«Я тебе расскажу о Нём»
Неевклидовая простота поэзии Елены Монич
№ 2025 / 21, 30.05.2025, автор: Екатерина ИВАНОВА (ФЕДОРЧУК) (г. Саратов)
Ты сказал, что есть путь из Рима, но
Все дороги приводят в Рим.
Мы, свидетели сферы Римана,
Вслух об этом не говорим.
Какое чистое звучание, звонкий голос, лёгкая инструментовка, богатая рифма, какая в этих строчках лёгкая незлая ирония и как же хочется их повторять, запоминать, пересылать друзьям в соцсетях!
Их автор Елена Монич – поэтическое открытие недавнего времени. У неё пока скромная библиография, но впечатляет не количество, а качество: публикации в «Новом мире», в журнале «Фома», в «Литературной газете» и в старом ещё образца девяностых годов журнале «Волга». Я сразу вспомнила ту давнюю публикацию в саратовском журнале, которую читала ещё будучи студенткой филфака, когда услышала авторское чтение Елены Монич. Читала она, конечно, совсем другие стихи, а поэтический голос был тот самый узнаваемый, который я запомнила. Только фамилия у поэта тогда была другая – Елена Кекова.
Нас познакомило замечательное литературное событие: в Государственном музее К.А. Федина прошёл литературный вечер «Семейный альбом». Прекрасная Светлана Кекова, поэт, определяющий путь современной русский поэзии, и две её дочери – Мария Борухова, уже известный поэт, автор трёх книг стихов и резонансных публикаций в центральных литературных журналах, и как бы новичок Елена Монич – читали стихи, посвящённые теме семьи, посвящённые друг другу и другим своим родственникам.
Это было удивительное духовное событие: простой замысел вырос, раскрылся в настоящую симфонию любви семейной и любви небесной, христианской. Ведь семья – это малая церковь и вот перед нами предстал поэтический образ такой малой церкви – большой семьи!
И как по-разному раскрылась поэтическая гармония в звучании родственных голосов: голос Светланы Кековой всё объединяет, связывает, устанавливает соответствия, голос Марии Боруховой остро вопрошает, голос Елены Монич каждое слово прозвучивает как драгоценную жемчужину. Как ясно стало нам всем, слушающим это родственное трио, что у красоты много обликов!
Конечно, биография – дочь самой Светланы Кековой – ставит вопрос о характере наследования. Поэзия Монич – ветвь того же самого корня – метафорична, духовна, красива, и в это же время она совсем другая. Уникальная, потому что живая.
Если в поэзии Светланы Кековой все события стиха происходят здесь и сейчас, в вечно длящемся духовном настоящем, через смелые метафорические ряды всё связано со всем, а время утратило свою власть, то у Елены Монич свою власть утратило пространство, и мы свободно погружаемся в глубину библейской истории через светлую, хорошо сделанную отдельность каждой строки и мысли.
Однако не только наследование, но и открытый явный диалог мы видим в перекличке этих поэтов.
Одно их самых известных, программных, если так можно сказать, стихотворений Кековой начинается с вопроса:
Ты помнишь, как с тобой мы по дороге шли?
Терялся край земли в сиянье и пыли,
томились листья ив под тонким слоем пыли,
и только облака легко по небу плыли.
Елена Монич подхватывает эту строку, и отвечает на неё легко, непосредственно, по-детски доверчиво: я помню! Помню – пыль, облака, дальняя дорога, ведущая к старому дому. Воспоминания эти по-детски яркие и непрочные, приземляющие детали – дорожная пыль, куда уж заземление, становится частью почти волшебного антуража:
Я помню, как с тобой мы по дороге шли,
Как пахло молоком от матушки-земли,
Как колосилась рожь, а может быть, пшеница,
Тонули облака в сияющей дали,
И пряталась в траве колдунья-медуница.
Волнуется вокруг прошедших лет ковыль…
Скажи, родная, – сон, легенда или быль
Тот жаркий летний день, лягушка у дороги,
Колодец, облака и сказочная пыль,
Что, словно нежный шёлк, окутывала ноги?
Мы видим тот же самый пейзаж: пыльная дорога, облака, старый дом. Но в стихотворении Кековой в доме на чердаке спрятана старинная икона – ключ к родовой памяти и памяти метафизической,
И память о былом, как светлый ореол,
таинственно сквозит над картою Европы.
А в стихотворении Елены Монич таким духовным ключом становится не икона, но материнская любовь, которая тоже в каком-то смысле икона, первообразом которой является любовь небесная.
В этом стихотворении звучит удивительное по чистоте признание в любви к маме, и нём явлена и непосредственность, и поэтическое мастерство, и метафизическая чуткость:
О, милая земля, благословенный край,
В чертах твоих родных сквозил забытый рай,
И дивный свет светил сквозь вещество земное –
Сквозь старый дом, холмы, поленницу, сарай,
И ты была как свет, и ты была со мною.
Хочу обратить внимание на одно короткое слово: «как». Не «ты была свет» и не «ты излучала свет», а «ты была как свет». Тонкая разница, огромная разница, которую может ощутить и показать нам только настоящий художник слова! В этом «как» поэтическая правда: как свет, значит и одновременно не он, сходство и различие создают поэтическое напряжение.
Стоит вспомнить ещё одно стихотворение Елены Монич, посвящённое Светлане Кековой:
Расскажи-ка на ночь, родная, мне,
Как играют звёзды в речной волне,
И как мир им подводный тесен –
Наверху парит серебристый язь,
Снизу ходит сом – над сомами князь,
Слов твоих легка золотая вязь,
Дар твой светел, язык чудесен.
Если есть гора – Арарат, Казбек, –
На рассвете к ней подойдёт ковчег
И коснётся земли бортами.
Над горою месяц висит, двурог,
Я читаю строки и между строк,
И уходит молча с горы пророк,
Спят глаголы в его гортани.
В этом стихотворении Елена Монич создаёт собирательный образ лирики Кековой, и делает это в своей тональности – в тональности колыбельной песенки. Яркие приметы поэтического языка Кековой: рыбы и звёзды, водная стихия как метафора мироздания в целом, физиологичность языка (спят глаголы в гортани) – всё звучит узнаваемо и неуловимо иначе.
Свой путь Елена Монич творит в звуке, совершенно ином. Если у Кековой неразрывная метафорически-метафизическая связь всего со всем – можно сказать основа её поэтического мировидения, то у Монич при густой метафоричности всё же каждое слово, каждый образ звучит отдельно, очень чётко, как колокольчик, поётся не на легато, а на стакатто. Доказать этот тезис, пожалуй, не возьмусь, ну не количество же гласные считать? Но чувству, что это важно, не сказать – нельзя.
Поэзии Елены Монич свойственна искренняя детскость, преодолевающая пугающую оптику отстранённого взгляда, свойственную, скажем, обэриутам и через них ставшую частью современного поэтического канона.
Ночь маячит за окошком, молча плавает луна.
Не мяукай громко, кошка, не кричи, что голодна.
Ты на чёрную похожа, если в доме нет огня,
У тебя под шерстью – кожа, так же, как и у меня.
Последняя строка как хороша и как остра в своей простоте!
А в целом в этом тексте происходит расколдовывание мира, возвращение его в безопасное состояние. Ведь сон – это не смерть, а просто сон, низ и верх не меняются местами, а удивление – это просто удивление красоте Божьего мира, а не реакция на убийственность очередной метаморфозы.
Но не только расколдовывает, высветляет мир, но и творит свои авторские поэтические мифы:
я всё помню – пред тем, как родиться,
я не знала ни мысли, ни речи.
Мне казалось, что я буду – птица,
Сладко ныли лопатки и плечи.
Мне всё грезились странные лица,
Мне по-птичьи хотелось молиться
И лететь в те далёкие земли,
Где у рек – имена человечьи.
Ведь во мне, словно письма в конверте,
Запечатаны странные знаки.
Там те буквы, что справа налево
режут тонкое тело бумаги,
Иероглифы, древние руны,
И пока их поющие струны
Прорастают во мне, словно древо, –
Мне вернуться не страшно, не трудно
К благодатному опыту смерти.
«Благодатный опыт смерти» – это в данном случае опыт духовного бытия, предстояния пред Богом, созерцания Его Креста.
Стихи Елены Монич – это настоящая православная поэзия, которая не пытается притвориться ничем другим, ничего иного не являет нам ни в каком изводе. Да, да, её цель – дать поэтическую рефлексию на тексты священного писания, будь то Новый или Ветхий Завет, рассказать нам о Боге.
«Седе Адам прямо рая…» – стихотворение, в котором дан поэтический образ даже не Великого Поста, в подготовительных недель в Великому посту: в субботу накануне воскресного дня звучит в храме покаянное песнопение «На реках Вавилонских», а в воскресные дни церковь вспоминает евангелические образы покаяния: богача и Лазаря, мытаря и фарисея, блудного сына, притчу о Страшном суде, завершается этот ряд воспоминанием Адамова изгнания («Седя адам прямо рая…», то есть сидит Адам вне рая, напротив Рая). И все эти образы звучат в стихотворении Монич, накладываясь друг на друга, прорастают друг в друге, создавая поэтический образ церковной службы.
И был февраль, и было утро, день седьмой.
Чернели ветви траурной каймой,
Блестели лужи в виде блюдец чайных,
Чертили птицы в парке у моста
Свой лёгкий след – подобие креста,
Земля была безвидна и пуста,
Но Дух дышал в её изгибах тайных.
Уже в первых строчках нам видно, что поэтическая оптика накладывает друг на друга образы духовного состояния мира, разнесённые по времени. Начало февраля – это дни подготовки к Великому посту, крест в небе – это финал Земной жизни Спасителя, «земля безвидна и пуста» – строчка, которая отсылает нас к началу творения.
А время сеть расставит, как рыбак,
И сквозь неё я вдруг увижу, как
Ложится след копыт тяжёлых конских
На русский снег, египетскую пыль,
Как плачет в Раме бедная Рахиль,
Что стон стоит в пределах Вавилонских.
А здесь мы видим, как соединяются в поэтическом времени вавилонское пленение и событие, которое следует сразу после Рождества Христова – плач матери по убиенным Иродом младенцам, первым мученикам за Христа.
И здесь же в библейскую историю вторгается русский снег, похожий на египетскую пыль, а образ Рая отсвечивает в земных образах Святого града – Иерусалима и Третьего Рима.
О рай, мой рай, мой Иерусалим,
Икона неба, дивный Третий Рим,
Куда пойду – уже не Савл, ещё не Павел?
Как подниму глаза на скорбный Лик,
Чем расплачусь за тот последний крик –
О Боже Мой! Зачем Меня оставил?
Так авторская мысль, выходит в исторический контекст и возвращается снова к евангельским событиям – предсмертному крику, Распятого на Кресте.
При этом финал звучит на удивление светло, в нём не столько ужас перед грехом, сколько светлая пасхальная надежда на прощение, возвращение.
Очень светлый минорный звук стихов – одна из особенностей лирики Елены Монич.
Ещё одна яркая черта – дерзкое мифотворчество, органичное сочетание далёких понятий, очень простая прозрачная для смысла логика, но эта особая неевклидовая простота.
Вернёмся к стихотворению, с которого я начала разговор. Оно называется «Неевклидово» и в нём христианская вера метафорически описывается через математические образы, а математики, которые мыслят в неевдеклидовых категориях – «свидетели сферы Римана» – сравниваются с апостолами, несущими Благую весть и с мучениками во имя Христа, потому что слово мученик это и есть «свидетель».
Ты сказал, что есть путь из Рима, но
Все дороги приводят в Рим.
Мы, свидетели сферы Римана,
Вслух об этом не говорим.
Здравый смысл да советы дельные
Умножают тоску и боль.
Ты всё веруешь в параллельные,
В невозможность делить на ноль?
Вот вопрос величайшей сложности:
Как ты можешь ещё идти,
Если ноль как предел возможности
Ожидает в конце пути?
Наша вера – полёта дерзкого,
Наши песни – на новый лад.
Геометрия Лобачевского,
Ниспровергнутый постулат.
Всё стихотворение строится на довольно простой риторической конструкции: вера христианина подчиняется неевклидовой логике, вроде бы и очевидно. Но как замечательно соединены в этой очевидности светлая ирония и лёгкая торжественность, как просто и естественно уходит поэт от риторических фигур в область сердечного говорения: все эти слова обращены не к аудитории вообще, и даже не к математикам вообще, а к одному единственному математику, которому Елена Монич говорит: ты.
Приходи без особой цели к нам
Пред восьмым невечерним днём.
Грех евреям, безумье эллинам –
Я тебе расскажу о Нём.
«Я тебе расскажу о Нём» – это и формула настоящей проповеди, и формула настоящей поэзии, которая всегда рассказ о Нём, в какой бы форме он ни был создан.
Очень жду первую поэтическую книгу замечательного яркого самобытного поэта Елены Монич и рада тому, что она вышла из тихой кельи поэтического творчества к широкому читателю!
Тонули облака в сияющей дали
И колосилась рожь, а может быть, пшеница, –
Я в злаковых не спец. Я помню, как мы шли,
Как ухала сова, – а может быть, синица.
Не спец я в жизни сей. Но я о ней пишу,
Ведь хочется писать – а знать совсем не надо.
Я праведна весьма, но ленью я грешу…
И слышу с высоты: – Прощаю тебя, чадо!