И У ЧИТАТЕЛЯ ЕСТЬ ПОЗИЦИЯ

№ 2008 / 5, 23.02.2015

Всегда с интересом читаю статьи Андрея Рудалёва. Ну хотя бы потому, что они «провоцируют» на разговор, на спор, на размышления, в том числе и на такую изрядно навязшую в зубах тему, как «есть ли у нас критика?»
Продолжаем дискуссию о критике. Как видим, страсти накаляются.

Всегда с интересом читаю статьи Андрея Рудалёва. Ну хотя бы потому, что они «провоцируют» на разговор, на спор, на размышления, в том числе и на такую изрядно навязшую в зубах тему, как «есть ли у нас критика?» и «новый реализм». На этот раз «зацепило» выступление в «ЛР» (наверное, программное для Рудалёва) «Критик с позицией» (№ 50 – 51, 2007).
Как и предшествующим оппонентам, мне показалось, что само выдвижение «нового реализма» в качестве следующего этапа в «естественном движении литпроцесса» – большая натяжка. Ведь, что ни говори, а «новый реализм» – это всё те же «старые песни о главном» – очерк, эссе, записки, исповедальная проза, в которой автор-герой познаёт себя, а через себя – мир.
К примеру, повесть «Строить!» представителя «нового реализма» Дмитрия Новикова («Знамя», 2007, № 9) – напоминает добротный очерк советских времён. Такова изнанка. А вот верх новый – либеральные, то бишь буржуазные ценности – свой домик, свой садик, свой заборчик… Нет, я очень и очень – «за», настрадались мы при «общаке» без своего, но для героя, пожалуй, мелковато. По крайней мере, женщины и подростки (а это основные, говоря сегодняшним языком, пользователи-потребители литературы) такого героя вряд ли полюбят.
Мы, читатели, нуждаемся в исключительно благородном, исключительно справедливом, исключительно героическом герое. Если такого героя нет, то и моего читательского интереса к писательской продукции нет. Я лучше снова возьмусь за «Дубровского» или за «Джейн Эйр». Потому как для меня (для нас) куда важнее собственного домика-садика состояние духа (и это, наверное, главная наша архетипическая особенность, если хотите, ментальность). А оно, это состояние, сегодня, надо признать, желает много лучшего. Но, на мой взгляд, писатели «нового реализма» пока не отвечают запросам читателей, не удовлетворяют нашу потребность в благородстве и других высших духовных ценностях (я, конечно, имею в виду тех из них, кто пишет для читателей, а не для писателей и критиков. Последних, они же, кажется, и первые, я ценю и уважаю, но люблю всё-таки читательских писателей. Как говорится, сердцу не прикажешь).
Вот написала и думаю: а не зададут ли мне «новые реалисты» головомойку? Ведь они терпеть не могут, когда их тексты прочитывают с точки зрения читателя, которого, как и в стародавние времена волнуют не столько стилистические и прочие изыски, сколько фабула, содержание, герой… «Новые реалисты» предпочитают, чтобы мы говорили и писали только о текстах и любили текст за одно то, что это просто хороший, качественный текст. Милостиво разрешается нам лишь одно: указать ошибки, неточности, провалы стиля и т.д. Но помилуйте, на это есть редактор. Это его работа – довести «товар» до кондиции. Мы же априори уверены, что на прилавки должен поступать качественный товар; некачественный (с ошибками, неточностями, стилистическими провалами…) покупать не станем. Его нам можно только втюхать, причём не без помощи авторитетного эксперта-критика, согласившегося по понятной причине (жить-то надо!) рекламировать «заразу в конфетной обёртке».

Но вернёмся к «новому реализму», который, конечно же, теснейшим образом связан с новой экономической политикой (деньги – товар – деньги). Отсюда и известный филатовский фонд, взявший под своё крыло молодых писателей и направляющий их творческие усилия на семинарах в подмосковных Липках в нужное русло, и дорогостоящие, субсидируемые тем же фондом коллективные сборники, которые в читательском народе почему-то принято называть «братскими могилами»… При нэпе писатель сориентирован творить тексты для продажи, делать, так сказать, свой маленький гешефт, что ни в коем случае не возбраняется ещё с пушкинских времён, но что лишний раз доказывает принципиальную разницу между писателем и читателем (хороший критик, как известно, тоже читатель, разве что более дотошный).

Читатель бескорыстен по своей сути. Точнее, его единственная «корысть» в том удовлетворении, которое он получает при чтении текста. Иногда текст настолько его пленяет (или напротив, раздражает), что он излагает обуревающие его мысли на бумаге. Однако его, читателя, текст не является товаром, не предназначен для коммерческого распространения и характеризуется следующими приметами, во многом созвучными прозе «нового реализма»: жанровая эклектика, фиксация мельчайших подробностей, тщательный анализ-додумывание имеющихся в тексте лакун, пристальное внимание к словарю писателя и особенно к словам-заполнителям… Ведь особенность текстов «нового релаизма» при всей их «исповедальности» и «предельной правдивости» заключается в том, что помимо явного значения в них содержится множество скрытых смыслов, так что дна не видно. Задача читателя-критика добраться до «дна», обнажить сущностное. И отнюдь не из пустого интереса любителя кроссвордов, а с той целью, чтобы не подвергать себя и других «затуманиванию мозгов», что, как известно, не только одного человека, а и целые народы способно в короткое время превратить в быдло.
Здесь внимательному читателю помогает сам текст (спасибо ЦРУ, КГБ и прочим разведкам мира – научили читать не только строки, но и между строк!), где полезной, важной для исследователя информации, но порой не очевидной даже для самого автора текста – бездна. Ведь в отличие от читателя, обожающего вымысел («над вымыслом слезами обольюсь…»), неореалист отдаёт предпочтение жизненному материалу (нон фикшн). Но а «жизненный материал», сами знаете, может привести к незапланированному обнажению героя, который, как замечает А.Рудалёв, «часто тождествен автору».
Вот и в статье А.Рудалёва попали на глаза словечки, говорящие сами за себя: «…всё это предполагает особую симфонию писателя и критика, их соработничество, ведь цель того же критика не только зафиксировать и на весь мир растрезвонить об уже состоявшемся успехе, но и во многом подготовить возникновение шедевра… ненавязчиво подтолкнуть писателя навстречу именно его герою, направить движение пресловутого литпроцесса в нужное продуктивное русло…» (курсив мой. – Г.А.)
Безусловно, «критик абсорбирует ценностные критерии, помогает формировать духовную парадигму общества», но «соработничество», подталкивание, направление… – это, пожалуй, сомнительно. У писателя и критика совершенно разные задачи. Писатель создаёт, а критик судит (что доказывает и сама этимология слова: от греч. kritios – судящий). Поэтому трезвонить, подталкивать, тем более готовить возникновение шедевра… – скорее задача топ-менеджера или ангажированных критиков (нанятых всё тем же топ-менеджером для раскрутки шедевров типа романов небезызвестного Коэльо). Но уж ни в коем случае не критика «предельно художественной правдивости».
Этот критик – рыцарь без страха и упрёка – за неимением романных героев и заменяет сегодня нам, читателям, такого героя. Именно поэтому мы начинаем чтение толстых (да и любых) журналов, газет – с критики. Здесь личность сказывается вся целиком и сразу, и через критика, благодаря ему, понимаешь, что ты не одинок в своём понимании современных проблем, в оппозиции – нет, не миру – а тем конкретным лицам, которые присваивают себе право подменять интересы всего сообщества своим частным интересом, вещать от имени государства, не являясь государственниками, устанавливать новый миропорядок, во многом чуждый общечеловеческим ценностям.
Достигает этого каждый критик в меру своих способностей, особенностей психофизики, воспитания, образования, социального и прочего опыта. То есть по-научному – «цель интерпретатора всегда определяется системой ценности интерпретатора, его этическим выбором». Происхождение тут много значит. Если, к примеру, мой род – потомственно крестьянский, то моя «политика» – отстаивать ценности этого рода, которые сегодня принято называть консервативными или традиционными. Если же род партийно-буржуазной прослойки, как у Виктора Ерофеева, то для него естественно отстаивать свои ценности.
Переключившись исключительно на трезвон о новых гениях и шедеврах, критика перестаёт быть самой собой. Исчезновение же критики ведёт к изведению как самой литературы, о чём особенно свидетельствует сегодняшняя ситуация в провинции (см. форум журнала «Север» – «Литературная критика в Петрозаводске – вещь опасная» на странице http://sever-journal.ru. Правда, не ручаюсь, что оная статья не будет «стёрта» в ближайшее время бдительным цензором), так и самостоятельно мыслящего гражданина. Поэтому меня крайне удручила позиция главного редактора журнала «Москва», высказанная им при обсуждении проблемы – «Правомерность привлечения писателя к уголовной ответственности за его писания» («Москва», 2007, № 11). Сводится она к следующему: «Я глубоко уверен, что государство имеет полное право, какое бы оно ни было – советское, антисоветское, коммунистическое, капиталистическое, – если оно видит опасность, имеет право преследовать…» (значит, и фашистское «имеет право»?)
Заметим, это говорит человек, сам когда-то осуждённый за литературу (т.е. высказывание оппозиционных взглядов), следовательно, его мнение – особо авторитетное для читателей. И значит, в такой трактовке – и наиболее тревожное. Ведь вместе с порнографическими, ультра-экстремальными, откровенно шизофреническими писаниями можно невзначай выплеснуть и «ребёнка» – отказаться от Слова писателя, способствующего взращиванию народного самосознания, чем всегда занималась русская литература и её выдающиеся авторы.
Мнение Бородина, похоже, разделяет и известный литературовед Игорь Золотусский, поменявший своё отношение к оппозиционеру и критику власти Чацкому на резко негативное (см. книгу «От Грибоедова до Солженицына» и интервью Золотусского «Российской газете» от 27.03.07). Такое впечатление, что в прошлом «жёсткие и колючие» по отношению к существующему режиму писатели ныне поют в унисон с теми литераторами, что вечно у трона и все беды российского государства валят либо вообще на всю русскую классику, либо на отдельных её героев.
Если согласиться с Леонидом Бородиным (которого я очень ценю как раз за отстаиваемые им в своей замечательной прозе демократические и гуманистические ценности) и Игорем Золотусским, нужно не медля пересмотреть всю историю литературы, т.е. оправдать царей, вельмож и заклеймить «возмутителей спокойствия» – Пушкина за его «Вольность», Чаадаева с его «Философическими письмами», Салтыкова-Щедрина за «Губернские очерки», Гоголя за «Ревизора»… Но разве они выступали против самой идеи государства? Стояли в оппозиции к самому институту власти? Разумеется, нет. Их возмущал «порок на тронах», проявления «барства дикого», беззакония, кумовства коррумпированных государственных деятелей, присвоивших насильственно «и труд, и собственность, и время земледельца…» То есть вышеназванных писателей не устраивало качество государственной системы, материализуемой конкретными людьми.

Я полагаю, ни для кого не секрет, что и сегодня наиболее частым разносчиком антигосударственной бациллы в России является сама власть. С пугающей закономерностью и интенсивностью игнорирует она те законы, которые сама же и принимает. Об этом говорится и в увлекательном исследовании Валерия Соловьёва, опубликованном в том же номере журнала «Москва», что и высказывание Леонида Бородина:
«Именно правящая группа, казалось бы, больше других заинтересованная в установлении долговременного статус-кво, постоянно его нарушает, выступает источником дестабилизации похлеще всех актуальных… русских оппозиционеров…»

Недавно в Интернете (www.lebed.com) довелось прочитать интервью с одним из олигархов. «Как, на ваш взгляд, можно относиться к талантливым людям вообще? Как их использует ваша система власти?» – задаёт журналист вопрос. И получает следующий ответ: «Очень просто. Сразу и навсегда купить. Либо, если сделка не состоялась, уничтожить…» Корреспондент в шоке: «Что, физически уничтожить?» Ответ: «Ну что вы… Обычная в этом случае технология – уничтожение моральное…» То есть где-то слухами мазануть, где-то дёгтецем… – в расчёте на то, что перепроверять всё равно не станут, а в памяти слушок, глядишь, и задержится. «Такой бедняга чем громче кричит, просит о помощи – тем лучше… Остальные же смекают – стоит против нас идти или нет…» – заканчивает рассказ о технологии изведения критика «нового реализма» представитель той реальной власти, которая, откровенничает олигарх, на самом деле не на верху, а на дне.
Почему олигарх столь откровенно «обнажился»? Да потому, что не видит, не чувствует в российском государстве противовеса. Нет Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина… Белинского с Чернышевским, увы, тоже нет. Иначе он бы постеснялся в выражениях.
И последнее. Многие критики, которых я читала, в том числе и А.Рудалёв, всё ещё мыслят себя в автономном литературном пространстве, вне общеевропейского и мирового процесса. Возможно, это результат нашего длительного пребывания за «железным занавесом»: у нас просто-напросто не было возможности своевременно усвоить достижения западноевропейской критической мысли. Не потому ли и тождественность автора герою, и исповедальность нынешней прозы, и совмещение в одном лице писателя и критика, и эссеистичность текстов – то есть всё то, что выдаётся за новое, приписываемое к так называемому «новому реализму», – на самом деле западной критикой откомментировано ещё в 80-х прошлого века как явление, отражающее «глобальный мировоззренческий кризис». То есть, когда «утрачены авторитетные и доступные разуму стандарты добра, истины и прекрасного, утрата, отягощённая одновременно потерей веры в божье слово «Библии» (А.Меджилл, США). В эпоху кризиса, говорят исследователи, сама апелляция к здравому смыслу рассматривается как наследие «ложного сознания». Галина АКБУЛАТОВА
г. ПЕТРОЗАВОДСК