Блуждания в корзине грязного белья

№ 2010 / 23, 23.02.2015

Странное чувство остаётся по прочтении столь разрекламированного ныне «опуса» Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». Как странной видится и сама его история. В 1996 году произведение было опубликовано в журнале «Октябрь»

Странное чувство остаётся по прочтении столь разрекламированного ныне «опуса» Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом». Как странной видится и сама его история. В 1996 году произведение было опубликовано в журнале «Октябрь», номинировано на «Букер» и, несмотря на это, вероятно, так бы и кануло в Лету в числе неоценённых «шедевров». Но в 2003 году повесть «попала в струю» – книга вышла отдельным изданием, была переиздана (причём, как следует из информации, выложенной в Интернете, разошлась полумиллионным тиражом). Ныне же произведение обернулось сценарием, а затем и фильмом, и вот уже кинотаврский аншлаг, подогревший новую волну интереса к книге, премии, восторженные рецензии – и разговор абсолютно не о том.

Но сказать всё же хотелось бы не о фильме (подобранный актёрский состав, да и сама специфика «картинки» придают любому тексту иной статус), притом, что сам Павел Санаев не соглашается с трактовкой образа главной героини своей повести в киноверсии. Речь о книге.

О страшной книге.

Автор пытается создать у читателя впечатление, что повествование идёт от лица мальчика, второклассника, рассказывающего о своей жизни в доме бабушки и деда с четырёх лет. Но на деле за образом героя постоянно возникает фигура его создателя, его рефлексирующее «я».

Говорит в тексте от имени мальчика, даёт оценку происходящему не столько девятилетний ребенок, сколько сам автор, взрослый и, надо думать, состоявшийся человек. Человек, сердце которого до сих пор полно ненависти и злобы к самым близким людям. Неубедительно и странно на фоне книги звучат слова автора, сказанные в интервью, слова о том, что ему удалось простить: «Я смог сделать это только тогда, когда писал книгу. И то, наверное, не до конца. Но всё же надо как-то пытаться понимать и прощать, потому что альтернативы всё равно нет. Что остаётся? Носить в себе обиду? Отвечать встречной агрессией? Всё это будет разрушать вас самих» («Российская газета», неделя от 26 ноября 2009 г.).

Санаев хочет передать нам переживания несчастного ребёнка. Но ему удаётся создать «свитер» из распущенных шапочек (метафора самого автора) прошедшей жизни, превратить в материал для демонстрации собственной «самости» чужие слёзы и боль, страдания и смерть: «Она (бабушка. – Н.Ф.) дала материал (курсив мой. – Н.Ф.), который стоил всех тех не самых приятных лет. Действительно, за всё надо платить. И самое лучшее, когда за что-то ты платишь, а потом получаешь. Можно сказать, что я заплатил за повесть детством, но это того стоило» (Интервью с Павлом Санаевым. http://www.beauty-code.ru/articles_13_117.html).

Говорить, даже вкратце, о сюжете произведения не стоит. Пересказом повести пестрит Интернет, прочитать её считала и считает обязательным для себя интеллигентствующая публика. Поэтому попытаюсь несколько слов сказать об образах.

Главным героем, мальчиком Сашей Савельевым, руководит одно чувство – ненависть. В доме бабушки ему настойчиво внушается, что он болен, болен неизлечимо и жутко. Впрочем, если болезнь не в силах будет одолеть мальчика, ей в помощники предназначается длинный перечень бабушкиных проклятий: «Чтоб ты заживо в больнице сгнил! Чтоб у тебя отсохли печень, почки, мозг, сердце! Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый…».

Потому ненависть героя направляется на весь окружающий его «здоровый» мир.

Но часто она обращается на врага, персонифицируемого в том или ином конкретном человеке. Так герой воспринимает некоего «отвратительного мальчика» «по телевизору», и его «трясёт от раздражения и злости» при виде опять же «телевизионных» ребят-спортсменов. Так Саша «возненавидел» одного из ребят, ехавших вместе с ним в санаторий. И причина такого отношения заявляется как вполне заслуживающая права на существование: «Лордкипанидзе мне не понравился сразу. Мало того, что у него была такая фамилия, он ещё объяснял, что не слышал, вместо того чтобы просто ответить «здесь». Это показалось мне верхом неприличия». Герой тут же мысленно наделяет «незвучного» товарища по санаторному общежитию самыми непривлекательными занятиями на грядущие три недели обитания в «Дубровке».

Только однажды у героя возникает вполне естественный протест против драки со своим другом по наущению всё того же Лордкипанидзе, но и тут его благородство рисуется как контраст к поведению Куранова, который, не раздумывая, «повалил… ударил головой о горшок с фикусом и стал душить».

Мир ребёнка в целом катастрофичен («Я размышлял, кто куда полетит, если оборвутся цепочки карусели, что будет, если вагончик американских горок сойдёт с рельсов, как сильно может ударить током от искрящих автомобильчиков…»), но нельзя не заметить, что воображаемую катастрофу герой переживает не как собственную, а как чью-то чужую трагедию, в которой он представляет себя сторонним бесстрастным наблюдателем.

Но не он, не маленький Саша, пытается убедить нас автор, виноват в таком отношении к людям. Причина его зависти и озлобленности кроется в бабушке.

Бабушка мальчика в произведении становится настоящим олицетворением зла. Именно она забирает внука у «беспутной» матери, препятствуя их общению, заставляя Сашу взращивать в душе ненависть к самому дорогому человеку, да и вообще – изолирует внука от мира нормальных детей и взрослых. Наконец, именно она окружает больного, как ей кажется, ребёнка поистине нечеловеческой «заботой».

Сравнивая внука со «Светочкой», виртуальной (ибо мальчик обучается на дому, по телефону получая бесчисленные задания) одноклассницей героя, бабушка «констатирует»: «Чтоб ты, сволочь, скрипел, как дверь! Она играет на скрипке! Девочка учится в музыкальной школе. Она умница, а ты кретин и дерьма её не стоишь!»

Лифтёршам бабушка подробно рассказывает, что Саше «стафилококк давно уже весь мозг выел», а потому он идиот, причём, прибавляет бабушка с гордостью, – полный.

Столь «естественное» для «левой» литературы, литературы распада, изображение человека исключительно как носителя определённого пола, движения души которого никому не интересны и вообще не замечаемы, доходит в санаевском творении до крайних пределов. Отношение к женщине, и не просто к женщине, а к пожилой женщине, тем более – бабушке – лишено какой бы то ни было сокровенности.

Но не складывается у Санаева из образа бабушки демоническая фигура. По ходу повествования мы узнаём, что когда-то эта женщина лежала в больнице для душевнобольных, и её психическая травма, вероятно, до сих пор не преодолённая, прорывается и в её раздражительности, и в резких переходах от благодушия к озлобленности. С болью и тоской рассказывает о своей жене другу Лёше дед Сеня: «…Жалко её. Может, я правда без характера, поставить себя не сумел, но что себя ставить, если больной психически человек? Она же не понимает, что глупость требует, думает, так в самом деле надо. И первая же страдает, если что не так». И произносит «не услышанное» автором признание: «До других мне дела нет… а я, маюсь не маюсь, до семидесяти лет дожил… Такая жена, сякая – сорок лет прожито, какую Бог послал, такая есть… Срослись мы, одна жизнь у нас. Тяжёлая, мука, а не жизнь, но одна на двоих, и другой нету».

Не желает герой услышать и боль самой бабушки – и откликнуться на неё: «Я не настолько сочувствовал бабушке, чтобы обнимать её и называть бабонькой, но решил, что раз уж сочувствую хоть чуть-чуть, должен это всё-таки сделать. Ещё я надеялся, что за проявленное к ней сегодня участие завтра или послезавтра мне от неё меньше достанется». Не только в ребёнке нет сострадания к бабушке, – но и у самого автора ни разу не дрогнул голос.

Самый светлый образ в повествовании, по задумке Павла Санаева, – это мать героя. Это декларируется автором, об этом не устаёт повторять мальчик. Ребёнок наделяет мать ласковым именем Чумочка, переделывая данное бабушкой прозвище «бубонная чума». Визита матери, который случается раз в месяц, сын ждёт с нетерпением, как самого большого праздника в жизни: «Я радовался тому, что весь день у меня будет занятие, которому не помешают даже уроки, занятие, за которое я с радостью отдал бы все свои редкие развлечения, – ожидание. Я ждал вечера. Вечером ко мне должна была прийти Чумочка».

Всё, что так или иначе имело отношение к «Чумочке», вызывает у героя трепетное отношение: «Каждая подаренная мамой вещь была словно частицей моей Чумочки, и я очень боялся потерять или сломать что-нибудь из её подарков».

Но этот, казалось бы, бесспорный факт любви ребёнка – вновь не более чем декларация. Каждый приход матери в дом бабушки оканчивается скандалом: «Я пробовал унять разгорающийся скандал, плакал, тоже кричал что-то, загораживал маму от бабушки, но меня по-прежнему не существовало». Однако переживания героя никак не отменяют его рассудочной бесстрастности. Ни боль, ни тоска не поселяются в душе ребёнка, и от инфантильных признаний девятилетнего (читай двадцатипятилетнего – на момент написания книги) «несмышлёныша» веет ужасом. Вспоминая некой единой панорамой бесконечные ссоры двух близких людей, мальчик замечает: «Никогда не укорял я бабушку за происшедшее и после скандала всегда вёл себя так, словно был на её стороне».

Подводя, как это делается им постоянно в данном произведении, под любой поступок, пугающий бездной бездуховности, философское основание, и в данном случае автор, вновь мысля себя ребёнком, замечает: «Бабушка была моей жизнью, мама – редким праздником…». И сказанное даёт ему основания умудрённо определять цену Чумочке после того, как она выкрала сына из дома бабушки: «Как я буду есть, спать, где гулять? У меня нет больше железной дороги, машинок, МАДИ, Борьки…».

Не менее чудовищно отношение к Саше самой матери. Никак не оценивается автором содеянное, когда женщина отдаёт, «сбывает с рук» ребёнка, чтобы он не мешал ухаживать за заболевшим сожителем. И это одно из многочисленных нарушений писателем, который тут же не забывает скрупулёзно исследовать каждое движение, каждое слово бабушки, художественной правды.

Но даже если не принимать во внимание этот поступок «любящей» матери, причины и продолжение которого автором никак не обозначаются, достаточно обратиться к эпизоду похищения.

Ужаснувшись от слов Саши, который, наученный и «запуганный» бабушкой, говорит, что он по своей воле никогда не пойдёт к матери, «Чумочка» решает наконец забрать к себе ребёнка. Мимо внимания автора «проходят» и рассуждения матери о том, почему это не было сделано раньше: «Это мы повод придумывали, что денег у нас нет, что пока не расписаны…».

Выкрадывают ребёнка больным, простуженным уводя в метель, – и это уже хворь, не выдуманная бабушкой, а самая настоящая, заставляющая мальчика забыться в температурной горячке.

«Да у тебя температура», – делает наблюдение, обращаясь к Саше, Чумочка, – и на этом её внимание к болезни заканчивается. Сын мечется в бреду, когда мать спокойно обсуждает с Анатолием, как же быть дальше. Торг героев, решающих, возвращать ребёнка бабушке или нет, и если возвращать, то сейчас, больного, или потом, когда выздоровеет, оставляет ощущение их полного нравственного распада. И диссонансной к происходящему, – но по сути своей настоящей, живой – нотой звучат слова бабушки, молящей за закрытой дверью отдать ей внука.

Вероятно, по мнению автора, вновь впечатление от героини, переходящей от плача к угрозам, от неловкого обмана к мольбам, должно закрепить образ сумасшедшей старухи. Но Санаеву не удаётся одолеть ту безысходность, которая звучит в старческом горьком рыдании: «Оля… Оленька! Отдай мне его! Я умру, всё равно он к тебе вернётся. <…>…Потерпи мать сумасшедшую, пока жива. Она сама уйдёт, не гони её в могилу раньше срока. Он последняя любовь моя, задыхаюсь без него. Уродлива я в этой любви, но какая ни есть, а пусть поживу ещё. Пусть ещё будет воздух мне. Пусть ещё взглянет он на меня разок с облегчением, может, «бабонька» ещё скажет… Открой мне. Пусти к нему…».

Крест, отбрасываемый в комнату освещённой фонарём оконной рамой, оборачивается крестом на могиле умершей бабушки. И это, слёзы матери и дедушки, молчаливый испуг мальчика – единственная искренняя нота в повествовании.

Не сразу удаётся понять, почему «модную» книгу Павла Санаева столь нелегко воспринимать. Хотя разгадка, думается, лежит на поверхности. Она в том, что невозможно забыть о вымышленности сюжета. Будь это очередная «фантазия» на тему ненависти к человеку, она бы ничем не выделилась в ряду подобных. Но здесь не составляет никакого труда узнать о прототипах героев: многие интернет-страницы, посвящённые книге, этой информацией открываются (а интервью, комментарии Санаева словно призваны расширить границы произведения, дополнить повествование новыми подробностями, не дать забыть о его подлинности). Автор призывает нас заглянуть к некогда жившим людям в загромождённую кухню, в пребывающую в беспорядке спальню, пройтись неспешно по душам этих людей, разворошить с нездоровым любопытством всё то, что обычно хоронится от нескромных взглядов посторонних.

Автор «раздевает» персонажей своей книги, не смущаясь и не испытывая ни малейшего сомнения. Для нас это окружённые пиететом экранные герои, а для него всего лишь (?!) его семья. Но надо признаться, что сказанное в большей степени отношу к образу деда героя повести. О Р.Быкове, личность которого воссоздаётся скорее трепетно, нежели безжалостно, Быкове, которому посвящена книга, говорить не стоит. К тому же духовная «чернуха» его кинолент незримо проступает сквозь строки «Похороните меня за плинтусом».

А Всеволод Санаев остался в памяти удивительно светлыми ролями. Я не киновед и не знаю хорошо всей его фильмографии. Мне (как, наверное, и многим, кто любит «советское» кино) запомнился фильм «Белые росы», роль Фёдора Ходаса, мудрого старика, отца трёх путёвых-непутёвых сыновей. Не у всех из них жизнь складывается ровно да удачно, ошибаются они и оступаются. Но не переступают границы порядочности, не оскверняют понятие семьи, любви, уважения, памяти. В жизни не случилось, как видно, Всеволоду Васильевичу сыграть такую роль, иметь таких сыновей… Не нам судить – вина это его или беда. Давайте просто, незатейливо, как предлагает нам автор «Плинтуса…», посмеёмся над ним, выставим напоказ в шутовском колпаке, благо сегодня за это признают в тебе писателя, премии дают. Сегодня это в чести…

Наталья ФЕДЧЕНКО,
г. АРМАВИР