Земля контрастов – Арктика

Рубрика в газете: Мир Севера, № 2025 / 9, 06.03.2025, автор: Александр ПИЛЯСОВ

Александр Николаевич Пилясов – географ, экономист, эксперт в области инноваций, благодаря уникальной компетенции которого в ближайшее время мы сможем любоваться современным обликом шестнадцати северных городов-опорников, рассказал об Арктике как об удивительной земле контрастов.

Почему Арктика является колыбелью российской государственности, что такое птичьи базары, как выживали американские антропологи в национальных сёлах в 90-е и что Джон Керри ответил Пилясову – об этом вы узнаете из интервью. А редакция «ЛР» надеется, что захватывающая жизнь учёного ляжет в основу фильмов и романов.

---

 

 

– Когда я готовилась к интервью, поняла, что региональных проблем Арктики не существует. Любая арктическая проблема приобретает федеральный или международный размах. Однако мне хотелось бы начать оптимистично и дерзко: возможно ли говорить о господстве России в Арктике?

– По физическим параметрам конечно: по площади больше половины Арктики принадлежит России. По населению тоже была ровно половина. Сейчас чуть меньше. Российская Арктика постоянно расширяется за счёт северных территорий. Например, Берёзовский и Белоярский районы Ханты-Мансийского округа с подачи губернатора Натальи Комаровой стали арктическими, несмотря на то, что территории не являются приморскими. Стала арктической и Карелия.

– Это вопрос внутреннего административного деления или соответствия международным критериям о характеристиках арктического региона?

– Это вопрос наших внутренних критериев. Каждая страна вырабатывает свои критерии, но самая очевидная физико-географическая характеристика – приморский фасад. А вот всё остальное, что стоит за «отелями первой линии», дело каждой страны. Штат Аляска целиком стал арктическим регионом, хотя там яблони растут на юге.

Наша Арктика велика: у нас есть территории, которые целиком в ней, территории, которые только «головой» в ней, которые «головой и туловищем», а «ногами» – в Севере, – модели исключительно разнообразные. Помимо этого, я говорил о медленном вползании в Арктику новых территорий и изменении масштабов и границ российской Арктики. Всё это следствие широкого арктического фасада. Его размеры таковы, что возможны все ситуации.

В остальном мире проще. Если маленькая арктическая часть, то просто по широте – 60 градусов или 62 – это арктическая территория. Когда сама Арктика невелика, так можно сделать. В нашем случае это невозможно, да и горы мешают. Горы сминают широтную закономерность. На равнине чётко: чем севернее, тем холоднее, арктичнее. Подытожу. Строгий критерий – приморский фасад. Реальный социально-экономический критерий – по административным границам.

– Это территориальный и демографический аспекты. Однако под господством мы подразумеваем и военно-стратегические, и экономические позиции. В открытых источниках есть информация о том, что только в России есть атомные ледоколы.

– Верно. По ледоколам и атомному флоту мы абсолютные монополисты. И все попытки американцев и канадцев учредить свои программы атомного ледоколостроения оставались только декламациями.

За свою жизнь я слышал раза три заявления: «Мы построим первый атомный ледокол». Страна, которая идёт на такие гигантские расходы, неизбежно сталкивается с протестами налогоплательщиков. А основные налогоплательщики живут на юге, а не в Арктике. И их голос сильнее. Они скажут: «Отчитайтесь, почему вы идёте на такие траты». Это политические риски – недовольство граждан.

– Власти Китая заявляли, что в 2025 году построят атомный ледокол. Их словам можно доверять?

– Как-то раз я был в Белграде на конференции по Арктике. За столом сидели американцы, китайцы и русские. Американцы стали «наезжать» на китайцев: «Ваше правительство субсидирует электромобили, и они по демпинговым ценам появляются у нас на американском рынке, а мы, ответственные перед налогоплательщиками, не можем такие сумму тратить на программу электромобилей, поэтому оказываемся уязвимы. Вы можете тратить такие суммы, не отчитываясь ни перед кем, не спрашивая мнения населения, а мы не можем».

На это китайцы ответили: «Такова цена демократии. А мы – есть воля государства и признание того, что направление приоритетно».

Китай поступает стратегически. Он понимает, что ему могут легко перекрыть все транзитные пути. Штаты им могут перекрыть южный морской путь. На Индию они тоже не могут рассчитывать. Тогда у них будет резервный выход через Транссиб и Северный морской путь, через дружественную Россию. Летом условия навигации приемлемые.

– На факультете мировой политики МГУ, где я училась, нам говорили, что наиболее оптимальные траектории ракет, запускаемых с территории США в сторону РФ, проходят через Арктику. Некоторые цели можно поразить только через Арктику. Например, шахты Сибири. Остаётся ли Арктика – щитом РФ?

– Вы правы. Наши базы тоже были дислоцированы с учётом траектории движения через Северный Ледовитый океан. Я не в курсе, какое количество американских ракет нацелено на наши сибирские шахты с ракетами. Однако траектория эта. Это самый короткий путь. По этой же причине аэродром Диксон у нас был военным аэропортом – на Таймыре самая выдвинутая к Северному Ледовитому океану сухопутная точка.

– Есть информация, что на данный момент арктический щит минимален. Он не обеспечивает оборону территории.

– Прошлым летом я был на Новой Земле и видел «руины империи»: то, что осталось от присутствия военных метеорологов, воинских частей. Новая земля была местом ядерных испытаний. В Русской Гавани, куда мы пристали, было целое поселение. Эти деревянные дома брошены. Сейчас там национальный парк «Русская Арктика», но это другой масштаб.

Арктические острова, конечно, должны быть обустроены и обжиты именно пограничниками и военными подразделениями, потому что гражданскому населению там жить трудно.

С другой стороны, это второй рубеж – есть континентальный форпост, а это островной: остров Диксона, Новая земля, Земля Франца-Иосифа. Десятилетия я изучаю Арктику, а всё равно в прошлой экспедиции был потрясён, осознав, что есть островная Арктика, а есть материковая.

Арктика островная ещё более экстремальная. Там ещё более стремительная весна, лето. Жизнь на камнях, что называется по-английски at the edge, уже на пределе. И поражает мгновенность перемен. Помню, я шёл на судне «Профессор Молчанов» и видел до горизонта чистое Баренцево море, дружественное к нашему «кораблику», потом опустил глаза, посмотрел в смартфон, а когда поднял их через минуту, всё кругом до горизонта было во льду.

А мои коллеги изучали птичьи базары. Это всё реалии островной Арктики.

– Что такое птичьи базары? Скопление пернатых?

– Это сумасшедшее скопление. Если говорить словами Вернадского, то есть это сумасшедшая сконцентрированная биомасса. Они скрываются от песцов и от холода, они прижимаются друг к другу. Это вопрос их выживания. Такие живые скалы птиц производят сильнейшее впечатление.

– Вопрос относительно правового статуса. Известно, что после ратификации конвенции ООН по морскому праву Россия подавала на расширенный континентальный шельф, который, в случае подтверждения, обеспечивает право государства на ресурсы морского дна. Как мы понимаем, в Арктике сокровища на морском дне.

– На телеканале Культура в передаче «Власть факта» в январе обсуждался этот вопрос. Александр Вылегжанин и я рассказывали об истории конвенции и проектов.

Раньше было простое секторное деление. Если представить гусениц, идущих с неводом с нашего мыса Дежнёва и с нашей Куршской косы к северному полюсу, то всё, что в этот невод попадёт, принадлежит нам. Потом мы подписали конвенцию ООН по морскому праву в 96-ом году. В советское время мы её, надо сказать, не подписывали. Именно в силу понимания, что лёд создаёт эксклюзивные условия. А в конвенции про лёд сказано абстрактно: «Когда моря покрыты льдом, то страна вправе устанавливать регламент, ограничения». Но там это не чётко прописано, а мягко.

В кулуарах говорили, что уже пятёрка арктических государств будет договариваться, как это будет. Мы не подписывали, и у нас была полная свобода. Когда мы подписали, нам пришлось отказаться от той части шельфа, на который мы имели право по секторному делению. Это стало ничейной зоной, и на неё тут же возникли претензии Китая, который любит ничейные арктические территории.

В 2012 год, когда я был в Штатах, я задал вопрос Керри, который потом стал госсекретарём. Я спросил его, когда американские власти подпишут конвенцию по морскому праву. Это было в Бостоне, на родине Керри.

Человек, который был тогда председателем комитета, потом он стал госсекретарём, мне ответил так: «Я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы в 2012 году это не было, наконец, сделано. Потому что демократы за, республиканцы тоже за. Компании телекоммуникационные тоже за. Им выгодно чёткое распределение дна для того, чтобы кабели прокладывать. Чтобы не возникало споров, кто собственник. Они тоже заинтересованы в определённости».

Минут пять он говорил об этом. «Когда все сидят за столом, мы не можем быть вне этого стола», – сказал он патетически. С тех пор прошло 12-13 лет. Ничего не подписано. Я удостоверился лишний раз, что такое слово у руководящих американских политиков.

А мы сейчас отбиваем часть того, что отдали тогда в одночасье. Тогда мы отдали миллионы квадратных километров. Эти территории стали независимыми свободными водами. Они стали мировым наследием.

В 2001 году мы подали первую заявку, она была отринута, потому что недостаточно доказательной базы. А в 22-м нашу заявку удовлетворили. От хребта Ломоносова и Менделеева ещё 200 миль. Можно считать от береговой линии, а можно – от хребтов.

Но открылся Ящик Пандоры, потому что Дания, Канада тоже подали свои претензии. И получается, что на нашу принятую территорию уже претендует Дания и Канада. Такие перекрестья.

Этот процесс, я думаю, десятилетие не будет иметь какого-то однозначного решения. И, конечно, когда человечество начнёт эксплуатацию акватории процесс урегулируется. Это последняя земляничная поляна человечества.

 – У Дании, у Канады ещё нет мощностей, чтобы возвести там компрессорные станции, проложить трубопроводы и добыть ресурсы, верно?

– Да, вы правильно понимаете, Наталья. У нас тоже, потому что мы использовали в этих проектах импортную технологию. Может быть, импортозамещение изменит ситуацию. Сейчас немного тема затихла.

– Тема возникает, когда разогревается рынок?

– Да, а потом снова возникает дешёвая арабская нефть, газ Катара. И опять это всё на десятилетия затухает. Если с глобальной перспективы смотреть на мир, арктические проекты не первые с точки зрения издержек.

Проекты в Индонезии, в Катаре для инвесторов привлекательнее с точки зрения доступности.

Но вот СПГ холод даёт преимущество. СПГ требует серьёзного охлаждения до минус 50-60 градусов. Тут наш холод как бы позволяет экономить. Мы выпрыгнули с этим проектом Леонида Михельсона по производству СПГ за счёт экономии на процедурах охлаждения.

Мы были конкурентоспособны с нашей продукцией, выходили на рынки, где работала Индонезия и Катар, несмотря на плечо транспортное, дорогую добычу.

– Претензия, удовлетворённая со стороны ООН, нам пока дала только гипотетические возможности, то есть открыла окно возможностей, но реализовано пока ничего не было?

– Это у всех так. Прорывные попытки работы на шельфе демонстрируют три страны. Норвегия чемпион в этом плане. В Северном море они начали ещё в 70-х годах Белоснежку, так называемый Сноухит, нефтяное месторождение шельфовое. В 90-е на Аляскинском шельфе начала работу компания Shell. И мы чуть позже начали проекты: Приразломная, Новопортовская.

Стационарная платформа «Приразломная» в Печорском море – мучительный проект, начатый с советского времени. В кризисные времена проект оставили. В десятые годы Газпромнефть его запустила. А потом во всех странах настало охлаждение к шельфу. Вот Байден запретил работы на аляскинском шельфе вообще. Туже забурились, а потом вышел запрет администрации демократов.

– Запрет из-за удорожания?

– Выдвинули экологические причины, но главное, что была альтернатива. Если бы её не было, забыли бы про экологию. Возникновение сланцевого газа и нефти в десятые годы полностью поломало отношение к Арктике. Тогда с шельфов все ушли.

– Следующий вопрос экологический. С 1955 года в водах акватории Северного Ледовитого океана затопили три атомных подводных лодки, 17 тысяч контейнеров, 19 грузовых судов, 735 загрязнённых радиацией частей машин, 14 атомных реакторов. Я видела фотографии белых медведей, которые копаются в свалке, бакланов, которые заглатывают пластик и погибают. Однако какие-то были сделаны попытки в этом направлении. Как Вы оцениваете успехи проекта «Уборка Арктики»?

– Я многое понял за время экспедиции в 2024. На Новой Земле огромное количество бочек. Это проблема на века. Необходимы 3D принтеры, которые создают оборудование, которое на месте произведёт утилизацию. Это должна быть роботизированная система. А пока приходит агрегат, который прессует бочки, складирует их на корабль и вывозит. Бочки образцов 50-60-х – железо прессуют и погружают на корабль. За десятки лет индустриального освоения накопились тысячи бочек на каждом острове.

Когда ты в Арктике, нередко у тебя ощущение первозданности. Лишайники, лежит снег. Но на берегу – всякой твари по паре: какие-то детские игрушки, сети с кораблей, белый, красный пластик. Но он, конечно, приобретает форму гальки, становится природоподобным.

Специалисты, которые занимались именно пластиком, говорили, что бактерии способствуют разложению пластика. Пластик в Арктике в долговременной перспективе будет переработан.

С металлом, конечно, совершенно по-другому. Сейчас есть некоторый контраст между желанием и экономикой. Экономики в провозглашении нашим президентом уборки Арктики нет, одни затраты.

– Это только вопрос престижа?

– Да.

– А у других грязно?

– Нет, по очень простой причине. Мы начали индустриальное освоение с 30-х годов. Процессу уже 100 лет. При этом наше пионерное освоение Арктики происходило в супериндустриальной модели: бочки, кирка, лопата, машины-бульдозеры.

Они начали масштабное освоение в 60-е годы в постиндустриальной модели, которая у нас настала в 90-е годы. Их освоение происходило компактно, мобильно. Получается, что слоя индустриального освоения у них вообще нет. У них всё уже ажурно начиналось. Поэтому я говорю, что мы должны сравнивать российскую Арктику не с зарубежной Арктикой, а с Уэльсом, Детройтом.

Это та цена, которую мы платим за первопроходство, за смелость, за то, что выдвинулись первыми, за масштабность освоения, которая была беспрецедентной по мировым меркам.

Ты с корабля в Русской гавани видишь мачты линий электропередач. Огромные ёлки. И у тебя ощущение цивилизации. А потом, когда ты уже причаливаешь, видишь, что проводов нет. Очень сильное впечатление производят эти осколки империи.

– Ваша позиция в отношении экологии в Арктике сдержана: ничего катастрофичного не происходит, есть проблема, которая должна решиться с появлением новых технологий.

– Так уже было. Города ХХ века задыхались от отходов лошадей. Это же был ужас. Антисанитария, крик городов. Автомобиль всё решил, всё исчезло. Возникло другое.

– Экологические, военно-политические, правовые проблемы Арктики мы обсудили. Какие ещё вопросы вызывают опасения?

– Проблема малочисленных народов. В советское время происходило мощное наступление на традиционный уклад людей. Это трагедия невероятной остроты, ведь речь идёт о вымирающих этносах, которые теряют язык, идентичность. Юкагиров меньше ста человек. Под угрозой исчезновения находятся керики на Камчатке, энцы на Таймыре.

Я сейчас занимаюсь мастер-планами арктических городов. Трутнев присвоил 16 городам статус городов-опорников в Арктике. Необходимо, чтобы они приобрели новый современный облик.

Они должны стать проводниками нового уклада, нового городского комфорта. Представьте себе, одновременно свалилась жатва в разработке мастер-планов сразу по шестнадцати городам. Выяснилось, что у нас градостроительных бюро нет, чтобы проглотить такой куш денег. Раньше были проектные институты по сотне человек, они перемалывали дикое количество проектов. А тут уже ничего же не осталось. Но ничего, справились.

– Проекты уже осуществлены? Мы можем поехать посмотреть на новый облик городов-опорников?

– Мастер-планы разработаны, но теперь нужно реализовать проекты.

– Как решают проблемы малочисленных народов?

– Создают цифровые словари, цифровые учебники, видеоигры на языке народа. Это мировая практика. На языке эскимосов, алеутов появляются популярные игры, это даёт возможность молодым ребятам поддерживать язык.

Сложная проблема уклада. Они же рыболовы, охотники, оленеводы. Мало, кто сохранил свой уклад. Думаю, что они будут работать в службе гидов, в экотуризме и уникальном туризме.

Например, плато Путорана – это невероятно живописное место. Хорошо, когда носитель знания, местный житель сопровождает группу. В Норвегии и Канаде эта схема работает, и представители коренных обретают гордость за своё прошлое, за свои традиции. В Якутии это есть уже.

– У вас были какие-то необычные встречи с представителями коренных народов: шаманами, сказителями, мастерами?

– В тех суровых условиях всегда возвышается личность. Много раз я убеждался, что одним из наиболее уникальных хранителей становится главный врач районной больницы. Ему привозят утопленников, обмороженных, самоубийц для откачивания. Это человек, который видит всё. Он очень глубоко понимает патологии и особенности местного сообщества. У него есть портрет народа.

Встреча с представителями народов Севера – всегда открытие.

– Если бы готовился сборник рассказов «Удивительные приключения Пилясова в Арктике», то какой рассказ стал бы первым в этой книге?

– Помню, я шёл по Чукотской тундре в августе и видел невероятное количество грибов. Вся тундра в грибах. А мы привыкли, что грибы должно быть каким-то деревом.

Помню, мы шли на судне, стояла хрустальная безоблачная погода, видны горные ландшафты Чукотки. На горах нет растительности, они скульптурные, как будто рукотворные. Красота невообразимая.

Ещё одно глубокое впечатление – пьяная суббота. Это день, когда в национальное село привозят алкоголь. Все напиваются. Вой стоит безумный, происходит расчеловечивание. Ощущение, что сирена ревёт. Страшное время.

Помню, встретил я в национальном селе американского антрополога. Она там пробыла полгода. Как она пережила столько пьяных суббот?! Мы, учёные, были потрясены. Для меня до сих пор это загадка, как она не сошла с ума.

– Как вы думаете, было ли насилие над той женщиной-антропологом?

– Уверен, что было. Вот такой метод включённого наблюдения. Когда она вернулась из экспедиции, она добилась больших высот.

В это день коллективное бессознательное безумно, ощущение, что тебя в трубу уносит. Она жила в этом ужасе 6 месяцев, я не знаю, как она выдержала. Это были 90-е годы. Сейчас тех пьяных суббот уже нет, всё приобрело более цивилизованный вид. Но проблема алкоголизма существует. Это сильная проблема. И на Аляске тоже, кстати.

– Из ваших слов возникает два противоположных образа: Арктики, поражающей воображение красотой, первозданностью, инопланетными пейзажами, и шокирующей ужасной Арктики, где происходит дегуманизация, где по ржавым бочкам ходят медведи, где люди устраивают вакханалии.

– Если у вас возникло такое впечатление, значит, я всё правильно рассказал. Так оно и есть. И я уже примирил внутри эти противоположности. Арктика, действительно, и великолепна, и ужасна. Так и есть.

– Что вы рекомендуете Кремлю в отношении Арктики?

– Моя мечта, чтоб люди, стоящие у руля, осознали, что Арктика – это колыбель российской государственности. Когда размышляешь о нашей стране, о её отличии от Европы, то всегда приходишь к пониманию того, что доход в нашей стране не от труда, а от ресурсов, которыми наделил Бог.

В Европе доход от труда и налогоплательщиков, поэтому этика трудовая. Там появился протестантизм. В России не так. Доходы происходят из моря ресурсного богатства. Страна всю историю этим распоряжается: пушнина, лес, энергоресурсы, золото. Это сформировало менталитет. Иванушка на печи лежит только у нас.

Если ты налогоплательщик, тебе некогда лежать на печи. Это вид происхождения доходов оказывает всеобъемлющее воздействие на формирование институтов, на менталитет, на отношения между людьми и отношение к внешнему миру. Желая понять страну, мы должны помнить о ресурсах и освоении территории как миссии.

Некоторые эксперты критически на это смотрят: если богатства не от труда, а от ресурсов, то власти в людях не заинтересованы, а люди беспечны. Не от их усилий зависит благосостояние, а от свалившихся на них с неба ресурсов.

Я отношусь по-другому. Этот факт слился с историей страны. Он сформировал характер, мировоззрение, философию. Это всё часть разнообразия мира, если угодно ресурсная этика. В этом есть первопроходство, новаторство не от техники и технологии, а от территорий и пространства, которые ты осваиваешь. Русские способны к изобретательству, другой вопрос – внедрения. Здесь всегда отставание.

 

Беседу вела Наталья ШУНИНА