Поверивший в песню

№ 2024 / 33, 30.08.2024, автор: Руслан СЕМЯШКИН (г. Симферополь)

Выходил он на сцену быстро, стремительно. И возникало ощущение, что этот стройный, подтянутый, энергичный, жизнерадостный, улыбчивый человек торопился что-то рассказать… Поведать о серьёзном и важном, весёлом и увлекательном, а может и о грустном, берущем за душу, ведь и внешне он мог тут же измениться, скрыть широкую улыбку, стать задумчивым, предельно сконцентрированным, глядящим в зал глубоким, проникновенным взглядом. Но эти сценические перевоплощения не были для него лишь формой лицедейства. Да и воспринимались они публикой не как эффекты, призванные усилить эмоциональное восприятие, а как естественные формы донесения до слушателей внутренней энергетики и смысловых зарядов, отличавших то или иное музыкальное произведение, будь то эстрадная советская песня, русский романс или мировая оперная классика. И ведь всё это своеобразие, весь этот грандиозный вокальный размах были ему по силам, довались достаточно легко, но, разумеется, при полной самоотдаче любимому делу. Делу всей жизни, бывшему для него и увлечением, и служением, и призванием.

 

 

Он отрицал узкую специализацию эстрадного певца, будучи уверенным в том, что, если позволяет голос, следует браться и за камерные произведения, всегда являвшимися для него школой вокального мастерства. Советская песня и романс, соседствуя в творчестве Эдуарда Хиля, чей девяностолетний юбилей со дня рождения приходится на 4 сентября текущего года, в какой-то степени соприкасались и влияли друг на друга. Потому-то, исполняя эстрадные песни, он искал глубину, психологическую точность, а в романсе, вопреки всему, добивался большей простоты, ясности, непосредственности высказывания. Певец неизменно стремился и к представлению в своих концертах во всех отношениях выдающихся, возвышенных, чарующих, завораживающих высот, которые он находил в произведениях Бетховена, Глинки, Даргомыжского, Шуберта, Свиридова.

Так, в начале восьмидесятых годов прошлого века Хиль обратится к ленинградскому музыканту и педагогу Семёну Скигину, ставшему впоследствии профессором Берлинской высшей школы музыки имени Ханса Эйслера, с предложением о подготовке совместной концертной программы.

«…я хотел бы с вами спеть «Прекрасную мельничиху» Шуберта, – уверенно скажет молодому музыканту Хиль. – Я уже договорился – мы запишем цикл на телевидении».

На вопрос же о том, на каком языке певец задумал исполнить это сочинение, он ответит, что только на русском.

«Для премьеры Эдуард Анатольевич выбрал концертный зал Юсуповского дворца, – проложит далее свой рассказ Скигин, – а вскоре мы записали цикл и на Ленинградском телевидении».

Затем они возьмутся и за исполнение другого шубертовского шедевра, известного под названием «Зимний путь».

«Воодушевлённый успехом «Прекрасной мельничихи», предвкушая необычность предстоящего «Зимнего пути», Хиль на свои средства пошил концертный сюртук по моде шубертовского времени. Как и с первым циклом, премьеру мы сыграли в Юсуповском дворце. Атмосфера была удивительная! В потёмках зала (мы сознательно притушили свет) публика с напряжением сопереживала перипетиям судьбы героя цикла. Эдуард Анатольевич вдохновенно исполнил это шубертовское прощание с жизнью, и после заключительного «Шарманщика» слушатели ещё какое-то время сидели молча. А затем разразился шквал аплодисментов. Премьера удалась на славу!.. Мы подарили ленинградцам два телевизионных вечера, каждый по часу».

Воспоминание это, красноречиво повествующее о разносторонности певца, о его любви к камерному искусству и к классической музыке, многое о нём проясняет. И прежде всего то, что Эдуард Анатольевич не зацикливался на эстрадном творчестве, которое, тем не менее, окажется в его жизни ведущим, главным, принёсшим ему славу, к которой, между прочим, Хиль относился сдержанно, без лишнего апломба и каких-либо претензий. Современники запомнят вокалиста человеком скромным, добропорядочным, серьёзным. Серьёзность так и вовсе станет той особенностью характера, о которой будут писать критики и говорить слушатели, восхищавшиеся не только голосом певца, но и манерой его исполнения, высочайшими тактом, достоинством, искренностью, доброжелательностью, уважительным отношением к публике. Серьёзность же у Хиля просматривалась практически во всём: в отношении к жизни, к людям, к профессии, ставшей призванием. И во всём этом триединстве присутствовала какая-то особая целеустремлённость, направленная на то, чтобы дело жизни было и привлекательным, и глубоким, и оптимистичным, и нацеленным в будущее. Чтобы песня, массовая, объединявшая и сплачивавшая миллионы, и песня куда более скромная, не претендовавшая на особое к себе внимание, не говоря уж и о вокальной классике, выступали единым мощным фактором духовного просветления людей, их приобщения к музыкальному искусству, к песенному творчеству, к чарующему и ведущему за собой миру песни…

Долгие годы в репертуаре певца присутствовала удивительная и, думается, символичная песня. Речь о романтическом сочинении Аркадия Островского и Инны Кашежевой «Лунный камень», написанном в 1966 году.

«Лунный камень», песня-мечтание из музыкального цикла Островского «Полутона», в соавторы которой смело можно записать и Эдуарда Анатольевича, первого и, без сомнения, лучшего её исполнителя, являлась не просто песней, хотя бы и объединявшей высокую поэзию и не менее возвышенную музыку, а явно куда более основательным, нёсшим в себе потрясающую романтику творением, призванным подтвердить неотъемлемое право человека – мечтать… Мечтать о счастье, воочию представлять его, пускай, даже, при помощи мифических, неодушевлённых предметов, таких, как лунный камень, ставший символом этой прекрасной мечты.

 

Отыщи мне лунный камень,

Сто преград преодолев,

За горами, за веками,

В древних кладах королев…

 

Вновь слышится приглушённый речитатив, которым Хиль произносил начальные фразы каждого куплета, вводя слушателей в поэтичную, несколько таинственную атмосферу сказки. Но сказка в его интерпретации становилась реальностью, а мечта – вполне достижимой и осязаемой, оттого что дальше, в припеве, голос певца как бы теплел, становился сочным и выразительным:

 

Отломи кусочек крайний

Самой дальней из планет!

Подари мне лунный камень,

Подари мне лунный свет!

 

Загадочный этот лунный камень, согласно стародавнему поверью приносящий человеку счастье и успех, судьба певцу преподнесла. И не важно, каким он оказался в руках у Эдуарда Анатольевича, – большим, малым, гранённым, разноцветным или ещё каким-либо. Здесь впору прибегнуть к фантазии. Скажем прямо, успех певцу по жизни сопутствовал. А вот был ли он по-настоящему счастлив, доподлинно неизвестно. По крайней мере, в жизни певца случались и такие драматичные ситуации, когда на какое-то время приходилось расставаться с родным городом на Неве и любимой, милой сердцу Россией…

«В конце 80-х наступило безденежье, – признаётся певец в 2007 году в интервью газете «Аргументы и факты». – Это были чёрные дни: рухнул «Ленконцерт». Я стал колесить по провинции. Обманывали нас: дашь 30 концертов, заплатят за два. Наконец, стало вообще нечем кормить семью».

Тогда-то Хиль и решится зарабатывать на жизнь за границей, в Париже.

«Я туда не насовсем уезжал, – продолжает далее певец, – а так – два-три раза в год. Французскую визу больше чем на два месяца не дают. Пел в русском кабаре «Распутин». Туда любили приходить богатые американцы, арабы, французы, новые русские. Не поесть, как правило, а послушать музыку… Атмосфера в «Распутине» аристократическая – я застал дворян из первого поколения нашей эмиграции. В «Распутин» заглядывали наши артисты, поэты…

Я ездил не затем, чтобы остаться, а затем, чтобы выжить, семью прокормить. Хотя, конечно, было очень трудно. Те деньги, которые я получал, работая в кабаре, – это, знаете… не те деньги».

…Что тут можно сказать? Некогда популярнейший советский исполнитель, один из «королей» советской песни, «мистер «Голубой огонёк», заслуженный и народный артист РСФСР, лауреат премии Ленинского комсомола, кавалер советских орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов был вынужден петь в парижском кабаре и ублажать, скажем так, весьма небедную публику, а вместе с тем выступать и у богатых людей в их домах… Достойно ли это русского советского артиста, талантливого певца, отличавшегося скромностью, сдержанностью, высокой внутренней культурой?.. Вроде бы, нет. Но, с другой стороны, Хиль не от хорошей жизни решился на этот отчаянный шаг. Да и всё же он честно зарабатывал свой хлеб, оставаясь настоящим вокалистом, профессионалом, русским творцом, оказавшимся, к сожалению, ненужным собственному государству, его чиновникам от культуры.

Задумываясь сегодня над феноменом Эдуарда Хиля в истории советской эстрады, пожалуй, следует обратиться к жизненным вехам певца, к тем основным событиям, которые в результате и составили его земную жизнь, прервавшуюся двенадцать лет назад в возрасте семидесяти семи лет… Впрочем, и сейчас по просторам Интернета странствует чрезвычайно популярный вокализ Аркадия Островского, благодаря которому Эдуарда Анатольевича назовут «мистером Трололо» – непревзойдённым вокалистом-чародеем, чей бесподобный голос призван звучать всегда…

Путь к советской эстрадной песне Хиль начинал от самых её истоков. Ещё студентом Ленинградской консерватории он, вчерашний мастер одного из цехов Ленинградской фабрики офсетной печати, станет выступать в сборных концертах, а затем и участвовать в тематических программах Ленинградского гастрольно-концертного объединения, где будет исполнять песни Дунаевского, Блантера, Соловьёва-Седого – песни, с которыми росла и мужала большая страна.

Тут же обязательно подчеркнём, что именно Ленинградская консерватория вооружит будущего певца всем необходимым, чтобы он мог отправиться в самостоятельный творческий путь. Несказанно помогут ему и замечательные педагоги, оставившие о себе добрую память. Так вокальному мастерству Хиль будет учиться у профессора Евгения Ольховского, а любовь к камерной музыке ему привьёт знаменитая в прошлом камерная певица, заслуженная артистка РСФСР Зоя Лодий. Добавим, что навыки, приобретённые Эдуардом Анатольевичем в камерном классе, помогут ему и в освоении жанра песни. По сути, как раз на произведениях камерного репертуара обучится он умению в лаконичной, предельно сжатой форме раскрывать человеческий характер, создавать яркий образ, воспроизводить жизненные истории. Фактически, в камерном классе Хиль и осуществит первые попытки заглянуть в мир музыки и слова, докопаться до самого глубинного и сокровенного их существа.

Но в песню нужно было ещё и поверить. Так случилось, что он поверит в её огромные возможности, по утверждению самого певца, на концерте Клавдии Шульженко. Молодого человека буквально ошеломит тонкое, филигранное мастерство выдающейся артистки, её умение, исполняя песню, всякий раз как бы создавая заново, раскрывать в ней движения чувства, а также безукоризненное умение воспроизводить не только образ, но и жизнь этого образа.

С тех пор и возникнет у него желание попробовать себя именно в песне. И Хиль его осуществит, несмотря даже на то, что первые его шаги на оперном поприще были и впечатляющими, и обнадёживающими.

Пройдёт совсем немного лет, артист всё чаще станет выходить на профессиональную эстрадную сцену… А затем песенный фестиваль «Сопот-65» принесёт Хилю звание лауреата, и примерно с этого времени начнётся его широкая концертная деятельность. Серьёзно и кропотливо певец работал тогда и с композиторами. Везением можно считать и тот факт, что первым из них, с кем молодому исполнителю посчастливилось работать, оказался ленинградец Андрей Петров. В его-то песнях Хиль и найдёт тот благодатный материал, который поможет ему выразить свою творческую индивидуальность. Правда, уже при первой их совместной работе над «Песней о друге» возникнут неожиданные трудности.

«Ты не пой в манере оперного певца, – попросит Петров. – Попробуй спеть как драматический актёр – не столько голосом, сколько душой».

Задача эта для Хиля была непростой. И «попробовать», когда его долго учили правильно держать дыхание, следить за округлостью звука, значило, по большому счёту, выступить вопреки освоенной им вокальной школы, против её, казалось, незыблемых правил.

Но Хиль всё-таки попробовал – песня получилась. И звучала она проникновенно, даже интимно, как размышление человека наедине с самим собой.

Потом певец блестяще исполнит и другие песни Петрова, среди которых особо выделяются «Голубые города» (стихи Льва Куклина), «А люди уходят в море» (стихи Юрия Панкратова), «Я шагаю по Москве» (стихи Геннадия Шпаликова). Песню же «А люди уходят в море» Хиль осенью 1966 года представит на фестивале в Рио-де-Жанейро, где она завоюет лишь четвёртую премию, хотя в бразильской прессе появятся и такие реплики: «Дайте первое место русской песне!», «Русские показали поистине философскую песню!», говорившие и о мастерстве исполнителя, и о глубине самой песни, ныне, увы, редко звучащей в эфире.

Каким-то особым теплом повеет от простой, незамысловатой вроде бы песни «Я шагаю по Москве», ставшей символом целого поколения. Миллионам советских граждан запомнится и герой данного творения – простой паренёк, шагающий по жизни и полный добрых надежд. Запомнится и то, как Хиль исполнял эту песню. Начинал он её сдержанно, даже несколько удивлённо, словно открывая перед собой стремительный ритм Москвы, плывущей ему навстречу. Но постепенно певец как бы переполнялся радостным ощущением красоты, усиливавшимся осознанием собственной силы и молодости. И весь этот поток радости и счастья самым естественным образом выплёскивался наружу, звеня в насыщенных кантиленой восторженных интонациях голоса.

Большую роль в формировании репертуара певца также сыграют и песни Аркадия Островского. Человек неуёмного темперамента и неистовой фантазии, Островский создаст вокруг себя атмосферу радостного беспокойства. Будучи маститым композитором, он не страшился поступиться авторским самолюбием и по несколько раз переделывал песню, идя навстречу пожеланиям исполнителя.

Аркадий Ильич не считал зазорным разбудить среди ночи и проиграть по телефону новый вариант песни. Так Хиль впервые услышит «в телефонном изложении» «Круги на воде» и «Лунный камень», написанные на слова Инны Кашежевой. По телефону он познакомится и с замечательной песней «Как провожают пароходы», стихи к которой сочинит крупный русский советский поэт Константин Ваншенкин.

Островский напишет и известнейшую песню «Лесорубы», ставшую одной из самых популярных в репертуаре певца. Наполненная особой энергетикой, подкреплённая выразительными, почти чеканными словами Михаила Танича, песня эта о мужественных и весёлых людях сразу завоюет всеобщий успех. Заслуга же Хиля прежде всего в том, что он сумеет воочию представить этих людей – обветренных, суровых и грубоватых на вид лесорубов, постоянно подшучивающих друг над другом.

Песню об энергичных и жизнерадостных тружениках леса Хиль начинал чуть резковато, придавая повествованию бытовую достоверность. А вот в припеве он находил совсем другие краски:

 

Э-ге-гей!

Привычны руки к топорам,

Только сердце

Непослушно докторам,

Если иволга

Поёт по вечерам…

 

Голос певца тогда становился округлым, объёмным, насыщенным. И в почти «богатырском» звучании интонаций припева чувствовалась широта характера и душевная щедрость сильных людей, выбравших для себя такую непростую профессию. Примечательно тут и то, что и сам Хиль в звучащей песне воспринимался лесорубом, будто бы певшим о себе и своих товарищах по работе.

Примерно такое же ощущение охватывает и при прослушивании песни Вадима Гамалии и Михаила Танича «Строгий капрал» («Как хорошо быть генералом»), которую Хиль пел задорно, весело, но и как-то предельно достоверно. Впрочем, эту «достоверность», шуточно преподносившуюся слушателям, не воспринимали многие представители советского генералитета, обижавшиеся на ставшие широко известными слова:

 

Как хорошо быть генералом,

Как хорошо быть генералом,

Лучшей работы

Я вам, сеньоры,

Не назову!..

 

Ситуация же с исполнением этой песни однажды окажется по-настоящему курьёзной. Лишь только певец по просьбе Юрия Гагарина запоёт её на концерте в Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского, первые ряды, где сидели высшие военные чины, буквально опустеют.

«После этого меня вызвали в главное Политуправление… Я даже помню человека, который вызывал – это Лев Николаевич… И он говорит: «Товарищ Хиль, вы опозорили наш генералитет, так что теперь отдыхайте – целый год вас не будет ни на радио, ни на телевидении».

Запрет сей, случившийся в 1964 году, однако продлится недолго. С подачи Гагарина его лично отменит министр обороны СССР Родион Малиновский.

«…месяца через три был большой концерт во Дворце съездов. Как раз на смену Никите Сергеевичу Хрущёву пришёл Леонид Ильич Брежнев. И там был концерт, и я пел две песни. Мы спели, нас пригласили в зал, и вдруг подходит ко мне Гагарин. Говорит: «Что-то тебя не слышно ни на радио, ни на телевидении». «Да вот, Юрий Алексеевич, с вашей подачи я наказан». Он тут же берёт меня за руку, подводит к министру обороны, и всё это рассказывает. А министр говорит: «Так за что же его наказали? Это НАТОвцы, что ли? Так его надо за это наградить».

Между прочим, эту забавную историю Хиль перескажет и тогдашнему президенту России Дмитрию Медведеву, когда тот в ноябре 2009 года в Кремле награждал певца орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

Способность легко откликаться на смешное была заметна и в шутливой песенке Эдуарда Ханка на слова Ильи Резника «Давай поговорим», и в озорной «Семёновне» Евгения Барыбина на стихи поэта Юрия Погорельского. Собственно, в комедийном ключе и был наиболее ощутим богатый потенциал талантливого артиста. Но не менее удавалась Эдуарду Анатольевичу и явная, неоспоримая лирика. Так в каком-то особенно добродушном взаимодействии с залом звучала «Песня о добром человеке» Станислава Пожлакова на стихи Розалии Амусиной, в которой Хиль демонстрировал изящество и обаяние, а вместе с ними и поэтическую глубину этой музыкальной новеллы о человеке, который «зажигал от звезды звезду». Темпераментом, артистизмом, экспрессией окрасит Хиль исполнение и ещё одной лирической песни Пожлакова – «Пора любви», написанной на стихи Глеба Горбовского.

С Юрием Гагариным Хиль познакомился в ходе одного из приёмов в Кремле. А через какое-то время первый космонавт предложил ему исполнить песню Александры Пахмутовой о лётчиках: «Вот бы тебе её спеть. Твоя это песня».

И вот несколько дней спустя Хиль запишет на радио песню «Обнимая небо…» И она действительно точно ляжет на голос певца, обогатив его исполнительство новой краской, заключавшейся в порывистой романтической устремлённости. Той самой устремлённости, которой был подвержен и сам исполнитель, до конца своей жизни не перестававший верить в добро и справедливость, любить людей и Отечество, мечтать о лучшем, о романтическом и возвышенном – в общем, обо всём, что делает наше повседневное бытие более содержательным, ярким и дарящим незабываемые радостные впечатления.

Много замечательных песен связываем мы с именем певца. Вениамин Баснер, Станислав Пожлаков, Оскар Фельцман, Эдуард Колмановский, Александра Пахмутова, Владимир Шаинский, Павел Аедоницкий, Эдуард Ханок, Владимир Мигуля, Георгий Мовсесян, Александр Морозов, Александр Колкер… Под влиянием песен этих композиторов складывалась индивидуальность певца, его исполнительский облик, а вместе с тем и облик современника, который чувствовал себя настоящим хозяином, ответственным за всё, что происходило на одной шестой части земного шара, от «далёкого пролива Лаперуза» до «семидесятой широты».

О творческом многообразии певца как-то любопытно выскажется известный музыкант и музыкальный критик Евгений Эпштейн:

«Хиль любит располагать песни в резко контрастном порядке. Нелегко переключаться от патетики к шутке, от лирики к гротеску, но зато такая смена настроений позволяет держать публику в напряжении. Момент расслабленности в зале, ожидание привычного – первый шаг к скуке. На концерте Хиля никогда не знаешь, что тебя ждёт впереди. Вот мир мягкой, утончённой лирики М. Таривердиева, – Хиль поёт его песню «Я спросил у ясеня» очень просто, как будто бы в одной краске, но в ней множество оттенков: грусть, сожаление, нежность, обида. Певец достигает здесь очень точного соответствия музыкального звучания смыслу и характеру текста. Если позволительна аналогия музыки с живописью, то, пожалуй, в песне Таривердиева Хиль умело использует выразительные средства пастели.

Совсем иные, яркие и сочные краски в песне Беранже «Четыре капуцина»: язвительность, насмешка, гротеск. И как злободневна эта песня в исполнении Хиля, несмотря на её двухсотлетний возраст! Артист находит меткие музыкальные характеристики каждого персонажа, чуть-чуть подчёркивая их элементами мимики, жеста. Но именно «чуть-чуть», потому что главные выразительные средства сконцентрированы в модуляциях голоса, с помощью которых артист добивается мгновенного перевоплощения».

Вокальная собранность и бесподобный голос, завораживающий баритон, в действительности позволял Хилю петь буквально всё. И эстрадные шлягеры, и гражданственные песни, и «Патетическую ораторию», и русские романсы, и вокальные классические шедевры, вроде не совсем с ним сочетающиеся. Хотя, разумеется, никакого сочетания или каких-то определённых строгих рамок в его творчестве не было. Диапазон у Эдуарда Анатольевича был широк. Работоспособностью он обладал большой, выступать никогда не ленился, с удовольствием откликался на приглашения выйти на сцену вплоть до самых последних лет жизни.

Хиль никогда не заигрывал с публикой, увлекал же он её тем, чем был увлечён сам. Недаром на его концертах ветераны молодели, слушая современные песни, а молодёжь взволнованно затихала, внимая песням военных лет.

Была в репертуаре певца песня, после исполнения которой в зале всегда несколько мгновений стояла тишина. «Два брата» Валерия Гаврилина на стихи Виктора Максимова, проникновенная драматургическая баллада с трагедийным содержанием, неизменно производила на слушателей неизгладимое впечатление. Слушая её, люди разных возрастов не могли сдержать слёз. Ныне подзабытая, она, тем не менее, является одним из самых замечательных песенных памятников героям Великой Отечественной войны. Той страшной войны, дитём которой был и сам Хиль, навсегда запомнивший эвакуацию из Смоленска, где родился и вырос, бомбёжки, а также и детский дом, разлучивший с матерью, которая всё же его разыщет…

Сотрудничество Хиля с Гаврилиным подарит слушателям также потрясающий цикл «Земля», посвящённый восемнадцатилетнему герою-комсомольцу, трактористу Анатолию Мерзлову, отдавшему в Рязанской области в июле 1972 года собственную жизнь ради спасения загоревшегося колхозного поля, и прославлявший силу человеческого духа, величие гражданского, исключительно мирного подвига. Несомненным художественным событием станет и исполнение им совместно с певицей Таисией Калинченко вокально-симфонической поэмы Гаврилина на стихи Альбины Шульгиной «Военные письма».

Эдуард Хиль прожил большую, интересную, однозначно нескучную, хотя и непростую жизнь. И, бесспорно, о нём следует говорить не только как о талантливом, необычайно артистичном, покорявшим не одним лишь голосом, а и обаянием певце, но и как о добром человеке, настоящем семьянине, патриоте России и родного, любимого Ленинграда-Петербурга, педагоге, преподававшем в Ленинградской консерватории, неунывающем оптимисте, жизнелюбе, шутнике, умевшим шутить без ёрничества, насмешек и уничижительных выпадов. Говорить, как об одном из самых ярких представителей советской эстрадной песни 60–80-х годов прошлого столетия, обладавшего красивым, сильным голосом, который, к счастью, продолжает звучать… Звучать в записи… А может быть даже раздаваться откуда-то издалека, из внеземных пространств, в которых и продолжается вечная творческая жизнь Эдуарда Хиля, прочно и навсегда занявшего свою почётную нишу в нашем жизнеутверждающем и высокогуманном отечественном искусстве.