Сын Земли в кругу родном

Рубрика в газете: Мы - один мир, № 2023 / 39, 06.10.2023, автор: Руслан СЕМЯШКИН (г. Симферополь)

Словно величественные седые горы, так естественно и непринуждённо простирающиеся в небеса, впитав в себя особую энергетику родной земли, сумел этот непревзойдённый художник возвыситься над дольним прахом. Ведь Расул Гамзатов, столетний юбилей со дня рождения которого мы ныне отмечаем, и пришёл в этот мир, чтобы возвысить его до самых что ни на есть недосягаемых высот. Высот всепобеждающего духа, разума, всеобъемлющей любви, человечности, доброты, справедливости и чести. Высот, которых сам поэт стремительно достиг в молодом возрасте и с которых он и до сих пор смотрит на мир своим добрым, проникновенным, мудрым взглядом. Взглядом человека, постигшего самые потаённые земные законы и прекрасно знавшего их основополагающие формулы. Человека, творившего во имя человека и всего человечества одновременно. Человека, прославившего свою малую родину Дагестан и всю необъятную Россию, Советский Союз, весь наш русско-советский мир. Мир, в котором только и мог творить этот титан духа и мысли, «крылатый горный орёл» отечественной и мировой поэзии.

«Его космос – все человечество – писал выдающийся литовский поэт Эдуардас Межелайтис. – Самая яркая его звезда – его родной Дагестан. Каждый отдельный человек для него – это неповторимая звезда. Он облетел весь этот космос, который я называю созвездием человечества, и побывал на каждой звезде – в каждом человеке, в каждом сердце. Аудитория его читателей огромная – это миллионы людей, говорящих на разных языках. Сам он пишет на аварском языке – на языке, на котором говорят несколько десятков тысяч жителей его родного Дагестана. А читает его весь мир».

Гамзатова заметили как-то сразу, причём не только в Дагестане и Москве, где на правительственном уровне уже в 1952 году его удостоят Сталинской премии третьей степени. Далеко от столицы, в цветущем Сталинабаде в 1954 году выдающийся таджикский поэт Мирзо Турсун-заде напишет:

«С глубоко волнующими стихами выступает молодой аварский поэт Расул Гамзатов. Он удивительно просто и с огромной любовью рассказал всесоюзному читателю о своей горной стране. И переживания аварского юноши, высказанные Гуниб-горе, стали близки миллионным массам советского народа. Он весь перед нами – «аул под названием «Чох», и с какой мягкой, подкупающей теплотой показывает поэт гигантские преобразования Дагестана, счастливую жизнь горцев. Расул Гамзатов обращается к темам, которые говорят о понимании им своего гражданского долга писателя, он пишет о патриотизме советских людей, о цельности человеческого характера, о высокой морали, о чистоте любви. И для всего он находит неповторимые интонации, по которым мы угадываем его поэтический голос.

Творчество Расула Гамзатова и подобных ему поэтов заслуживает пристального изучения, потому что правильно ориентирует нашу поэтическую молодёжь…»

Бесспорный талант Гамзатова подмечали многие. Уж слишком выделялся он на том общем поэтическом фоне, который в те годы в советской литературе присутствовал. При этом сам поэт никак не пытался выделяться и себя выпячивать. Позёрство, самолюбование, высокомерие, двуличие и чванство ему всегда были чужды. Потому и шёл он по своему пути уверенно, смело, с высоко поднятой головой, как и подобает горцу.

«…человек и свобода, человек и честь, человек и отвага сливаются в одно понятие, – писал Гамзатов в прозаической книге «Мой Дагестан». – Горцы не представляют, что орёл может быть двуликим. Двуликих они называют воронами. Человек – это не просто название, но званье, притом званье высокое, и добиться его не просто».

Кстати, коль уж речь зашла о выдающемся таланте Гамзатова, любопытно обратиться и к его собственным оригинальным рассуждениям об этом удивительном явлении.

«Талант – нечто настолько таинственное, что когда все будут знать про Солнце и звёзды, про огонь и цветы, когда все будут знать даже про человека, – в последнюю очередь всё-таки узнают, что такое талант, откуда он берётся, где помещается и почему он достаётся этому человеку, а не тому. <…> Талант вселяясь в человека, не спрашивает ни о величине государства, в котором человек живёт, ни о численности народа. Приход его всегда редок, неожидан и поэтому удивителен, как блеск молний, как радуга в небе или дождь в омертвевшей от зноя и уже не ждущей дождя пустыне».

Тут, что называется, не поспоришь. Талант и вправду даётся далеко не всем. И, порою, не так-то легко отличить человека, в действительности талантливого, способного создавать ярко индивидуальные творения, от того, кого принято называть подражателем, имитатором, или, если ещё более прямолинейно и резко, – копией. Приспособленцев от творчества Гамзатов презирал. Ему была чужда сама мысль о том, что можно у кого-то что-либо из творческого багажа позаимствовать, беззастенчиво назвав ту или иную вещь своей, то бишь тобою написанной. Нет, такой неприкрытой фальши Гамзатов терпеть не мог, уж очень честным, требовательным и объективным художником он был. Причём требовательным, прежде всего, по отношению к себе, к своему творчеству.

 

Я не зову к покою или спячке,

Я сам люблю дыхание грозы,

Но жизнь есть жизнь, а не бега, не скачки,

И в жизни добывают не призы.

 

Учи, поэт, суровые уроки

И не бери без боя города,

Чтоб наскоро написанные строки

Не рвать потом, сгорая от стыда.

(перевод Я. Козловского)

 

С годами ширилось литературное мастерство, кругозор, и Гамзатов всё чаще приходил к серьёзнейшим обобщениям и выводам. Взглянуть на мир во всем его многообразии, было делом, естественно, непростым. Но Гамзатову оно оказалось по плечу, и не только оттого, что он редко бывал дома, проводя много времени в поездках. А потому, что он удивительным образом органично соединил в своей поэзии лиризм, пылкость, страстность, гражданственность, патриотизм, философские начала, прозорливость и оптимистический настрой. Вещи, на первый взгляд, не совсем и совместимые, однако, вполне уживавшиеся и друг друга в поэтических творениях Гамзатова дополнявшие и усиливавшие. Они-то, эти составляющие творчества, как отдельные направления и магистральные пути, наполненные ответвлениями, переходами и малыми дорогами, по сути и позволили поэту создать свою индивидуальную, неповторимую систему координат, во главу угла которой он ставил вопросы всеобъемлющие и непреходящие. Вопросы о большом человеческом мире, постижению которого Гамзатов и посвящал своё духоподъёмное творчество.

 

Мир кажется мне книгой бесконечной,

В которой посетители его

Обязаны,

оставив след сердечный,

Расписываться все до одного. <…>

 

Перо сжимаю трепетной рукою

И одержим надеждою, что я

Единственной, но честною строкою

Останусь в этой книге бытия.

 

Пускай на мир под жёлтою луною

Всегда любви нисходит благодать.

И все стихи, написанные мною,

Кладу в очаг, чтоб пламя поддержать.

(перевод Я. Козловского)

 

Мир в виде открытой, но не имеющей завершения книги, – это ли не иносказательный взгляд на существо мироздания? На его истоки, течения и направления? На его сердцевину, нами всеми воспринимаемую по-разному? И как будто всё в словах поэта становится понятным, доступным, неоспоримым. Но тут же, где-то подсознательно возникают и вопросы, которых, думается, Гамзатов всегда и ждал от своих читателей. Вопросов неоднозначных, но неизбежных, если, конечно, читатель пытался этот мир, рисовавшийся ему через призму философско-поэтических представлений поэта, понять, постичь и к себе приблизить. Хотя, полагаю, как бы читатели не приближались к миропониманию Гамзатова, оно, тем не менее, не давалось легко и без всяких умственных усилий. Мудрого художника Расула нужно читать сосредоточенно, вдумываясь в существо его сочинений. И это при том, что строки Гамзатова мелодичны, напевны, легко и свободно рифмуются, за что, само собой, следует поблагодарить и его талантливых переводчиков, открывших на творчество Гамзатова на русском языке. Том родном ему языке, на котором он всегда разговаривал с акцентом, но который знал и любил, тем самым подчёркивая свою кровную принадлежность к великой России, называемой им «второй матерью», его воспитавшей, окрылившей и поставившей на широкий путь.

«Моя вторая мать, – писал поэт, – великая Россия, моя вторая мать – Москва». И в подтверждение этих слов, бывая в зарубежных странах, Гамзатов неизменно говорил о своей русскости, заключавшейся в той неразрывной связи с Россией, которую он впитал с молоком матери и с наставлениями своего отца – поэта Гамзата Цадасы, классика и зачинателя дагестанской литературы.

 

Тем обязаны России

Горцев вольные сыны,

Что отныне им косые

Сабли турок не страшны.

И, плечом к плечу с Россией,

Пересилив тяжесть ран,

Насмерть мы в бою разили

Интервентов-англичан.

 

Это было – помним свято –

В девятнадцатом году…

Пью за русского собрата,

Как за старшего в роду.

И, умея в жизнь вглядеться,

Вижу: счастлив оттого,

Что живём мы сердце к сердцу –

Дети дома одного.

(перевод Я. Козловского)

 

Любовь к России, рождённая в недрах его беспокойного сердца и всегда пульсировавшего сознания, была для Гамзатова не показной. И его известные слова, произносимые им в дальних странах о том, что он – русский, говорились поэтом не ради красного словца и некой саморекламы. В последней он, к слову, никогда и не нуждался. Произносились же эти слова для того, чтобы лишний раз напомнить собеседникам о том, где находятся большая и малая родины поэта, где его очаг и где покоятся святые для него понятия, которыми он никогда, даже мысленно, не разменивался, оставаясь твёрдым и последовательным, как настоящая горная глыба, которую никак не обойти и не объехать, и, уж тем более, не свернуть с пути.

Но вернёмся к разговору о гамзатовской системе координат. Она, справедливости ради, не была поэтом чётко сформулирована и подробно описана. Да и вообще, Гамзатову, как творцу, не было нужды обращаться к каким-либо вспомогательным и распознавательным средствам, ведь его поэзия лилась, словно полноводная и быстрая горная река, не знавшая преград. Тем более, творчество поэта было по-настоящему любимо и его читателями, с нетерпением ожидавшими новые произведения большого мастера. Однако, как бы там ни было, а система координат, всё ж таки, в его творчестве присутствовала, и осями на ней выступали следующие точки творческой заинтересованности: Дагестан и родной очаг; язык своего небольшого народа и голос матери, сыновняя любовь к ней и к Родине; романтика гор Кавказа и его славная история; преклонение перед Лениным и перед подвигом советского солдата, победившего в минувшей Великой Отечественной войне; борьба за мир и колокола Хиросимы; вечная любовь к женщине и преклонение перед ней; человек-творец и его стремление к созидательному труду; дружба народов и дружба между отдельными людьми; народная мудрость облекавшаяся в четверостишия, восьмистишия, эпиграммы и надписи; непреходящие людские ценности и впечатления, почерпнутые в зарубежных странах; торжество высоких идеалов и подлинной культуры как главной носительницы всего прекрасного на земле. И какую бы тему из выше обозначенных ни стремился высветить поэт, он неизменно вкладывал в свои и лиричные, и гражданственные стихи личное авторское отношение ко всему им описываемому. Посему и брали гамзатовские строки за живое, не оставляя читателей равнодушными.

Да и возможно ли было оставаться безучастным и чёрствым, когда, к примеру, звучали «Журавли»? Когда в сознании молниеносно вставали солдаты, «с кровавых не пришедшие полей»? А разве не трогали многомиллионную аудиторию строки о том, что «земля – это люлька людская», которая качается с людьми, «веками качается», напоминая всем нам о том, «что мы остаёмся детьми»? Или, может, не вызывали никаких чувств и ассоциаций стихи о всемирном съезде матерей, на котором «женщина с младенцем на руках к трибуне шла, как будто бы мадонна»? Шла и видела кормящих грудью детей и скорбящих по погибшим сыновьям матерей, шла, «уверовав, что войны отвратимы»? Отвратимы, как, впрочем, и другие беды, напасти и невзгоды, тем паче, что Гамзатов всегда желал, «чтобы звонкий, счастливый, всюду слышали смех детворы, чтобы девушки были красивы, чтобы юноши были мудры». А коли так, то почему же не должны звучать гамзатовские песни? Отчего не наполниться вином бокалу, «чтоб друг другу все вы пожелали», всё то, что и желал нам Расул Гамзатов? Желал, не сомневаясь в том, что добрых людей на земле значительно больше, нежели злых и непорядочных, и именно им предстоит выстраивать фундамент мира, дружбы и взаимопонимания между людьми. Людьми всех национальностей, людьми доброй воли, чести и достоинства, приходящими в мир с гуманными намерениями и стремлениями, за которые, если придётся, не грешно и побороться.

 

Я пью за то, чтобы на белом свете

Опять до неба пламя не взвилось.

Я пью, друзья, за то, чтоб нашим детям

Пить за друзей погибших не пришлось.

 

За то, чтоб в мире было вдоволь хлеба,

Чтоб жили все и в дружбе, и в тепле,

Всем людям хватит места на земле,

Как волнам моря и как звёздам неба. <…>

 

И пусть вражда народам глаз не застит,

Пусть ложь не затуманит честных глаз.

Короче говоря, я пью за счастье,

Провозглашаю, люди, тост за вас!

(перевод Н. Гребнева)

 

Слова эти, заздравный сей и оптимистичный тост, фактически и являются той квинтэссенцией всего творчества Гамзатова, о котором написано немало книг, статей, исследований и отзывов благодарных читателей. Этой гуманистической сущностью и сам Гамзатов руководствовался не только как поэт, но и как крупный общественный деятель, многолетний депутат и член Президиума Верховного Совета СССР, член Советского Комитета защиты мира, член Дагестанского обкома КПСС, секретарь правления Союза писателей СССР и РСФСР, председатель писательской организации Дагестана.

Об общественной деятельности Гамзатова не стоит умалчивать. Как не следует его выставлять лишь выдающимся поэтом, жившим в отрыве от того времени и общественно-политического строя, дитём которых он являлся. Глупо, согласитесь, сегодня говорить о том, что Гамзатов не поддерживал Советскую власть и в партию вступил ради карьеры. Нет, Расул Гамзатович был во всех отношениях советским творцом и его убеждения не менялись вослед тем событиям, которые начали сотрясать страну в конце 80-х годов прошлого столетия. Не стал он и певцом новой «демократической» России, так как всё то, что творилось в ней в 90-е годы, его не могло ни радовать, ни вдохновлять. Посему, объективности ради, мы и говорим о том, что все лучшие свои творения Гамзатов создавал в советское время, от которого, соответственно, отделять поэта мы никак не можем.

Казалось бы, голосом Гамзатова говорила вся страна, были ему доступны и общемировые проблемы, их трактовки, а он, тем не менее, оставался творцом сугубо национальным, остро ощущавшим в себе зов своего небольшого народа.

«Каждый человек должен смолоду понимать, что он пришёл на землю для того, чтобы стать представителем своего народа, – писал Расул, – и должен быть готовым принять на себя эту роль.

В какие бы края ни забросила меня судьба, я везде чувствую себя представителем той земли, где я научился седлать коня. Я везде считаю себя специальным корреспондентом моего Дагестана. Но в свой Дагестан я возвращаюсь как специальный корреспондент общечеловеческой культуры, как представитель всей нашей страны и даже всего мира.

Я – аварский поэт. Но в своём сердце я чувствую гражданскую ответственность не только за Аваристан или Дагестан, а за всю страну и даже за всю планету. Двадцатый век. Нельзя жить иначе».

 

Когда я, объездивший множество стран,

Усталый, с дороги домой воротился,

Склонясь надо мною, спросил Дагестан:

«Не край ли далёкий тебе полюбился?»

 

На гору взошёл я и с той высоты,

Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил:

«Немало краёв повидал я, но ты

По-прежнему самый любимый на свете. <…>

 

И всё же, вернувшись к тебе из чужих,

Далёких столиц, и болтливых и лживых,

Мне трудно молчать, слыша голос твоих

Поющих потоков и гор горделивых».

(перевод Я. Козловского)

 

Так мог писать, обращаясь к Дагестану с высоты величественных гор, только человек в них и в родной край необычайно влюблённый, готовый ради них на самопожертвование. И Гамзатов действительно многим жертвовал. Жертвовал как поэт, отдававший малой родине свою тонкую, ранимую душу, и как аварец, гордившийся своим народом, пропагандировавший его язык и культуру, и как неравнодушный гражданин, коммунист, которому были близки чаяния, переживания и тревоги своего народа и всей огромной многонациональной страны, и как многолетний депутат Верховного Совета СССР, бравшийся за решение насущных проблем своих избирателей и представлявший интересы горцев на самом высоком государственном уровне.

Во всей этой хлопотной, требовавшей полной самоотдачи деятельности, Гамзатов не переставал оставаться самим собой, – темпераментным, эмоциональным, восприимчивым, но и сдержанным, тактичным, высококультурным, доброжелательным, открытым человеком. Человеком, высоко ценившим честь, достоинство, порядочность, откровенность. Человеком, умевшим дружить и дружившим со многими своими земляками и собратьями по перу, не перестававшими удивляться искренности, порядочности, открытости этого человека-творца, умевшего объединять вокруг себя людей и внешне, и, само собой, внутренне, разных, непохожих, противоречивых, но, как бы там ни было, интересных ему, его пытливому существу, всегда стремившемуся к общению, к встречам с друзьями, к постижению их характеров и судеб.

 

Люди, мы стареем и ветшаем,

И с теченьем наших лет и дней

Легче мы своих друзей теряем

Обретаем их куда трудней. <…>

 

Люди, я прошу вас, ради бога,

Не стесняйтесь доброты своей.

На земле друзей не так уж много,

Опасайтесь потерять друзей.

(перевод Н. Гребнева)

 

Друзьям и товарищам Гамзатов посвятил немало своих произведений, среди которых и такие: «Костёр Твардовского», «В гостях у Маршака», «Мустаю Кариму», «Чингизу Айтматову», «Ответ Ираклию Андроникову на приглашение с группой поэтов поехать в Михайловское», «Поговорим о бурных днях Кавказа» (посвящение И. Андроникову), «Мухтар-ага» (памяти М. Ауэзова), «Причастный к событиям многим…» (посвящение К. Чуковскому), «В окружении» (посвящение М. Шагинян), «Мои годы, годы, годы…» (посвящение В. Гольцеву), «Розы Шираза» (посвящение М. Турсун-заде), «Рождение песни» (посвящение М. Кажлаеву), «Птицы» (посвящение М. Кариму), «Габиб» (памяти Э. Капиева), «Сядем, друг, на пороге долины…» (посвящение А. Цурмилову), «Дмитрий Гулиа, верною дружбой влеком…» и другие.

Эти сочинения отличала исключительная искренность, уважение и любовь к конкретным людям, немало значащим и в жизни самого Расула. При этом он умел радоваться за них, их успехам, взлётам и победам. Вот, к примеру, слова из стихотворения «Чингизу Айтматову», в которых Гамзатов выражает откровенное восхищение выдающемуся киргизскому писателю и своему большому другу:

 

Сумел, Чингиз, порадовать ты маму

И не подвёл отца наверняка

Тем, что когда взошёл на Фудзияму,

Ни на кого не глянул свысока.

 

Шипучий дар играет в кубке, пенясь,

Пью за тебя до дна, названный брат,

Мой именитый полуевропеец,

Мой знаменитый полуазиат.

 

И как бы волны ни метались шало

И чёлны ни менялись в свой черёд,

Но в гавани всего земного шара

Входил и входит белый пароход.

(перевод Я. Козловского)

 

Трепетное отношение к друзьям, разумеется, было основано на воспитании и той необыкновенной, высоконравственной и высокогуманной горской культуре, которой ещё в молодые годы наполнилось всё существо поэта. И надо сказать, от тех постулатов, к которым Гамзатов с младых лет был приучен, он не отступался и на протяжении всей своей жизни. Потому, к слову, он был нетерпим не только ко лжи, но и к двуличию, особенно если оно касалось того или иного знакомого человека, товарища, друга.

«Мы часто живём поздним умом – и бурки мы надеваем, когда уже дождь прошёл, – писал Гамзатов в одной из своих статей, – и кинжалы мы точим после того, как драка кончилась, и кинжалы эти в большинстве случаев не стальные, а, скорее, деревянные, которые кладут горцы у изголовья новорождённых детей или же носят танцоры из аульской художественной самодеятельности. Наше отношение ко времени, к прошедшим десятилетиям и связанным с ними событиями мне напоминает отношение некоторых людей к своим гостям. Такие люди горячо приветствуют гостей, тосты за них провозглашают, в их честь песни поют. Но как только гости показывают свои красивые спины и уезжают из дома, хозяева находят в них сотни недостатков и начинают ругать своих вчерашних гостей: мол, слава богу, уехали!»

С таким отношением не только к людям, но и к самой жизни, Гамзатов мириться не желал. И как настоящий поэт в помощники для борьбы с ложью и лицемерием он, естественно, призывал стихи:

 

Двадцатый век сурово хмурит брови,

Мы дети века, стыд нам и позор:

Ведь никогда так много лжи и крови

Не проливалось в мире до сих пор.

 

Двадцатый век устало щурит веки,

Мы дети века, честь нам и хвала:

Быть может, никогда, как в нашем веке,

Мир не боролся против лжи и зла.

(перевод Н. Гребнева)

 

Ложь, где бы она ни звучала и как бы ни прикрывалась, всегда таковой останется.

«Ложь есть ложь, а правда есть правда, – говорил поэт на страницах своей удивительной, лиричной и необычайно глубокой книги «Мой Дагестан». – Они не могут быть ни большими, ни маленькими. Есть жизнь и есть смерть. Когда наступает смерть – нет жизни, и наоборот, пока теплится жизнь, смерть ещё не пришла. Они не могут сосуществовать. Одна исключает другую. Так и ложь с правдой.

Ложь – это позор, грязь, помойка. Правда – это красота, белизна, чистое небо. Ложь – трусость, правда – мужество. Есть либо то, либо это, а середины здесь быть не может».

Такая прямолинейность для Гамзатова была нормой. Иначе окружающий мир он воспринимать не хотел, хотя и понимал, что далеко не всё в жизни можно сводить к одному житейскому правилу и картина жизненная рисуется вовсе не одним цветом, нередко, ведь, чего греха таить, художнику приходится высвечивать полутона и сознательно обращаться к смешению красок.

Но, тем не менее, в поэзии Гамзатов старался оставаться если и не максималистом, то творцом, который ведёт с читателем разговор предельно откровенный.

Вспоминаются в связи с этим строки из стихотворения «Разве тот мужчина?», ставшие в народе широко известными благодаря песне замечательного советского композитора Оскара Фельцмана, которую блестяще исполнял непревзойдённый Муслим Магомаев.

 

Кто бездумно и беспечно

Хохотать способен вечно, –

Разве тот мужчина?

Кто не гнулся под мечами,

Кто всю жизнь не знал печали, –

Разве тот мужчина?

Кто в заздравном даже слове

Умудрялся хмурить брови, –

Разве тот мужчина?

Кто смертельно не влюблялся,

Ни с одной не целовался, –

Разве тот мужчина?

Кто любую звал «голубкой»

И за каждой бегал юбкой, –

Разве тот мужчина?

Кто готов подать нам стремя

И предать нас в то же время, –

Разве тот мужчина?

(перевод Я. Козловского)

 

Воспевая свой родной Дагестан, адресуя ему множество замечательных, наполненных сыновьей любовью творений, Гамзатов всё же оставался в республике и «представителем всего мира», что, конечно, накладывало на него особую ответственность.

Поэту было свойственно смотреть на мир философски. И, что принципиально важно, его философия являлась не созерцательной и отвлечённой, а жизнеутверждающей и созидательной, наполненной верой в человека, его силы, разум и практически неограниченные возможности.

 

Что – этот мир? Неукротимый бег,

Полёт, круженье Дня и Ночи, Тьмы и Света.

Что – синь небес, где Млечный Путь

из млечных рек?

Планет живая матерь – вот что это!

А что – огонь, и воздух, и вода?

Земля ведь родила их молодая,

Её детьми считал я их всегда,

Я с ними рос, в одном кругу играя.

А кто я? Сын Земли в кругу родном.

Дитя Земли – на языке одном

Поэт свободно говорит с огнём,

С водой и воздухом родным, напоминая:

А что – Поэзия? Совсем не сирота, –

Ведь ей и мне огонь, и воздух, и вода –

Родные братья и сестра родная.

(перевод Ю. Мориц)

 

Мир Гамзатова был велик и многогранен. Глубинные основы его вращались вокруг человека с его сложным внутренним миром и потребностью жить по совести и творить добро. Добро, малое, незаметное и большое, основательное, готовое распространиться на других, сделав и их, порою незнакомых вовсе людей, добрее и человечнее.

 

Перо сжимаю трепетной рукою

И одержим надеждою, что я

Единственной, но честною строкою

Останусь в этой книге бытия.

 

Пускай на мир под жёлтою луною

Всегда любви нисходит благодать.

И все стихи, написанные мною,

Кладу в очаг, чтоб пламя поддержать.

(перевод Я. Козловского)

 

Пламя Расула Гамзатова – пламя великой любви, чести, достоинства и неистребимой веры в человека – по-прежнему пылает так же ярко, как и в былые годы, когда сам поэт мог произносить свои стихи.