Третий Крым
Рубрика в газете: Книжная революция, № 2020 / 22, 11.06.2020, автор: Михаил ХЛЕБНИКОВ (г. НОВОСИБИРСК)
Современная поэзия при всём своём внешнем разнообразии тяготеет к двум способам «творчества». Первый – отчаянные и одновременно унылые эксперименты. Они призваны скрыть простейшие вещи: их авторам не о чем говорить, да и аппарат говорения неразвит. Второй способ формально ближе к поэзии. Его представители обладают определёнными версификационными навыками и считают, что они «творят поэзию». Подчёркивается это культурным контентом: упоминанием имён греческих поэтов, богов и прочих персонажей из прекрасного двухтомника «Мифы народов мира». Кроме того, имена диковинных существ помогают в поиске нетривиальной рифмы.
Книга Елены Буевич «Остаться в Евпатории» показывает, что, помимо двух названных способов «освоения поэтического пространства», ещё остаётся поэзия как таковая. Это не нуждается в объяснении, стихи читаются и ощущаются именно как поэзия. Их немного, они точны и обязательны. Последнее – очень важное качество. При чтении не возникает привычный, к сожалению, для нас вопрос: зачем это написано?
Мне кажется важным отметить, что в стихах Буевич поэтическое превалирует над художественным – редкое явление в наше время. Каждое слово обладает конкретным, всем понятным значением; соединяясь в стихотворении, слова приобретают новое поэтическое измерение. Волшебность поэзии не в изысканной, неожиданной рифме, яркой, броской метафоре, а в том, что обычные слова, поставленные рядом, приобретают своё единственное звучание и строй. Возникает музыка, которой проигрывает самая лучшая проза.
Но очнёшься случайно не там, а тут,
где подхватят тебя и несут, несут,
и поют на ходу, и смеются,
и бессмертными остаются.
Строгая числовая ограниченность – не кокетство, не искусственная сгущённость. «Остаться в Евпатории» имеет все признаки состоявшейся большой книги. В ней есть движение, внутренний сюжет, выходящие за пределы напечатанного. «Сюжетно» книга выстроена вокруг двух центральных, но не единственных, образов: Крыма и Сербии. Я скажу несколько слов о первом.
Крым раскрывается как рай – явленный выход за границы куцего сегодняшнего. И здесь стихи Буевич показывают, что культура – это не тени, не имена забытых сущностей, а мощный и зримый поток времени. Его трагичность:
с той тоскою неубиваемой
от напитанной кровью земли,
со шмелёвской, неупиваемой,
синей чашей морской вдали…
естественно сочетается с вечным, делающим особенным химический состав воздуха и земли полуострова, который не музейно консервирует, а сохраняет живым прошедшее, но не ушедшее:
И долго мы стояли там,
а может, и поныне
стоим, дивясь открытой нам
евангельской картине.
Нам слышно море вдалеке,
и ты ещё со мною,
и поезд катит налегке
под белою скалою.
И тёплый ветер на убой
несёт его погудки.
А что забыли мы с тобой, –
то помнят незабудки.
Религиозность поэта далека от назойливого декларирования. Вера вырастает из личного, внутреннего опыта, способности почувствовать, увидеть двоение тех самых простых вещей, о которых я уже говорил:
с новогодним контентом из телика,
с контингентом в кафешках из зон,
и шестого – с террасы отелика –
Рождества колокольный звон.
И трёхдневную, непространную,
в недоверчивом сердце дрожь.
И разлуку, с улыбкою странною.
Впрочем, что же в ней странного, что ж?
Автору удалось уйти от «культурности» с её безжизненностью и вялостью, от карикатурной экзотики, благодаря почве и памяти, совмещению земного и метафизического. Всем упражнениям в построениях словесных миражей автор возражает с помощью единственного средства – поэзии. Она благодатна, но не благостна. Здесь спасение и катастрофа оказываются неразрывно связанными.
Поэтическая спасительность Крыма на фоне исторической катастрофы переданы в стихотворении «Царская семья, Евпатория, 1916».
Отсюда до Ливадии – всего полдня пути,
а в мёртвом Петрограде и Москве –
их не найти.
Но сроков – не отмеряно,
чтоб спрятались они
за тёмным, горьким деревом
в дюльберовской тени.
Всё кажется, на море и беду легко избыть:
остаться в Евпатории – равно, что живу быть.
Эти строки воспринимаются не как метафора, но как отражение веры поэта в «крымское чудо», в слово. Трагедия не снимается, не сглаживается (помним про «тоску неубиваемую»), она становится частью большой истории. После этого стихотворения, мне сразу вспомнились строчки Г. Иванова:
Стоят рождественские ёлочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной – стихи, с другой – жених.
…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.
Настоящая поэзия не примиряет с действительностью, она находит высокий и ясный смысл, который не выразить с помощью логической, линейной речи. Несоединимые в нашем представлении вещи, люди, события в поэтическом слове обретают пластическое единство. Возникает странное понимание правильности мира, его устройства.
Говоря о книге Буевич, я сталкиваюсь с ещё одним признаком, указывающим на её подлинность. Чем больше слов произносится, тем дальше они от того, что хотелось сказать. Вторичность рождает массу ценных критических наблюдений, замечаний по ходу и поводу. Настоящее спокойно признаётся в силу его самоочевидности. В свои зрелые годы Г. Адамович сказал: «Поэзия есть лучшее, что человек может дать». Книга «Остаться в Евпатории» доказывает, что эти слова не гипербола.
Есть три уровня рифмованной литературы: Стихосложение – Стихотворчество – ПОЭЗИЯ!
То что публикуется, на 50 процентов – обычное Стихосложение – рифмо-выражение. ПОЭЗИЯ же – редкость, ПОЭТОВ не много. Кто-то говорит, что ПОЭТОВ всего 5 процентов из числа пишущих рифмой, а кто-то даже уменьшает эту цифру до 1 процента. Опять же сама ПОЭЗИЯ очень разнообразна по технике, тематике, смысловому наполнению и т.д. ПОЭЗИЯ – это не арифметика рифмы, это высшая математика и музыка слов… И в ней тоже есть свои уровни (иерархии): Гениальная Поэзия, Высокая Поэзия, Поэзия…