Пифия Аполлоновна, не говори мне моё завтра

Рубрика в газете: Страна поэтов, № 2021 / 41, 03.11.2021, автор: Геннадий КРАСНИКОВ

На первый взгляд может показаться, что Алексей Болдырев поэт сугубо иронический, ирония и юмор которого порою достигают беспощадной сатирической силы. Однако природа его иронии, его юмора ничего общего не имеет с повсеместно распространённым сегодня дешёвым стёбом, с животным смехом телевизионных хохмачей, с остроумием одесского привоза Жванецких, с паразитирующим на образцах культуры ёрничаньем концептуалистов и перформансистов, с клинической неуёмностью «правдорубов» Шендеровичей-Иртеньевых-Быковых, о которой Пушкин говорил: «Ты руки потирал от наших неудач, С лукавым смехом слушал вести, Когда бежали вскачь, И гибло знамя нашей чести»… Отличие Болдырева от них в том, что они хотят смешить, но у них ничего кроме зубоскальства и злобоскальства не получается, он же не хочет смешить, но парадоксальность описываемых им ситуаций невольно вызывает горькую улыбку. В этом смысле он настоящий русский поэт, к тому же, несмотря на чувство юмора, – поэт трагический, как прозаики Платонов, Булгаков, Шукшин или несомненно близкий ему и почитаемый им Веничка Ерофеев…
В поэзии же вообще трудно подобрать ему аналоги, может быть только Дон Аминадо или частично Саша Чёрный могут ещё как-то напоминать о некоторой тематической близости с ним, но они, с одной стороны, пользовались традиционным классическим стихом (в отличие от Болдырева, которому ближе современная свободная форма, в том числе и верлибр), а с другой стороны, они чаще всего описывали события всё-таки как бы со стороны, а у Болдырева (как и у автора поэмы «Москва-Петушки») сам автор становится объектом и субъектом литературного произведения.
Ещё одна характерная черта поэзии Алексея Болдырева – это плотная, органичная насыщенность текста культурными, историческими, политическими, эстетическими реминисценциями из разных эпох, времён, но все они как бы перевёрнуты, поставлены с ног на голову, доведены до абсурда, однако это не абсурдистская поэзия, это описанная во всех подробностях наша абсурдистская жизнь. Настолько подробно (со всеми деталями, жестами, эмоциями, лексикой, интонациями, голосовыми модуляциями, звуками, возгласами, лозунгами, терминами…), что поначалу автор собирался назвать свою будущую книгу «Шум времени», но потом вспомнилось, что такое название есть у Мандельштама. И однако же это совпадение тоже неслучайно. Не фолкнеровское «Шум и ярость», а именно мандельштамовское совпадение… Потому что «ярости» нет ни у Мандельштама, ни у Болдырева… Только если у Осипа Эмильевича «Мы живём, под собою не чуя страны…», то у Болдырева – как раз слишком «чуя», настолько «чуя», словно поэт живёт с оголёнными нервами, прикосновение к которым вызывает такую реакцию, когда не знаешь – то ли смеяться, то ли плакать… Болдырев выбирает как будто бы первое. И тут философски (и не только) ему ближе всего оказывается другой замечательный иронический поэт Николай Глазков, в своё время написавший: «Я на мир взираю из-под столика, Век двадцатый – век необычайный, Чем эпоха интересней для историка, Тем она для современника печальней!..» Потому Глазков и писал свои знаменитые трагикомические стихи, чтобы не смотреть на мир сквозь предвзятые чёрные очки…

Благодаря этому философскому взгляду (углу зрения) Алексея Болдырева, читая его стихи, вы бесконечно много узнаёте о современной жизни с её шумом времени, который уже и не шум вовсе, а какая-то фантасмагорическая Парабаса… Таким греческим словом поэт собирался назвать свою (так и не вышедшую!) книгу – что в переводе означает – Обращение хора к публике в древнегреческой комедии. Так Болдырев остроумно и точно включает современную историю в мировой контекст, в котором на сцене веков бесконечно длится Человеческая комедия. При этом вы познаёте мудрость в декорациях и атрибутике исключительно нашего времени, вроде той, что:

Когда умирают люди
Их sim-карты тоже хоронят,
Не так пафосно, как человека,
А просто в мусорное ведро….

Кстати, в этой отправленной в мусорное ведро sim-карте, обнаруживается –

Александр, друг детства покойного,
Строитель с дипломом психолога.
Он сказал, что одиночество – это,
Забытая мелодия своего звонка.
Покойный не знал одиночества,
Был бабником с вечным девизом:
– Мочиться против ветра можно,
Если позволяет напор!
(«Когда умирают люди»)

И как тут не возникнуть на вечной сцене с древнегреческим хором известной прорицательнице Пифии, естественно в новом обличье:

Дворники – с рождения в запое,
красотки в зеркалах.
За плечами те самые, что ни на есть,
воскресные вечера.
Погоди, Пифия Аполлоновна,
не говори мне моё завтра,
Лучше напомни, пока суд да дело,
что было вчера…
Снова по городу: искать ничейные
нефтяные скважины,
пиратские клады, золото инков, руины Трои.
F.A.Q. достали эти самые задаваемые вопросы,
Согласен: душа обязана трудиться,
хотя бы сутки через трое.

На Патриарших трудах…в смысле прудах
и в карманах ветер,
В квартире бильярд, то есть шаром покати.
А завтра новая жизнь с понедельника. Чёрт!
Остановись, мгновение! Или хотя бы, постой,
не гони, погоди…
(«Новая жизнь»)

Здесь не только ирония, но и оправданная, не хохмочек ради, блестящая игра слов, семантическая игра, создающая интеллектуальную (опять же, оправданную!) игру смыслами.
Трудно вспомнить сегодня ещё кого-то, кто бы мог подобным образом работать в поэзии, как говорил Ломоносов, «на стыке далековатых понятий». И не только понятий, но и того, что раньше называлось «высоких и низких штилей», языковых пластов, показывая при этом неиссякаемые возможности русского стиха:

Лицо после вчера напоминает фоторобот.
Наскоро бреешься, не ровен час,
признают за рецидивиста.
Зарплата ушла с новым рекордом,
и жизнь зависла,
Как тучи над землёй, как Windows Vista.

Меня спрашивают: Когда ты бросишь пить?
Про себя думаю: буду биться со змием
до последнего стона.
А вслух говорю: Восьмого числа, крония месяца,
Нынешнего гекатомбеона…
(«Идеальный мир»)

В стихотворении «Нервное» Болдырев даёт разгуляться своему лирическому дару:

Моя муза в белом медицинском халате
Упорхнула, ставить уколы
менеджеру среднего звена.
А я думал, что после разрыва со мной
Она будет, чёрт возьми, вечно одна.

А теперь бесишься, представляя себе, как он
Рассказывает ей об очередной удачной сделке;
Наверное, доедает мой любимый суп,
Я чувствую себя в этой самой тарелке…

Но как бы ни фонтанировала буйная фантазия Алексея Болдырева, он по сути всегда остаётся реалистом, говорящим об очень серьёзных вещах:

Жизнь с бригадой «понаехавших тут»
Проводит евроремонт в своей камере пыток.
Головой понимаешь, откуда ноги растут,
Но уже не красив, не здоров, не прыток.

Когда-то был молод как серп Луны,
Спартак, Жюль Верн и слова на заборе.
Юный узник подгузников и той страны
От которой остались лишь слова на заборе…

Осень под шум листвы катает некрологи,
Без нас на Марсе будут яблони цвести,
Ухожу от тебя, навсегда, в безумном монологе,
Возвращаюсь, выбросив мусор,
вспомнив слово «прости».
(«Об уходящей натуре»)

Насколько всё серьёзно и трагично в поэзии Алексея Болдырева, ныне, увы, тяжело болеющего, можно судить по стихотворению, которое, на мой взгляд, могло бы стать если не манифестом, то эпиграфом к жизни его поколения, поколения тридцатилетних:

… Пересчитывает «друзей» по перьям
своего крыла
Ангел XXI века, праведник на полупроводниках.
Писание в формате аудиокниги: не убий,
не возжелай,
По дороге в офис, в пробке,
пригодится наверняка…

Святой отец, отпусти мне 2 гигабайта грехов,
Я из тысячи тысяч, простой файлообменник.
Монах РПЦ или сержант ГАИ,
потенциальный ИОВ,
Когда нечего делать богам
в дождливый понедельник.

Жизнь – не телевизионное шоу,
какая тут к чёрту интрига!
Но на этом пути не проще чем на соседнем пути.
Что-то хрустит, как февральский снег,
но это не кости, а книга,
Завёрнутая в газетную бумагу.
Она по-детски прижата к груди…

У этой, по-детски прижатой к груди, книги Алексея Болдырева есть один единственный недостаток: её нельзя писать всю жизнь, её должны, наконец, прочитать читатели. Даже в «Войне и мире» надо вовремя поставить точку. И начинать новую. Хотя бы написать прозу, которой Болдырев также блестяще владеет. Достаточно привести короткий пример из его феерической литинститутской курсовой по экономике «Сравнительный анализ противоположных типов хозяйств или столкновение двух Иванов в моём представлении об экономике»: «Мне как бытописателю гораздо интереснее, зачем Клара стащила кораллы, какие переживания толпились в её девичьей душе, нежели то, как она на вырученные от воровства деньги составила экономическую программу и открыла сеть магазинов “Дамское счастье”».
Не сомневаюсь, что, выйди Алексей Болдырев в большую литературную жизнь, его книги не залежались бы на книжной полке, а его стихи ещё удивят не одно поколение любителей поэзии.