Волшебная флейта
Рубрика в газете: Проза, № 2020 / 2, 23.01.2020, автор: Александр ТРЕГУБОВ
Мы брели по неведомой дороге куда-то вдаль. По мере движенья окружающая мрачность отступала, открывая ряды фонарей, горевших зелёным отливом, походившим на лёд в бокале белого вина в тёплом ресторанчике, где мы встретились с тобой впервые. Это милое здание из серебряного кирпича возвышалось над неспешной рекой, тянувшей угрюмые волны к свету больших кораблей, завладевших водной стихией, а двое молодых людей любовались этой картиной, выходившей живее и откровеннее виденных ими прежде полотен. Потом будет ещё много ночей и дней, огней и пейзажей, но однажды утром они проснутся не вместе. Тогда опустеет парк, потухнут в нём замёрзшие фонари, и деревья, отчаянно дрожа исхудалыми ветвями, обнажённой бедностью встретят порывы разыгравшегося ветра бесснежной зимы.
Помнишь, ты ловила пушистый, мягкий снег своими тонкими пальцами, будто спасая этот комочек от неминуемой гибели, будто говоря ему тем нежным шёпотом, который прорывался из влажных губ в минуты нашей интимной близости: «Я здесь, я с тобой, любимый, дорогой, небом подаренный ангел!». Глядя в голубые глаза, готовые, казалось, в один миг разразиться сладкими слезами, я возвращался в огромную залу, поющую и гремящую королевским роялем, оживлённым хрупкой незнакомкой в бирюзовом платье и розовых туфельках. Представлялось, что и нет этого одеяния, что вся фигура твоя – сама музыка, на миг вошедшая в убогое пристанище человечества.
– Почему Вы так высокопарны? – досадовала пианистка на восторженные похвалы юноши, неизменно называя его на Вы.
– Да, я высокопарен, – соглашался влюблённый поклонник и скромно прибавлял: – Лучшей игры я не слышал! возьмите, пожалуйста, эти цветы – мои любимые…
Сильная рука, украшенная сверкавшим кольцом, обнимала свежий букет, и, не проронив ни слова, ты удалялась куда-то вдаль.
Будто не было объятий, страстных поцелуев, робких, сильных, порывистых прикосновений и двух обнажённых тел на скомканном покрывале, источавшем запах дождевой росы.
– Нам надо расстаться – сказала она, улыбаясь печальными глазами, – всё так чудесно и замечательно, что закончится обязательно ужасно.
– Ужасно то, что ты говоришь! – вступал я, – даже если шутишь, мне эти шутки надоели. Почему нельзя просто наслаждаться жизнью?
– Вот и наслаждайся! Не буду тебе мешать – внезапно и уже совсем не играя, заявляла она, выпрыгивала из ещё недавно ласкавших её рук и, быстро одевшись, выбегала из комнаты, помнившей горячие вскрики и громкие признанья.
Обыкновенно, после очередной ссоры, я выходил на пасмурный бульвар и, сделав несколько шагов, садился в синенький трамвайчик, который, скрипя и подпрыгивая, плёлся вдоль опустевших улиц, словно нашёптывая трогательный мотив покинутого всеми старика. «У него непременно умер сын» – отчего-то всякий раз думал я, слушая жалобное треньканье. Да, именно сын, молодой статный парень, любивший похвастать своей популярностью у женщин и даже некоторых мужчин. Ещё недавно он сокрушался над одной картиной, изображавшей неведомых богов, сошедшихся в едва уловимом поцелуе на фоне раскинувшихся за их спинами величественных гор, поседевших от резких ветров и внезапно обрушившегося снега – предвестника глубокого сна. До чего отвратительным показалось ему такое искусство и, оборотившись к своему собеседнику, известному в модных кругах эксперту, он было хотел высказать всё, что думает, но, заметив улыбающийся взгляд подвернувшегося немого собеседника, лишь махнул рукой. «Не стоит того, лучше к деду загляну – внезапно решил он – давно не виделись».
Не зная сам почему, отчаянно, словно стараясь прийти к финишу первым, несётся этот странный двадцатидвухлетний человек к Триумфальной площади, где грозно и вызывающе возвышается другой поэт, убивший себя то ли от горя, то ли от страсти. Видна его могучая фигура, как бы с некоторым презрением озирающая натоптанные камни широких проспектов и мрачных небоскрёбов. Бронзовые впадины едва различают мелькание суетных точек на дороге, пыхтящих и ревущих, рождающих в пыльной суматохе свой единственно верный звук – Я! Я! Я! – раздаётся в табачном дыму кофеен, в запотевших окнах потрёпанных жилищ, в органном зале, где ты, любимая моя, играешь на белом рояле! А синенький трамвай так и дребезжит, оставляя за собой сплетающиеся клёны, оградившие бездыханное тело распластавшегося на грязном асфальте юноши. На сухие замёрзшие губы его падает иней и кажется, что вот-вот потухшие глаза откроются и вымолвят вместе со всем светом: «Я!», но звучит тишина и слышно лишь остановившееся сердце.
– Его будут звать Павел. Это очень трагическое имя.
– Вечно ты придумываешь что-то дикое, – отвечала мне она – никак не могу понять, почему человек, получивший блестящее образование, разбирающийся в живописи, театре, литературе и Бог знает в чём, вдруг решает всё бросить, рассказать об этом дедушке, бежит на Триумфальную, потом внезапно решает идти в сторону Чистых и там умирает.
– Наверное он был очень несчастен в любви – предположил я и сам пожалел об этом предположении. Лицо её сделалось отстранённо-равнодушным, но за внешним спокойствием таилось жуткое клокотание, готовое обрушится лавиной на шедшее к закату пылающее солнце. Тонкие мягкие пальцы загнулись в кулак, а глаза сделались настолько решительными, что и люди, миновавшие нас и само солнце, поспешили скрыться подальше от самого прекрасного и очаровательного человека на свете.
Средь окружившей нас пустоты остался один седой флейтист в поношенной синей куртке, серого цвета штанах и такого же серого цвета ботинках. Жалобный свист, издаваемый волшебной флейтой, продирался сквозь туманный бульвар, усыпанный помертвелыми листьями – последними остатками прекрасной осени, клонившейся к закату. Я слушал его с содроганием, на миг позабывшись и отведя взгляд в морозную пустоту, не заметив, что мы уже миновали флейтиста. Проснувшись от внезапной спячки, я оборотился к ней. Она молчала, но озябшая ладонь её разомкнулась, а по румяным щекам потекли слёзы. Мы снова были вместе. Нас грела холодная вода прудов, освещённая маленькими огоньками разных цветов, от темноты принимавших самые причудливые оттенки. Казалось, что то вовсе не провода, натянутые над тихими волнами, а гигантский блестящий мост, протянувшийся через всю нашу жизнь, имя которой – «Любовь».
Великим писателем станет тот, кто напишет: мы брели куда-то вблизь. Тут целая философия, эстетика, хронотопус.