Страх и угодничество, как тотальная болезнь современного литпроцесса
№ 2024 / 37, 27.09.2024, автор: Иван ОБРАЗЦОВ (г. Барнаул)
Довольно трудно было усмотреть в последних трёх десятилетиях существования отечественной литературы какие-либо позитивные изменения в смысле появления осмысленной и официальной государственной политики в области литературы. При всём при этом, для ряда приспособившихся под ситуацию сочинителей всё кажется (хочется надеяться, что теперь более актуально слово «казалось») чинным и сладким. Именно эти персонажи, как правило, не только стремятся сохранить сложившийся статус кво, но и продолжают размножать вирус коммерческой направленности и эстетической дешевизны в общем поле отечественной культуры. Имя им «легион», потому нет никакого смысла перечислять чьи-то личности, так как они и без того всем широко известны, да и вносить «пару копеек» в их публичное именование мне кажется совершенно лишним. Одного этого достаточно, чтобы проговорить по крайней мере несколько очевидных, но благополучно забываемых тезисов, которые характеризуют понятия «подлинность» и «мировоззренческая идеологичность» в литературе. При внимательном рассмотрении, данные тезисы выявляют суть многих процессов, происходящих в современном русскоязычном литературном пространстве.
Прежде всего необходимо коснуться вопроса о страхе. А именно, какую роль в сегодняшнем литературном процессе играет элемент страха? Здесь необходимо пояснить простую вещь – писатель не может бояться, иначе он не может работать. Страх парализует свободу речи, свободу литературного высказывания. Но самая большая ошибка – путать отсутствие страха со вседозволенностью. Подлинное отсутствие страха – это отсутствие угодничества вкусовщине любого типа, будь то филологическая вкусовщина подвизавшихся на литературной критике выпускников литературных курсов или рейтинговая вкусовщина частных издательских монополистов. Стремление угодить такой вкусовщине парализует не меньше, чем страх говорить правду вообще. Можно сказать, что именно это стремление и есть сегодня источник главного страха, который парализует свободу литературного высказывания.
В отсутствии страха не исключается эзопов язык, проще говоря – иносказания, так как он остаётся самой известной формой свободного высказывания в обстановке тотальной и рабской зависимости от вкусовщины. Эзопов язык преобразуется и становится многогранным, превращается в реалистическую притчу. Такой способ художественного высказывания не ограничивается метафорой, аллегорией или аналогией, так как при всей реалистичности современного художественного повествования может самим этим реализмом перекрывать любые лукавые недосказанности образованцев, живущих в состоянии угоднической зависимости от узколобой и расчётливой критики или торгашеских рейтингов. Проще говоря, современная притча с элементами реализма становится ответом на компиляции сочинителей, держащих фигу в кармане. Эта карманная фига направлена как обычно на всю национальную литературную традицию. Причём лукавство и оборотистость ряда «сочинителей с фигой» преследует как минимум две цели – набивание собственной мошны (премиями, медалями, грамотами) и создание узкого кружка «специалистов» сектантского типа, снобистски ограниченных собственными коммерц-эстетическими предпочтениями.
Надо заметить, что сама обстановка, в которой существует (в основном и всё чаще столичное) вокруг-литературное сообщество, пропахла угодничеством и страхом. Поразительно то, как вчерашние ниспровергатели советской цензуры сами стали олицетворением ещё более мерзкой цензуры от издат-менеджеров, представляющих интересы частных коммерческих издательских монополистов. И эти же вчерашние «ниспровергатели» одновременно стали олицетворением другой цензуры, происходящей из лукавства, лицемерия, чинопоклонства, и всего того бюрократически-мерзопакостного, что перенесли сегодня в литературную среду всевозможные выпускники и выпускницы бесконечных (и абсолютно бессмысленных для любого здравомыслящего писателя) литстудий от каких-нибудь «мэтров».
Воистину, мелкие бесы раздулись сегодня до невероятных размеров и диктуют не просто литературному полю, но общекультурному полю отечественного дискурса свои дешёвые и лукавые пожелания прибыли, или славы, или ещё хуже – поклонения, преклонения, идолопоклонничества – культа медиа-личностей. Довольно часто сегодня можно услышать: «Да я занимался в студии такого-то!..». Так и хочется спросить – и что с того, а сам-то ты что такое? Или без упоминания занятий в какой-то там студии того или сего «мэтра» не ясно что ли кто ты есть? Или от этого упоминания твои сочинения становятся более значительными? Всё это – болезненный бред величия и конвейерное производство почти сектантских сообществ «имени мэтра васи пупкина».
И, конечно, всегда тут как тут образуется нарост из лит-компиляторов, берущих не высотой художественного высказывания и глубокой связью с русской культурой, а банальным количеством книжной продукции и упоминаний на медиаресурсах. На самом деле, важно помнить лишь одно – все эти лит-компиляторы и их сочинения (вокруг-премиальные, продажно-издательские, угодническо-критические) вторичны по-определению. Это не писатели, а всего лишь банкоматы – коммерсант нажал на кнопку 5 т.р. и банкомат выдал соответствующие купюры. Банкомат не может выдать купюру 7 т.р., у него нет такого номинала в принципе. Но подлинный писатель работает с языком живым, а живая валюта языка – это как раз те самые неноминальные купюры в 3, 7, 9 и т. п. тысяч – они всегда есть средство и цель подлинного литературного творчества.
Писатель – это действительно нечто, что только и можно обозначить как дар Божий, потому что его невозможно упорядочить никакой литучебной частью, как невозможно окончательно упорядочить с помощью филологических теорий живой, развивающийся во времени язык. Именно по этой причине любая «литстудия», «мастер-класс по обучению литературному мастерству» и уж тем более какой-нибудь «литературный» институт – это лит-фикция, лит-профанация или откровенное мошенничество.
Ещё одна лукавая подмена – это навязывание стойких убеждений о том, что «могут иметь место разные способы развития и продвижения художественной литературы». Дело не в том, что есть различные способы взаимодействия с полем литературы и его развития (так называемая «демократия» здесь совершенно неприменима), а в том, что торгаши и лит-компиляторы пытаются использовать механизмы литературного творчества для достижения совершенно ничтожных коммерческих целей, в то время как подлинный потенциал русской литературы направлен на развитие культуры вообще и общественно-политических институтов в частности.
Совершенно очевиден тот «западно-возрожденческий» дискурсивный источник, который питает все денежно-сдельные отношения, что воцарились в некоторой части литпишущего сообщества (опять же, «прогрессивная» столица впереди планеты всей) и сводят сегодня весь исторический объём литературного наследия к сфере услуг. Эти магазинные системы мира вообще характерны для предлагаемой нам западноевропейской модели культурологического дискурса.
Именно поэтому спекулятивное отношение к литературному процессу со стороны ряда столичных лит-бюрократов похоже на то, как обезьяна, получившая в наследство продвинутый мобильный телефон колет им орехи и не более того. То есть, нет никакой равноценной точки зрения на способы развития литературного процесса, где могут существовать некие «варианты» в виде коммерческого издат-попа и параллельного государственного идеологического издательского процесса. Есть только иерархия, где лит-коммерсанты занимают самый нижний регистр с их невзыскательной и деградационной колкой орехов, в то время как высшей формой развития (на данном этапе и в сложившихся обстоятельствах!) является общегосударственная политика в области литературы.
Данная статья является завершающей в серии ранее опубликованных «Литературной Россией» материалов «О юридических реалиях современного литературного процесса», «Экосистема писателя», «Романтическая отповедь пишущим барахольщикам»
Добавить комментарий