Ю. Селезнёв. «РИТМЫ» ВРЕМЕНИ И ЯЗЫК СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЫ
№ 1974/25, 28.05.2015
Берегись от такого слова, которое разъединяет людей.
Л. Толстой
В одной из недавних литературных полемик разгорелся спор вокруг песенно-эстрадного припева «тару-рам». Кто-то из спорящих утверждал: конечно, «тару-рам» бессмысленно, но не более чем традиционно-народное «ой люли-люли», которое пелось из века в век. Так не всё ли, мол, равно – «тару-рам» или «ой, люли»? А «тару-рам» всё-таки более соответствует ритмам современности.
Соответствовать-то, может, и соответствует, только действительно не содержит в себе ровно ничего, кроме этого самого «ритма». Народ же никогда и ничего бессмысленного не творил, и его «ой, люли» – обращение к Лелю – славянскому Амуру, богу любви. Другое дело, что народный смысл многих русских слов стирается, вытесняется «современными» бездушными «тару-рарами» в самых различных проявлениях.
Об этом споре не стоило бы и вспоминать – ведь речь шла только о современной песне, но в реальной жизни всё переплетено, всё взаимосвязано, и даже этот «безобидный», частный «тару-рам» отразил в себе некоторые общие тенденции, непосредственно связанные с процессами современной литературы. А язык и литература, в свою очередь, – зеркало изменений, происходящих в материальной и духовной сфере самой эпохи, в способе мышления наших современников, в их мироотношении.
Любой живой язык постоянно пополняет и обновляет свой состав, что происходит особенно бурно в определённые периоды, как, например, в наши дни, в эпоху НТР.
Если мы обратимся к справочнику «Новые слова и значения» (издательство «Советская энциклопедия», М. 1973), то увидим, что 70 – 75 процентов слов, которым наша литература, в том числе и художественная, выдала право на общенародное бытие, право быть литературной нормой – слова терминологически-информационные по своей сути. Что это значит?
Сравним для примера два слова: «старое» – рассказ и «современное» – боевик. Оба, казалось бы, равноценны: оба обозначают определённый жанр. Но первое находится в органическом единстве со сказом, тем, что рассказывается, что можно сказать, высказать, пересказать, и с тем, кто сказывает, – с рассказчиком, сказителем и т.д. и т.п. Слово «рассказ» (как и любое живое слово) не просто обозначает определённое явление (предмет, понятие и т.д.), но и рисует его, говорит о нём, указывает на его место среди других, родственных, высказывает и отношение к нему. И главное, входит в живые, нерасторжимые отношения со всей образно-логической и смысловой системой целого, составляющего понятие национального языка, который не что иное, как отражение духа, логики, мироотношения самого народа. Это слово – единящее по самой внутренней сути.
Большинство же слов, вошедших в русский язык в самое последнее время, – слова-индивидуалисты, существующие каждое само по себе, вне органической связи с живой целокупностью языка. Слово «боевик», например, не имеет никакого отношения ни к бою, ни к бойцу, ни к другим «родственникам». За ним не стоит ничего, кроме обозначаемого им явления, понятия. В подобных словах порвана сама связь явлений. По своей природе это слова – отчуждающие. Входя в общелитературный язык, становясь средством мышления, они не только отражают известные объективные процессы современности, но и активно воздействуют на мировосприятие человека.
Изменения в словарном составе языка – не безобидны. Как писал И.Срезневский:
«Превращение строя языка, будучи вместе и превращением его состава, превратит в логику народа, и понятие его о красоте выражений, внутренней и внешней».
Поэтому-то и очень важно понять, осмыслить, какова общая, определяющая тенденция современных превращений активного словарного фонда литературного языка. Тенденция, как мы понимаем, прямо связанная с процессами современной литературы.
Дело не в том, что тот или иной писатель вводит то или иное слово. Вне контекста целого нельзя говорить об отношении писателя к вводимому им слову. Дело в общей направленности, которую оно отражает. Важно осмыслить, на какое слово опирается литература о нашем сегодня, то есть та, которая в наибольшей степени отражает дух времени.
Ориентируясь на «современное», в «духе НТР», слово, некоторые наши писатели оправдывают это (а иные критики их похваливают) необходимостью отражать процессы действительности языком, соответствующим ритмам и логике эпохи НТР.
Так, к примеру, М.Кузнецов в статье «...Плюс воображение» («Литературное обозрение», 1973, № 8) пишет:
«Наука и техника вошли... – ворвались, «оккупировали» и нашу общественную и личную жизнь... В житейский обиход вошли понятия, ещё, казалось бы, недавно доступные лишь кругу специалистов, – «биосфера», «акселерация», «футурология… Теперь идёт неудержимый процесс «интеллигезации» (вот вам и ещё словцо, «казалось бы, недавно доступное лишь...» и т.д. – Ю.С.) всего нашего общества... «Армия учёных» – значит, и армия читателей. То, чем живёт сегодня наука, в главных своих чертах стало «общоинтересно» буквально для сотен миллионов людей.
Конечно же, на все эти изменения в самой атмосфере общественной жизни литература откликается самым непосредственным образом...»
Научно-технический прогресс воздействует на художественное слово. Это, так сказать, процесс в духе времени.
Может быть, великий и могучий русский язык так обнищал, так отстал от «века», что на нём и говорить скоро станет невозможно «по-современному»? Вот и вводит наша литература (дабы не обвинили её в приверженности к «архаичности» и «патриархальности») такие модные – «энтээровские»! – словечки, как аудиавизуальный (то есть видимый и слышимый), визуально – вместо «архаического» зрительно; дискретность – вместо прерывность, дробность; инвариантность (неизменность, постоянство); инкурабельный (неизлечимый); инфляция (обесценивание) и т.д. и т.п. Все эти слова извлечены не из специально-научных сочинений, а из произведений советских прозаиков.
«Употреблять слова: соха, погода, лошадь и т.д. – слова, простые в устах всех, гораздо труднее, чем употреблять слова биология, антропоморфизм и т.п., ибо значение первых ясно определено, вторых же – нет...» – писал в своё время Л.Толстой.
Хочу повторить ещё раз: дело не в том или ином конкретном слове, а в том, на какой язык писатель полагается, на «великий и могучий русский язык» или же на современный по видимости, но информационно-логический по сути, приближающийся к эсперантистскому идеалу. Ультрасовременное слово далеко не всегда оказывается истинно современным, то есть отражающим не только специфику явления, но и его связи с целостной жизнью народа.
На протяжении нескольких десятилетий господствовали в нашем языке слова аэроплан, авиатор, пилот и другие, якобы единственно соответствовавшие своей эпохе. Но в конце концов их вытеснили, победили слова, имевшие глубокие корни родного языка, – лётчик, самолёт (кстати, слово, пришедшее из глубокой древности: вспомните народный образ ковра-самолёта).
Естественно, что эпоха освоения космоса породила огромное число новых слов-понятий. Но большинство из них так и остаётся терминами, словами узкоспециальными. А вот простое, народное слово – спутник – не только обозначает, но именно единит земное и космическое, «старое» и «новое», делает «техническое» родным, близким, общепонятным. В самом слове отражается единство, преемственность времён. Слово «спутник», как в своё время и слово «самолёт», отразило в себе осуществление вековечной мечты человечества.
И не случайно русское слово «спутник» стало международным. Вот вам и вопрос: что есть истинно современное слово?
***
Эпоха НТР естественно вызвала к жизни целый ряд произведений на «производственную» тему, с «деловым», «современным» героем. И написаны такие произведения языком «современным»:
«Её дизайн был плодом интеграции науки, техники, искусства, и она уверенно во всём этом разбиралась. Ею владела идея тотального проектирования всей предметной среды...» и т.д. Примерно так говорят и герои: «Информационно-управляющие системы, помимо сфер контроля, учёта и анализа, исключают участие человека из области принятия решений...» и т.п.
Казалось бы, чего ещё? Но вот прозвучали же справедливые слова о том, что при всей своей «современности» и «интеллектуальности» эти герои всё-таки бедны духовно. А вот иные – «простые», «неинтеллектуальные» – нередко «мудрецы и философы...».
В чём тут дело? Не вникая сейчас в другие стороны сложной, далеко не однозначной проблемы, хочется всё же спросить: не прямо ли связана полнокровность, жизненность, сама мудрость мудрецов из народа с полнокровностью и мудростью самого их языка, самого народного слова писателей о них. И не в бедности ли, не в бездуховности ли рационального слова «делового» героя и соответствующего слова о нём писателей – одна из важных причин художественной бледности, духовной неполноценности «деловой» прозы?
Узкопонимаемый «современный» язык не способен передать полноту духовного диапазона человека. Герой просто не вмещается в рационально-информационное слово о нём. Это слово обедняет его, втискивает в прокрустово ложе плохо понятого «духа времени».
Такое «современное» слово, якобы соответствующее духу деловой, рациональной эпохи НТР, несёт в себе узкую информацию, обозначает человека, эпоху и её «ритмы» настолько же, насколько и пресловутое эстрадное «тару-рам».
Да и разве духовные проблемы века охватываются вполне одними только процессами НТР? Наше время – эпоха самоопределения (социально-политического, культурно-духовного) стран и народов, время небывалых национально-освободительных движений, время жестокой и бескомпромиссной борьбы идей. Не последнюю роль в этих процессах играет и будет играть культура и, естественно, литература как её составная часть, как одно из мощных средств самовыражения народа. Возрастает знамение слова, языка, который всё более становится не только орудием в этой борьбе, но и ареной борьбы.
На Западе, например, всерьёз утверждают и всячески обосновывают необходимость того, чтобы человеческая культура в её разнообразных проявлениях уступила место «суперкультуре» американского образца. Английский язык объявляется чуть ли не единственно жизнеспособным, ему предрекается мировое господство.
В то время как большинство народов Африки, Азии, Латинской Америки, не так давно завоевавших независимость, стараются развивать свою культуру на основе своих народных традиций, родного языка, на основе возрождения и современного осмысления своего фольклора: легенд, мифов, сказаний, преданий, песен – суперкультура, некая межнациональная массовая культура, всячески пытается обезличить и поглотить эти процессы возрождения. Причины ясны: политическая и даже социально-экономическая независимость превратятся в видимость независимости, если удастся закабалить эти народы духовно, путём навязывания американской или западноевропейской массовой культуры.
С другой стороны – внутри отдельных стран всё та же массовая культура, но под другим соусом, как, например, так называемая революционная культура в Китае ведёт глобальное наступление на культуру народную. Некогда одна из самобытных и ярко национальных культур по существу временно «прекратила течение своё». Традиционный театр больше не существует. Великие писатели прошлого и настоящего (в том числе и наши: Достоевский, Л.Толстой, Шолохов и другие) объявлены вне закона. Одна из главных задач «культурной революции» – искоренение народного искусства. И здесь цель всё та же – духовное закабаление народа, оболванивание, упрощение задачи его перевоспитания в духе, необходимом пекинскому режиму.
Слово, несущее в себе тысячелетний нравственный опыт народа, – мощное оружие в борьбе против современных процессов всеобщей стандартизации, против массовой культуры, массового способа мышления, против слова – разъединяющего, отчуждающего. Поэтому-то так важно, какое слово шествует в мире – объединяющее, восстанавливающее, несущее в себе идею всеобщей связи явлений или же слово – «среднеевропейское», или, выражаясь «ультрасовременно», – «абиогенное», то есть неорганическое, мертворождённое.
Вопрос о том, что есть истинно современные проблема и какой язык соответствует духу, насущным потребностям эпохи, а не только пресловутым «современным ритмам», – не простой вопрос. Это гамлетовский вопрос нашей литературы: пассивно ли отражать ей внешние приметы НТР или же её истинный путь, именно соответствующий духу и потребностям эпохи, – возрождать высокую страсть русского слова, несущего в себе дух и мироотношение нашего народа как целого, живую связь времён и явлений?
Истинное, живое слово всегда существует по меньшей мере в двух измерениях: в конкретно обозначающем и в контексте своего исторического бытия. Скажем, слово «лицо» – мало того, что оно связывает определённое, конкретное лицо с такими его проявлениями, как личность, олицетворение, лицемерие и т.д., но и может выявлять себя в трёх смыслостилевых планах: лик – лицо – личина. Такое слово позволяет писателю видеть в конкретном – общее, в быте открывать бытие, текущее включать в вечное, создавая тем самым через слово и в самом слове целостный образ мира.
Конкретные современные герои повести В.Астафьева «Пастух и пастушка» вне авторских деклараций включаются в сознании читателя в общую жизнь мира. Вполне реальные старик и старуха – пастух и пастушка – осмысливаются и как прошедшие через тысячелетия – ещё от античных пасторалей вечные пастух и пастушка. Они и те вечные «жили-были старик со старухой». Они существуют всегда, они сама живая жизнь, которую пыталось уничтожить, растоптать чудовище фашизма.
Эта «вечность» раскрывает себя через само слово (пастух, пастушка, старик, старуха, пастораль и т.д.), она существует в самой его наполненности временем исторического бытия в контексте мировой и отечественной литературы. Вечность просвечивает во многих деталях и образах повести В.Астафьева. Мир повести предстаёт перед читателями не только как определённый исторический эпизод, но и как целостный образ мира в его существенном, одновременно трагическом и целомудренно-доверительном бытии именно потому, что слово у В.Астафьева – живое, народное.
Вот фраза из «Пастуха и пастушки»:
«По освещённому огнём лицу хозяйки пробегали тени. И было в её маленьком лице что-то как будто недорисованное... проступали лишь отдельные черты лика...»
В одной фразе одно и то же – названо и «лицом» и «ликом». Но и не одно в то же время: лик проступает в лице. Вечное, высокое открывается в обыденном.
В сплетении обыденности и приподнятости, возвышенности – одна из тайн простоты и величия слова русской литературы, её высокого полёта. Ибо русский реализм никогда не был бытовизмом, никогда не «стелился по земле». Недаром один проницательный француз, имея в виду прежде всего русскую литературу, писал:
«Славянский реализм походит на французский лишь по названию: он имеет высокий полёт, тогда как французский стелется по земле».
Отношение тех или иных литературных героев к родному, народному слову нередко становилось у наших писателей внутренним стилевым способом выявления их несостоятельности. Слово становилось судьёй, разоблачающим оторвавшихся от народа «барчуков», буржуазных дельцов, лакеев и т.д. Вспомните язык Смердякова, ненавидящего Россию, вспомните исковерканное, безобразное слово Ставрогина из романов Достоевского, «французский» язык аристократов из салона Шерер в «Войне и мире» Л.Толстого.
Слово – важнейший этически-идеологический элемент и в современной «традиционной» прозе. Вспомним такие слова, характеризующие героев В.Белова, как «колоколена» и «нет необходимости». «Эта «колоколена» звучит как музыка, – говорит критик М.Лобанов, – в сравнении с этим казённым «нет необходимости». Но ведь дело не только в прозвищах, а в самих этих двух языковых стихиях: одна стихия – жизнь, другая стихия... «мертвечина».
Вот говорит один из героев «Плотницких рассказов» В.Белова:
«Ведь, бывало, и на рыск жизни идёшь, в части руководства ни с кем не считался. Спроси и сейчас, подтвердит любая душа населения, которая пожилая».
Убийственная фраза! Эта бездушная «душа населения» как нельзя лучше рисует героя.
Слово несёт в себе самый дух народа – ибо оно и есть материальное воплощение этого духа. Обращение к истинно русскому слову, как принципиальная позиция нашей «традиционной» прозы – это обращение к истинно народному взгляду на мир и на современность.
Вчитаемся в наугад выбранный отрывок из рассказа Е.Носова «Шумит луговая овсяница»:
«В середине лета по Десне закипали сенокосы. Перед тем стояла ясная недокучливая теплынь, небо высокое, ёмкое, и тянули по нему вразброд, не застя солнца, белые округлые облака».
Перед нами степь-работница. Здесь «мастерская» и «храм» слились в единое, нерасторжимое целое. Это степь, увиденная глазами народа-труженика и поэта. «Ясная недокучливая теплынь» – это и поэтическая картина, и бытовое восприятие, – оценка степи косарём перед горячей порой сенокоса.
«Небо высокое, ёмкое, и тянули по небу вразброд... белые округлые облака», – казалось бы, просто пейзажная живопись. Но у Е.Носова – облака тянули «не застя солнца». И пейзаж тотчас обретает лицо. Это не просто «объективная» картина природы, но и её народное восприятие: «не застя» – это не авторское, это – народное слово. Всё увидено, уловлено чуткой душой писателя, не отчуждающего своё слово от народного. Такое художественное видение органически присуще произведениям Е.Носова. О чём бы он ни писал, у него, зримо или незримо, но всегда присутствует народный взгляд.
Чисто объективное, ничьё слово – в художественном произведении вообще невозможно. Тем не менее даже и в рассказе иного художника, чуткого к слову, вдруг читаем:
«В области входа в желудок тотчас понижалось давление, а это, в свою очередь, вызывало антиперистальтику пищевода, и очередной комочек пищи отрыгивался коровой из желудка, из желудочных рубца и сетки, обратно в рот».
Чьё это слово? Чьё восприятие? Ничьё? «Объективное»? Нет – это узкотерминологическое слово «специалиста». Это слово, убивающее целостность восприятия, и если даже животное не вмещается в рамки такого слова о нём, то что же тогда говорить о человеке...
***
Думается, что тяготение многих современных писателей к «лирическому» слову основывается на том, что это слово отражает доверчивое, открытое отношение к жизни. Лирическое начало утвердило в современной литературе живую, непосредственную связь между автором и его читателями. Авторы обращают своё открыто лирическое слово к читателю-другу; как бы непосредственно приобщают его к происходящему, вовлекают в него. Это не разговор с читателем о жизни, а как бы прямая передача чувств, настроений писателя – читателю, от сердца к сердцу.
У Лихоносова читаем: «Ты посадил меня на «Енисей» и пошёл по своей Москве...» и т.д. («Люблю тебя светло»). «Ты» – обращение к одному из персонажей, в форме письма к которому и построена повесть.
Но так же, как его лирический герой, – далеко не только сам автор, но и обобщённый образ, так и ты – адресат письма – не только конкретный человек («знакомый» автора письма), но и читатель-друг.
Да, формально это обращение к одному из персонажей, по существу – ко всему родному, близкому, к другу, к брату по духу, по мысли, по чувству.
Далеко не у всех прозаиков появляется это прямое ты в тексте, но именно сама атмосфера, дух «сердечного ты» господствует в лирической прозе. Отсюда нередки и такие личностные обозначения некоторых произведений, как «Письма после дороги» (В.Лихоносов), «Дневник путешествий» (В.Колыхалов), «Путешествие к другу детства» и «Уроки Армении» (А.Битов), «Повести о моём современнике» (В.Астафьев) и т.п. И, наконец, лирическая струя противопоставила погоне за рубленой фразой, профессионально-деловому языку, кинематографическому мельканию кадров, сцен, событий и прочим внешним приметам эпохи – духовное восприятие мира. Душа художника, поэта, вмещает мир в целом, впитывает в себя не одни только внешние приметы, но народную жизнь в её целостности.
Таким образом, в отношении современных писателей к слову можно выделить два принципиально различных подхода. Один – это погоня за «ритмами» времени, попытка отражать их в якобы «современном» же слове. Другой подход я вижу в стремлении писателя восстанавливать, сохранять в самом народном слове, а через это слово и в сознании, в душе нашего современника целостное, народное мироотношение, всеобщую связь вещей и явлений, которую не может дать слово информационное. Наше время – время поиска наиболее универсальных средств противостояния болезням (духовным, социальным и т.д.), доставшимся нам и как наследие прошлых веков и порождённых самим нашим временем.
Не знаю, как насчёт универсального, но в самой природе литературы – искусства слова – заложено средство противостояния процессам дегуманизации, отчуждения... В природе слова писателя – то средство, которое Лев Толстой назвал освобождением «личности от своего отделения от других людей, от своего одиночества» и которым Достоевский мечтал «восстановить человека в человеке».
Потому-то и стоит задуматься, что есть современные проблемы и каково истинно современное слово – только ли пассивно отражающее процессы действительности или же несущее человеку целостное мироотношение? Воплощать ли только внешнюю, видимую сторону эпохи или же – глубинную, духовно-нравственную? Важно понять, какое слово и почему шествует в мире, потому что велика ответственность писателя и его слова за судьбы народа, страны перед настоящим и будущим.
Что же касается того, что общенародное слово-де устарело и для выражения духа современности и требуется, мол, некое специальное «современное» слово вроде всех этих и разнообразнейших по звучанию и смыслу, но таких общих по своей «абиогенноинформационной» деловитости, то хочется вспомнить одно признание Алексея Толстого:
«Все статьи, которые я писал в последнее время в «Правде» (имеются в виду его статьи в период Великой Отечественной войны. – Ю.С.), писаны языком XVII века. Так что язык этот ничуть не умер, потому что он народный, он до сих пор живёт».
Не пытаемся ли мы подменять в угоду плохо понятым «важнейшим проблемам века» бездушным терминологическим словом живое народное слово, то, о котором Н.В. Гоголь говорил:
«Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; всё зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное названье ещё драгоценней самой вещи».
Юрий СЕЛЕЗНЁВ