ОШЕЛОМЛЯЮЩИЕ БУДНИ
Рубрика в газете: На конкурс «Защитим правду о Победе!», № 2020 / 10, 19.03.2020, автор: Сергей ЕФИМОВ (г. ЧЕРЕПОВЕЦ, Вологодская обл.)
В 1980 году мы с женой получили квартиру. Нашими соседями по площадке оказалась пожилая семейная пара (оба 1927 г.р.). Дядя Саша и тётя Капа, как мы их называли. Мы сразу как-то сошлись и подружились. Они были бездетными и очень любили наших маленьких детей, которые, возвращаясь из детсада, первым делом заходили не домой, а к ним. Двери тогда днём не запирали. Отношения наши были более чем доверительные. И вот однажды тётя Капа дала мне почитать записи её отца, Сомова Ивана Ивановича 1899 г.р. (он умер в 1960 г.), в которых он описывает свои воспоминания о войне. После смерти тёти Капы тетрадь осталась у меня.
Описываемое, напоминает дневниковые записи, указываются конкретные даты, порой даже время суток, хотя писались они в середине 50-х. Это было тем более необычно, что отец тёти Капы был простой деревенский человек (имел 3 класса образования). Написано не совсем грамотно, без знаков препинания, но достаточно понятно (хотя некоторые слова разбирал с трудом, порой догадываясь по смыслу). Записи велись в «Товарной книге кладовщика», разлинованной соответственно. Я был ошеломлён прочитанным, т. к., читая, мысленно «примерял на себя» описываемое. Мне было не по себе от мысли, что всё это вот так буднично происходило с тысячами, миллионами людей, волею судьбы живших в то время. На фоне прочитанного, стенания среднестатистического обывателя о «нашем непростом времени», выглядят почти издевательски. Привожу выдержки, показавшиеся наиболее значимыми и пронзительными.
***
«…1 сентября 1941 года меня направили на оборонительные работы в Мурманск. Мурманск по нескольку раз в сутки бомбили, и мы прятались по подвалам и кто где может. Работать было не легко, т.к. грунт всё скалы, а надо было то и другое сделать – убежища, огневые точки, всё с ломом, а взрывчатки не давали. А питание было – рыба и хлеб. Махорка была, а бумаги не было, приходилось делать самим деревянные трубки. 2 декабря меня отпустили по болезни домой, а односельчанин Сапожников Сергей лежал больной в палатке, опухший от такого климата и питания. После слышал, что наш рабочий батальон перевели в действующую армию. А я прожил дома до 10 января 1942 года. Дома жить было тяжело, 40 дней из колхоза получали одни отбросы, потому что сельское хозяйство запущено, рабочей силы только женщины, старики и подростки. А в нашей семье работала только одна жена, а на иждивении было 5 человек: моя мать 76 лет, три дочки (15, 10, 5 лет) и сын 2 года. В тот же момент пришлось содержать жёниных родителей, ввиду того, что они были эвакуированы с Карелии. И вот нас скопилось 9 человек. Когда меня 10 января мобилизовали, то я заколол последнюю корову и велел им есть, что бы прожить до весны, а надежда была, что война вот-вот кончится, но война не кончалась.
***
«…Я был не так здоров и думал, что меня направят в нестроевую, но этого не сбылось. Нас в Вологде за 2 дня обмундировали и направили в маршевые роты и перевозка нам была не дальняя, от Вологды до Тихвина. Тихвин уже был освобождён нашими войсками, нас повезли на Будогощь. Нас разместили по квартирам. Но я просто не имел понятия, что и как война и что передовая. Я уже забыл те годы гражданской войны, (служил в Красной армии с 1919 по 1922 гг. – С.Е.) да и дело обстояло совсем не так, как в гражданскую. Нас направляют на передовую в качестве стрелков. Принял нас ст. лейтенант, вооружили винтовками, дали по 2 гранаты. Лейтенант видать хороший парень и тоже наш вологодский с самого города, 29 лет, а не женатый. По фамилии Ильинский. Нас он повёл по берегу реки Волхов, передний рубеж был километров 8. Он нам по-товарищески рассказывал, что идём на передний край, трудности обстоят большие. Сказал, что он командир роты, звание ст. лейтенант, а отличия на петлицах не было, что и у нас форма рядового солдата, только что имел пистолет. Сказал, что рота наша при нём была три раза разбита. Вот и на сегодняшний день осталось только 3 бойца, да вас вот 15 человек. Но оборону мы должны держать. Сделали привал, но нам не долго пришлось отдыхать, к нам привели ещё 27 человек и мы пошли дальше. Ночь была тёмная, холодная, на небе были звёзды. Мы шли цепочкой, и вот тут стало жутко на сердце. Стали свистеть пули возле ушей, да и пулемётные очереди со стороны немцев. Стали слышны в цепочке крики и оханья, видно кого-то, да и задевали шальные. И вот пришли на передний край, нагусто поместились в землянке. День январский недолог, мы просидели в землянке, рассуждая кто-что. Ночью нас развели на посты и велели вести огонь, так же и немец на нас вёл огонь со всех флангов. Когда на рассвете я посмотрел, то нахожусь в сожжённом блиндаже, а винтовка моя была на прикладе убитого солдата и рядом лежит мёртвый солдат. Тогда меня взяла ужасть, что дело пахнет убивством. День нам спать некогда, закусили мёрзлым хлебом и меня командир роты назначил связным. И в 9 часов утра направил со сводкой в штаб батальона, который находился приблизительно в 1 километре от нас. Когда я шёл в батальон, то немец беспощадно стрелял и бросал мины. Я шёл, а кругом меня мины рвались и пули свистели над головой. Когда я вернулся, то наша рота вся была разбита. Нас в роте осталось невредимых командир роты и ещё 3 бойца, а плохонькая наша землянка вся была разбита. С той поры я стал привыкать к фронтовой жизни. 27 января нам опять дали добавление, тоже не более 40 человек. И вот так мы держали оборону до 3 февраля. У немцев линия обороны была в обвале железной дороги, а мы держали по другую сторону, метрах в 100-150. И вот на 3 февраля был дан приказ, что в ночь будет наступление. Тогда командир роты скрипнул зубами и сказал: «*** [женщины распутного поведения]». Это не знаю к кому относилось, командир Ильинский был для солдат очень хороший и видать воинственный. Он оберегал всех солдат, меня если и посылал куда-либо со сводкой, то наказывал как маленькому ребёнку отец, что бы я спасал жизнь во время его задания, а когда я в срок не мог уложиться и опаздывал, то сам шёл или полз в поиски меня. И вот на 3 февраля он меня отправил в штаб батальона, просить поддержки связи с нашей ротой. И вот я держал связь с нашей ротой. В 4 часа началось наступление. К землянке штаба батальона выносили убитых и раненых. Я не знал, в каком направлении находилась наша рота, а комбат дал мне приказ, чтобы я нашёл свою роту, а главное командира роты и велить наступление. Я побежал искать под ураганным огнём, но из раненных и живых никто мне толком не мог сказать, и я своего командира роты не нашёл. Вернулся в штаб и доложил об этом. Тогда комбат вынимает пистолет и говорит: «Застрелю, кругом, сейчас же найти». И я опять побежал искать, но мне уже тут связной из 4-й роты подсказал в каком направлении 6 рота. Я уже не бежал, а пришлось ползти по сваленным деревьям. Ползёшь, так осколки земли бьют по лицу что градом. И вот наткнулся на лежащих, оставшихся в живых 3 солдат и санинструктора, которые сказали мне, что Ильинский у самого полотна железной дороги, у моста. Я подполз к полотну, где находился командир роты Ильинский. Отдал ему приказ из штаба батальона. Он спросил меня: как остальные роты. Я ответил, что некоторые роты все разбиты и командиров рот видел убитых у штаба и комиссара ранило, а с нашей роты тоже все вышли, только видел вот тут 3-х солдат и санинструктора. Ильинский сказал, чтобы я послал их к нему. Я отполз туда, где были солдаты и видел издали, что Ильинский выбежал на насыпь и в немецкий блиндаж бросил гранату. И в тот же момент свалился под откос и с трудом прополз в горячке до кустов. А солдат я не нашёл, что с ними произошло – не знаю. Я подполз к нему, а он был тяжело ранен в позвоночник. Я не мог ему ничем помочь и побежал докладывать в штаб батальона. Тогда комбат опять с пистолетом на меня – сейчас же доставь его сюда, но где мне одному по такому валежнику принести…»
***
«…После того боя из роты осталось 2 солдата и я. Мы три дня шатались беспризорными, а на 4-й день нас направили в 3 роту, которая должна была ночью идти в наступление. И вот мы ещё днём поползли к немецким траншеям. Немец повёл по нам миномётный огонь и несколько бойцов из роты осталось и командира роты тоже ранило. Так мы лежали до темна, а было очень холодно и ротой было некому командовать, да и солдат осталось десятка два. Нас нашёл связной из штаба батальона и велел нам троим из бывшей 6-й роты перейти к станковому пулемёту. Пулемётчиков было тоже 3 человека. Мы сообща укрепили пулемёт и для самих сделали небольшие ущелья, думали, что переночуем хорошо и принесли как раз ужин. Не успели поужинать, как подошли комиссар и помощник комбата и велели идти во вновь сформированную 6 роту, а остальному расчёту пулемёта приказали вести огонь. Когда пулемёт открыл огонь, то немец засёк и открыл миномётный огонь и вывел из строя пулемёт и 3 бойца тут же погибли. Я узнал, что 6 рота прибыла из тыла и не видела ещё передовой. Мы залегли друг от друга 3 человека и наблюдали за ротой, а они вместе с командиром роты все столпились в одну кучу и что-то рассуждают, а мины бьют по всему фронту. И вот я хватился, а моих 2-х товарищей нет, видя такое дело, они ушли в блиндажи. Я тоже взял смелость и пошёл прямо в штаб батальона. Пропуска (вероятно пароля – С.Е.) на этот день я не знал и часовой меня не пропускает. И когда мы с ним вели разговор, из землянки вышел молодой солдат и велел меня пропустить. Оказалось, что этот молодой солдат замещал комбата, т.к. всех поранило; он приказал мне идти к санинструктору на помощь. Мы с санинструктором двух бойцов отвезли в землянку. Когда мы навалили на сани раненного бойца, то рядом разорвалась мина. Санинструктору осколок угодил в ногу, остался неподвижным, а мне в руку, но в мягкие ткани. Я пошёл на перевязочный пункт, идти было километров 5. На пункте меня перевязали. Было много раненных, ожидавших автомашины для отправки в полевой госпиталь, а меня оставили при санроте, т.к. рана была в мягкие ткани. Я лечился здесь 20 дней, и хотя рана ещё не закрылась, меня отправили на передовую. Назначили вторым номером к пулемёту. Мы находились от расположения роты метрах в 150. Нас проверяли то старшина, то политрук и приказывали вести огонь. Но мы этого избегали ввиду того, что если не ведёшь огня, немец даёт покой, но когда выстрелишь одну ленту, то он забрасывает минами так, что не знаешь куда деваться. Через 7 суток меня ранило осколком мины в левую руку и ногу, но тоже кости не захватило. Отправили уже в полевой госпиталь на станцию Хвойная, а через 4 дня эвакуировали в Бокситогорск Тихвинского района, где я пробыл до 25 апреля 1942 года».
***
«…После госпиталя и запасного полка нас семь сотен собрали и повезли опять на фронт добавлением. На станцию Грузино Новгородской обл. мы прибыли 4 мая. Грузино было всё разбито, а немец укрепился в парке, и его было трудно выжить с места. Командир полка объяснил нам, что в ночь на 6 мая мы должны окопаться в насыпи железнодорожного полотна, а немец был по другую сторону полотна. Немец почувствовал, что мы подошли вплотную, оставил ближние блиндажи и отошёл метров на 150-200 в более укреплённые рубежи. А в ночь на 7 мая командир полка дал приказ, что генеральное наступление будет начато в 4 часа утра. Так мы всю ночь прождали, а наступления всё нет, а часов в 7 сделали залёт 2 наших самолёта, сбросили несколько бомб и раз 15–20 залпов дала артиллерия, а потом всё замолчало и мы конвеером рота за ротой пошли в наступление и как я позднее узнал, весь полк был истреблён, а меня ранило осколками мины, 7 ранений с повреждением костей, а в мягкие ткани попало осколков 15. Я лежал всю ночь. Меня санитары не подобрали, так как со стороны немцев вёлся огонь по нашему тылу. Утром подобрали, но я 7 дней был не в сознании, были случаи входил в память, но было тяжело. Через 10 суток отправили в полевой госпиталь, станция Хвойная. В госпитале лежал до июля месяца и всё была температура, ноги и рука были загипсованы. После перевезли меня в Свердловск, где и находился до 15 декабря. Домой отпустили на 6 месяцев. Прибыл домой с костылями, но через 6 месяцев, хотя плохо чувствовал, в июне 1943 года опять призвали. С Вологды из 31 запасного полка нас направляют в маршевые роты и 18 июля везут под Великие Луки, где шли ожесточённые бои. Комиссия тоже подтверждает, что я даже не мог нести нестроевую службу. 10 сентября нас направили по частям и сказали, что будем нести лёгкую службу. Но из запасного полка направили в 51 дивизию, которая стояла на отдыхе и формировалась на фронт. Когда нас стали разбивать по частям, я предъявил документы на гарнизонную комиссию. Врачи только головами покачали, что я с таким ранением и попал на передовую. Мне дают документы, что освобождаюсь под чистую, но аттестата и литера не дали, а сказали, чтобы я езжал в 140 запасной полк обратно и проходил ВТЭК (врачебно-трудовая экспертная комиссия – ред.). И до ноября в запасном околачивался. Но в конце концов опять обманули и попал я прямо на передовую линию под село Холм Калининской обл. на реке Оять. Тут-то вот я и попал, и службу не могу нести и не освобождают. Стояли с неделю в резерве км в 4 от передовой, ежедневно тревоги, походы, пули поскакивают, а я не могу выполнять службу. Меня командир взвода как худую скотину пинал, считал, что притворяюсь, а я все силы клал и все боли в ногах забывал, но всё же не мог выполнять. Однажды в ночное время в походе я не мог идти. Тогда опять подскочил сволочь ком. взвода и пнул носком и наставил автомат, но я был до того расстроен, что не страшно мне, но обидно. Тогда я исподволь со своей винтовки стал оттягать затвор на боевой взвод, и, думаю, всё равно погибать, а и тебя сволочи не будет. Но к плохому или к хорошему при такой я нервности и расстройстве услышал голос в кустах дочки Капы. Голос послышался с повторением два раза: «Тятя, тятя». И вот так и опустились мои руки, и всё же из резерва нас провели на передовую и я был 4 суток на передовой, потом меня направили в санчасть, потом в госпиталь и опять в запасной полк, и так я скитался по запасным полкам…»
***
«…Лето были на полевых работах, а потом отправили в Латвию в г. Шауляй. В Шауляе принимали продукты или боеприпасы вагонами, сопровождали на фронт. Тут я и пробыл до мобилизации в июне 1945 года. Но железнодорожного транспорта не было, и мы жили на хуторе до сентября месяца. В сентябре приехал домой, в колхозе было много недостатков, на трудодни причиталось незначительное количество хлеба, семья голодала. Паёк назначили мне 500 г и ещё один паёк, всего 1 кг в сутки. Налоги были большие: мяса 45 кг, молока 280 кг, денег разных налогов около 1000 руб., а доходов не было, одеть нечего, всё порвано, и я решил ехать в Карельскую АССР в Куркиокский район. Приехал один, прописался по колхозу «Труд» как демобилизованный, а когда приехал за семьёй, то семью не отпускали и паспортов не давали. Мне пришлось жить дома до 20 декабря, пока не съездил в область. Вологодский облисполком передал по телефону, чтобы семью мою не задерживали, и мы 20 декабря выехали из д. Жары. Продать было нечего, а что и было, то не было покупателей. Средств на дорогу не было, но проезд был бесплатным, и нам 7 семьям дали вагон. Кое-какие были хозяйственные вещи и тёлка, и две козы, кур 8 штук, собака и кошка. 30 декабря мы прибыли на место и остались в колхозе «Труд». Квартирой обеспечили, налогов 2 года не брали, получили 2000 руб. денег, паёк 500г на сутки на каждого, да и в колхозе по 600 г на трудодень досталось. Так что жить было можно, голод прекратился. Усадьбу в 0,25 соток кое-чем засеяли, купили картошки на посадку. Цена картошки была 120 руб. пуд, а хлеб 300 руб. пуд. Но всё же с такой разрухой нам казалось легко. В колхозе работали мы трое: я, жена и дочь Капа. Трудодней было много и у нас стало хватать хлеба для семьи…
…Вскоре мне сменили паспорт и в новом паспорте поставили не «колхозник», а «пенсионер», и я прописался уже не по колхозу, а по городу Лахденпохья и стал искать работу по моему здоровью. И оформился в Куркинский лесхоз завхозом».
Составил Сергей ЕФИМОВ
Да, таково истинное лицо войны. Я это хорошо помню. И оккупацию и послевоенный голод. Но всё-таки мы выстояли и победили. Почему? Нынешнему поколению это трудно понять, потому что перед ним выступают ряженные герои, а истинные уже давно забыты!