
Со словами “русский русскому помоги” соглашусь, а вот с тем, что русским людям надо “выбраться из пещерного провала истории, оставить животный эгоизм” не согласен – не надо говорить за всех. И Правда она одна, а не в зависимости от обстоятельств.
Неприятно читать подобные публикации. Балабанов умер и ответить за себя не может. Тем более грязный прием – злорадствовать по поводу болезни режиссера и описывать ее приступ та, ка это сделал автор. Подробности знакомства автора с режиссером неинтересны. Обсуждается во всех деталях личность человека и описываются такие частные подробности, о которых рассказывать неприлично. К тому же они не имеют отношения к творчеству. Я знаю, что о творчестве и личности Балабанова хорошо отзывался Андрей Кончаловский. Материал подается развязно: “в недавней передачке”, “вещал народу правду-матку”, “где-то с годик тому назад”, ” говаривал Парацельс” и тп. Сам-то автор чем знаменит?
Написано грамотно, квалифицированным филологом. С удовольствием бы пообщался, но… Текст – очень классно темперированный донос. Реально. Я тоже служил в ВТА. Знаю летунов из Витебска общавшихся с Балабановым. В общем-то из той поры и той же (чего уж кокетничать – слоаки). Но – Pro mortibus aut bene, aut nihil… Уж Вам ли не знать – Уважаемый автор.. Это я без иронии, это я с уважением к памяти. Всех. В том числе и к памяти Лёши Балабанова…. Уж не взыщите… AMEN…
Посмотрел работы “квалифицированного филолога”. В основном – всевозможная критика (в смысле – осуждение). А это легче всего. и неинтересно
Зависть – плохая штука, Геннадий Старостенко.
Хотя с точки зрения информативной – да, любопытный текст.
К месту тут будет известная цитата из известного автора:
– Куда? А мы? – раздался крик.
Но он уже был там.