Требуйте долива после отстоя

№ 2023 / 19, 20.05.2023, автор: Игорь ТЕРЕХОВ (г. Нальчик)

 

«Жить в России праведной…»

 

«Молитвенный шёпот её стиха упоителен, глубокая боль её отзывчивого женского сердца заставляет сопереживать, а, например, такое пронзительное стихотворение «Плач неродящей матери» способно вышибить слезу даже из сурового человека» – писал о ней последний Боян русской поэзии Юрий Кузнецов. А уж он был суров, слов на ветер не бросал, в своё время стоял с нашими ракетами на Кубе во время карибского кризиса.

Сама же поэтесса писала о себе так:

 

…      А жизнь текла-текла…

Дотекла до новой Пасхи:

красим яйца, тесто жмём

и, как наши бабки, счастья –

русского – уже не ждём.

 

Автору приведённых строк Марии Аввакумовой, поэтессе, способной «вышибить слезу даже из сурового человека», в конце апреля исполнилось 80 лет. И ни одно т.н. литературное издание не сочло нужным напомнить читателям это прекрасное русское имя и поздравить юбиляра!

 

 

А милосердия запасы…

похищены? истощены?

– Ждать милосердия напрасно

над красным кратером страны.

Ищи его, к себе взывая.

Но что тогда народ? – не знаю.

Уже не знаю. И боюсь

тебя, чьё имя было – Русь…

 

– это написано Аввакумовой задолго до наших дней.

Также давно написаны ею и такие строки:

 

Заскрипели головы – вспять.

Ибо больше негде силы взять.

Вспять – не пятиться.

Вспять – к Пятнице,

Параскеве-мученице и её силе.

Потому что хочется

жить в России,

а не на ферме аглицкой

иль турецкой.

Жить в России – праведной,

а не зверской.

Не тяни дольше – посмотри вспять,

ибо негде больше силы взять.

Там – незарастаемы,

с нами заодно! –

поле Куликово и Бородино.

 

С прошедшим днём рождения, Мария Николаевна! Здоровья и долгих лет жизни во славу русского слова и земли русской!

 

 

Последний паром

 

Одно время часто снился один и тот же сон: большой белый пароход, а на его верхней палубе – люди, которых любил или с которыми дружил долгие годы. И которые уже навсегда покинули наш берег. Отдельными группами стоят учащиеся, инженеры, военные, книжники, городские фланеры, выпивохи, любители крепкого словца. Среди них девушки и дамы, которые порой шептали на ухо такое, о чём спустя десятилетия не решаешься говорить вслух. Все они всматриваются вдаль, но не видят тебя. А ты отчётливо видишь каждого, будто стоишь рядом. Правда, не слышишь, что они говорят.

На отдельной скамье возле большой трубы сидит вся твоя семья: мама, бабушка, дед, которого ты называл в детстве папой. Дед держит на коленях большой цейсовский бинокль. Он, как всегда, волнуется за тебя, нервничает, линзы бинокля у него постоянно запотевают, и он их протирает носовым платком.

А ты один в вёсельной шлюпке пытаешься догнать пароход. После каждых десяти гребков веслами поворачиваешь голову назад, чтобы не сбиться с курса. Иногда кажется, что вот-вот нагонишь пароход, но потом оказывается, что это просто большая волна подняла на гребень шлюпку и ты стал жертвой оптического обмана.

Внезапно подводное течение разворачивает шлюпку на сто восемьдесят градусов, и ты оказываешься лицом к пароходу. Дед замечает тебя в бинокль. Он вскакивает на ноги, показывает маме и бабушке на шлюпку, машет рукой и что-то кричит тебе. Ты весь напрягаешься, чтобы разобрать слова, что кричит дед. Но их заглушает длинный гудок парохода.

И тут ты просыпаешься от звонка будильника. Твоя ночная тельняшка вся промокла от пота. За окном идёт дождь. Молчат птицы в саду. Приглушенно работает не выключенный на ночь телевизор. Диктор говорит, что в Средиземном море затонул паром с паломниками, направлявшимися к Гробу Господню.

 

 

Из первой тройки

 

Ошеломила цифра – сто! Сто лет исполнилось кумиру молодости, художнику, барду, писателю и киносценаристу Михаилу Анчарову! Человеку, написавшему когда-то:

 

Парашюты рванулись

И приняли вес.

Земля колыхнулась едва.

А внизу – дивизии

«Эдельвейс»

И «Мёртвая голова».

 

И далее:

 

Автоматы выли,

Как суки в мороз;

Пистолеты били в упор.

И мёртвое солнце

На стропах берёз

Мешало вести разговор.

 

И сказал Господь:

– Эй, ключари,

Отворите ворота в Сад!

Даю команду

От зари до зари

В рай пропускать десант…

 

Такие песни нужно учить в школе на уроках пения. А мы их пели во дворах, не зная автора, но веря в его правду и искренность.

А потом, немного повзрослев, стали уже читать книги Анчарова «Теория невероятности», «Птица Гаруда», «Записки странствующего энтузиаста», «Самшитовый лес».

 

 

Казалось, Анчаров знает о нас всё:

 

«Подрастающая мелочь … ко мне тянулась. Мы друг друга не обижали. Может быть, потому, что я не стремился показать им, что я хороший, а они не очень. Я давал им возможность оглядеться. Нам же давали возможность оглядеться, когда мы ещё были юными и роскошными. Почему было не повторить этот эксперимент? Он ведь оправдался на войне. На войне я не совершил ничего особенно героического, но я не прятался, а воевал. Несколько наград. Все. Я не могу назвать себя скромным – ого-го! – но не поминай войны всуе» («Теория невероятности»).

 

Среди тысяч писателей периода развитого социализма были лишь единицы, которых можно постоянно перечитывать. Михаил Анчаров в первой тройке этих авторов. И какое это счастье, когда можно вытащить из книжного шкафа томик его произведений и прочитать что-нибудь невероятное и прекрасное про Громобоева и Миногу, Сапожникова, директора Владимира Андреевича, да про любого героя Михаила Анчарова, потому что они все прекрасны и неповторимы.

«Герои Анчарова – те, с кем мы ездили в метро, стояли на «полустаночках в цветастых полушалочках», сидели в НИИ и университетах областного масштаба, с кем вместе дрались в подворотнях, проживали «день за днём» в коммуналках. И умирали порой на «незнаменитых» войнах Великой Империи, а Господь давал команду «от зари до зари в рай пропускать десант». Главное в героях Анчарова – они живые, настоящие. Свои», – пишет Дмитрий Евстафьев.

 

 

Второй язык народа

 

Флора меня иногда упрекает, что в своих устных высказываниях и публичных диатрибах порой употребляю непонятные ей слова. Так, одного из мутных представителей местной интеллигенции назвал обыкновенным бакланом.

«Что ты хочешь, дорогая, я же родился в КАРЛАГе, детство провёл в АНГАРЛАГе, и меня всегда окружали освобожденные зека, их дети, ВОХРа и «начальнички». Поэтому порой в сознании сами собой всплывают слова второго языка моего народа, языка узников ГУЛАГа», – ответил я.

А про себя подумал: любой словарь бывает актуален, пока существуют явления, его порождающие, а лагерный язык долго ещё будет востребован в России.

 

 

Требуйте долива после отстоя

 

После победы на крымском литературном фестивале республиканское телевидение решило сделать обо мне передачу. В течение часа отвечал на различные вопросы о литературе, книжных пристрастиях, перипетиях личной жизни и проч., а потом интервьюер спросил: «Ваш жизненный девиз?». Не задумываясь, сразу ответил: «Требуйте долива после отстоя!».

Потом долго объяснял, что такие таблички были в пивных ларьках Ленинграда во время моей учёбы в этом городе. Возле этих ларьков собирались самые достойные люди культурной столицы, и здесь же проходило формирование личности вашего непокорного слуги. Часто вспоминаю дядю Шурика Лифшица (драматурга Александра Володина), говорившего нам пацанам-студентам у пивного ларька: «Молодые люди, не пейте с неприятными людьми!».

Другими центрами воспитания и образования были университет и Эрмитаж. Знаменитый старый журналист Влас Дорошевич где-то писал о себе: «Я ходил в гимназию и учился в Малом театре». Про себя тоже могу сказать: «Ходил в университет и учился в Эрмитаже». Моими подлинными учителями кроме преподавателей мат-меха ЛГУ были Эрмитаж, Русский музей и книжные магазины Ленинграда.

А таблички в пивных ларьках напоминали гражданам, что после того, как осядет в кружках пивная пена, их надо долить до положенной нормы. Это было своеобразное напоминание людям, что у них есть определённые права, которые должны выполняться. И нельзя нарушать их, что постоянно происходит в нашей бурной действительности.

 

 

Пропущенный дождь

 

За окном шёл роскошный дождь. Его разнообразные звуки доносились в комнату, несмотря на работающий телевизор. Приглушенная музыка дождя вызывала в памяти имена Кейджа, Губайдулиной, Алексея Айги, Пекарского и других именитых перкуссионистов.

Правильнее было бы выключить телевизор и свет в комнате и послушать, как звенят дождевые капли, ударяясь об окна, подоконник, шиферную крышу и асфальтовую дорожку под окнами, как шуршат водяные струи по листьям деревьев, как они сбегают на землю и ручейками собираются в лужи, как чавкает сытая от влаги земля и хлюпают лужи, когда в них угодит нога случайного прохожего.

По телевизору шёл фильм с интригующим названием «После Пушкина», и ты не решался выключить телевизор и распахнуть окно навстречу дождю. Решил подождать окончания фильма, благо он был короткометражный.

Но когда завершился фильм, стихли и звуки дождя, было слышно только, как падают на асфальт под окном редкие капли да стекают на крышу соседнего детского сада водяные скопления с деревьев.

А сам фильм оказался никакой. Его героями были именитые фотографы, они ездили по украинской глубинке и с умным видом снимали сцены народного быта и окрестные ландшафты. Среди фотографов был поэт Иван Жданов, что, наверно, и вызвало твой интерес к фильму. Однако он не читал стихов, а только курил, ел яблоко да щёлкал фотоаппаратом. А почему фильм назвали «После Пушкина» для тебя так и осталось непонятным.

Впрочем, можно предположить, что название было выбрано специально для подобных тебе простофиль, чтобы смотрели за полночь телевизор. Нет, лучше бы ты всё-таки вовремя выключил телевизор и насладился музыкой дождя. Но тебя утешало то, что летние дожди только начались, впереди ещё целый сезон дождей, и у тебя будет возможность послушать замечательный косохлёст или проливень, и может быть, если позволит Господин Б., написать о нём стихотворение.

А в стихотворении надо будет провести мысль о том, что исторической памятью любого дождя является всемирный потоп, и потому он так притягателен для всех нас, очарованных странников. Главное, подальше держаться от телевизора.

 

 

«4’33»: Философия Кейджа

 

«Из всего обилия музыкальных произведений я могу исполнить только знаменитую вещицу Джона Кейджа под названием «4’33» – именно столько времени надо высидеть за музыкальным инструментом, не извлекая из него ни звука, как того требует партитура Кейджа», – такую фразу можно встретить в одной из моих давних книг.

Мне понадобилось несколько десятилетий, чтобы понять: пьеса «4’33» Джона Кейджа стоит в одном ряду с «Чёрным квадратом» Казимира Малевича и «Фонтаном» (писсуаром, прошу прощения) Марселя Дюшана, является прорывным произведением музыкального искусства.

В Сети можно найти видеоролики с исполнением пьесы «4’33» Берлинским симфоническим оркестром, оркестром Еврорадио, оркестром BBC и другими знаменитыми коллективами. На всём протяжении данного сочинения оркестранты не извлекают звуков из своих инструментов, содержанием пьесы являются звуки окружающей среды, которые слышат люди во время «исполнения» композиции.

 

 

Сам Кейдж так рассказывал о своём сочинении:

 

«Однажды я пошёл на молитвенное собрание квакеров, где соблюдается полная тишина, и обнаружил, что я думаю о том, что я скажу, то есть о том, как повлиять на собрание, а потом понял, что дело было не в том, чтобы повлиять, а в том, чтобы слушать. Слушать тишину. Под тишиной я подразумеваю всё то многообразие деятельности, которое постоянно окружает нас. Мы называем его «тишиной», потому что оно свободно от нашей деятельности. Эта тишина никак не соотносится с идеями порядка и выражения чувств, которые приводят нас к порядку и выражению чувств, и в результате мы делаемся глухими к самим звукам».

 

Данная цитата приведена по книге Р.Костелянца «Разговоры с Кейджем». Обычно, когда читаю какую-либо книгу, на бумажной закладке отмечаю номера страниц, чтобы потом возвратиться к ним, перечитать, обдумать, что-то выписать в свои рабочие тетради или процитировать в приватной беседе или публичном выступлении. В книге «Разговоры с Кейджем» у меня лежит не одна бумажная закладка, а две (!), на которых отмечены номера более полусотни страниц. Её читать можно с любого места!

Приведу ещё одну важную цитату из книги «Разговоры с Кейджем»:

 

«Я смотрю на свою ежедневную жизнь и размышляю, какие её моменты могут стать искусством. Мне кажется ежедневная жизнь прекрасна, и чем ближе искусство подводит нас к ней и её прелестям, тем больше она уподобляется искусству или даже становится искусством.

– А есть разница между людьми, которые решили пойти на пляж и посмотреть, что происходит на пляже, и теми, кто решил пойти на концерт, или на спектакль, или на вернисаж и там слушать, смотреть или участвовать?

– Если человек допускает, что пляж – тот же театр, и воспринимает его соответствующим образом, то я не вижу большой разницы. Можно ведь и так смотреть на вещи. Это очень полезно, потому что зачастую в повседневной жизни нас раздражают какие-то обстоятельства. А если смотреть на них как на театральное представление, они перестают раздражать».

 

Читайте Джона Кейджа, слушайте его произведения, смотрите его живопись! Это гораздо полезнее для развития личности, чем смотреть телевидение.