ОТВЕТСТВЕННОСТЬ СЕТЕВОГО АВТОРА

№ 2006 / 16, 23.02.2015

Авторство – категория зыбкая, мерцающая. В каком-то смысле автор начинается тогда, когда заканчивается рукопись и начинается книга, собираются предварительные наброски и – заканчивается картина, проходят репетиции и открывается занавес. Из книги невозможно выйти тем же, кем ты в неё входил. Что уж говорить о книге, которую пишешь. Но происходят дивные вещи: едва автор доопределил книгу, сформировал её, выдохнул и додышал, она сама начинает его определять. Это относится к любому законченному и осмысленному произведению.
Произведение – бесконечно отвердевающая в некую раковину жизнедеятельность мягкого моллюска, которому можно уподобить ткань мнений, мыслей и ощущений, непрестанно роящуюся в душе. Раковина-текст наращивается по спирали, свивающейся сразу в обе стороны. Прошлого не существует. И, однако, существование его порой определённее, нежели бытие реально окружающих нас вещей.
Письмена – всего лишь следы уже покинувшего это место человека, и они остывают – улетает, убывает из них тепло, которое ещё в позапрошлом веке, как известно, считалось обладающим собственным существованием, именовалось субстанцией.
Говорят – след простыл. Не ищите автора: его нет. Чужие следы можно согреть только жаром собственной ладони или стопы. Буквы мертвы без глаз, которые скользят по ним, речь не звучит, пока нет произносящего, знаки бывают только в системах координат, но слово – слово живо само по себе. Слово и есть жизнь.

Автор умер, да здравствует автор
Автора нет, говорят нам, и, по зрелом размышлении, с этим нужно согласиться. Особенно сейчас, когда авторов так много. Ролан Барт сказал, что автор умер, но мы не поверили, и были правы, так как «автора» не было с самого начала. А сейчас его нет как никогда раньше.
Автор – это книга. Форум и чат – это неавтор. Скриптор, начинающийся с процессом письма и обрывающийся с его окончанием. Не всё, что прикидывается книгой, является таковой. Ведь и книги порой – по сути именно тот, более или менее застывший в своей разноголосице, форум. Собрание неких мнений и обрывков мнений. В случае, когда не удалось пережить и пересотворить подобное собрание в нечто целостное, речь, вероятно, следует вести о недоавторе, который, впрочем, всегда может дозреть и до автора.
Теоретически.
Индивидуумы (греческое «неделимое», атомы), составляющие «дискурс», извините, на каком-либо «форуме», пока живы, незавершены. Будучи людьми, то есть непрестанными повторениями, обновлениями, досотворениями, соработниками, соперниками и сотворцами друг друга, авторы, число которых бесконечно и не поддаётся уразумению, ведут потаённое существование.
Ритмическая заданность и пространственно-временной контур этого существования сравним с перемежающейся лихорадкой или траекторией трассирующей пули. В условных границах личности одного человека авторство ведёт жизнь, сходную с жизнью коллонии бактерий: непрестанный поиск и удержание динамического равновесия, обмен веществ и обмен существ.

Можно ли говорить об ответственности вирусов, которые вызывают грипп в ослабленном организме? Наверное, не очень. Однако тот факт, что автор, как таковой, явление настолько редкое, что едва ли вообще встречается в природе «в чистом виде», означает ли, будто сомнительна такая старинная и веками осмысляемая философская категория, как ответственность автора? Отнюдь нет: ответственность есть понятие сложное, но вполне определённое. Даже и в юридическом смысле, но в данном случае эта грань нас интересует не в первую очередь.

Понятие ответственности тесно смыкается с понятием свободы. Вероятно даже, что первое и второе не разделены не только стеной, но даже и хлипкой картонной перегородкой. Старинная формула «свобода есть познанная необходимость», по началу кажущаяся апорией, есть результат алхимического слияния изначальной догадки о фатальном детерминизме всего и ужасающего, восхищающего осознания свободы каждого человеческого существа в любой момент времени. По этой гипотезе-догадке, которая пахнет протестантизмом, такой ясной, что её очень соблазнительно принять за истинную, человек не в силах изменить хода вещей, но в состоянии догадаться о «правильности», «разумности» происходящего, доискаться до внутреннего целостного понимания ясной последовательности событий, которые цепляются друг за друга, как зубчики часового механизма, согласуясь с движением всего свода мироздания.
Воля человека к творению заложена в основу его натуры. Мы и шагу не можем ступить, чтоб не сотворить чего-нибудь ненароком. Преизбыточествующая щедрость вселенной такова, что сущности умножаются прямо на глазах. В веере возможностей обычно бывает одна, которая «отвердевает», претворяясь в реальность – именно о ней потом можно рассказать, как о случившемся событии, хотя она не отменяет рассказа о сотне других событий, не случившихся на её месте потому, что она обошла их неким зарядом своей потенции и реализовалась.
Где-то тут и находится то место, где зимуют случайности с закономерностями.

Дар ненапрасный
Когда я краем уха слышу истории, связанные со всевозможными скандальными выставками, всегда невольно ловлю себя на мысли, как чудесен Господь, который все устрояет. Полная гармония, ничего лишнего, никаких разночтений, а если и есть – то только ради обретения единства. В этих историях фигурируют «авторы»-художники. Они, используя заёмную энергию, колоссальную витальность священных символов, подключаются к информационному полю, о дициплине существования которого не хотят и задумываться – а впрочем, зачем задумываться, когда задумываться вообще тяжело, неприятно и не хочется? В данном случае успех акции для того, кто её замышляет, гарантирован, пожалуй, как раз намеренным отстранением от внимательного рассмотрения собственной позиции. Неотрефлексированность действий – залог успеха.
Такова вообще одна из характеристик группового, или сетевого авторства, а точнее, неавторства: на крупных серверах, где спонтанно самозарождаются групповые тексты, таких, как «Живой журнал», «Проза.ру», «Самиздат.ру», «Ливинтернет» и других, лидерами по количеству чтений и обсуждений, как правило, бывают не те, кто пишет «лучше», не те, попросту, чьи тексты тяготеют к тому, чтобы каким-то образом окрашиваться художественно, а те, кто достаточно активен, в том числе и даже преимущественно – в налаживании внутригрупповых отношений.
А «окраска», которой, впрочем, не до какой бы то ни было «художественности», обычно приходит помимо воли пишущего, поскольку это вообще такая вещь, которая появляется, когда возникает объект, – не сама по себе, а наряду, естественно, с рядом других признаков. Гипертрофированная активность и не предполагает длительного размышления над действиями, иначе она не была бы возможна.
Когда текст не является предметом определённых достаточных раздумий, появиться на свет ему несравненно легче, чем тому, который вынашивается – а действие первого и второго, спонтанного и осмысленного, в «информационной среде» может быть одинаковым или сходным, поскольку текст структура самоорганизующаяся и самообрастающая смыслами и каждое слово весомо само по себе.
Фраза «Бог есть», сказанная не в уверенности, случайно обронённая, для наблюдателя ничем по смыслу не отличается от фразы «Бог есть», произносимой с истовой верой – естественно, если вынести за скобки личный контекст, в котором родилось высказывание, внутренний ландшафт его зарождения, о котором наблюдателю может быть ничего не известно.
Карта местности, по которой можно было бы определить, соотнеся с другими авторскими суждениями, значимость, «удельный вес» данного высказывания и, в конечном счёте, долю его осмысленности, разорвана на мелкие клочки и перетасована. Другими словами, внешний контекст – калейдоскопичен, собирается и рассыпается, подвижен, сыпуч, и поддаётся удержанию или запечатлению так же мало, как струйка песка, перемещающаяся из верхней колбы песочных часов в нижнюю.

Если мы откроем книгу, которой не так давно исполнилось триста лет, «Жития святых» Дмитрия Ростовского, то увидим, что средствами к достижению определённых состояний и удержанию в сознании некоторых истин для молитвенников, отшельников, пустынножителей и подвижников были: молитва, пост, воздержание, чтение, бдение, коленопреклонение, послушание и другие из этого ряда. Все они – средства. Так, подвиг молчания есть значительный подвиг, соразмерный всем перечисленным, однако он, начинаясь от некоего глубоко внутренне осмысленного решения, скорее является следствием некоторых состояний, разумеется, порождая и обновляя другие, сходные.

То есть, чем глубже в священные смыслы укоренён человек, тем сложнее ему вступать в «общение» в том мелькающем, как винегрет в центрифуге, контексте, который всегда отличал обыденную жизнь, а при посредстве новых информационных технологий стал как бы зрим, получил некое текстовое, письменное воплощение. При этом, несмотря на формально приобретённую «значность» (голос становится текстом, дух обретает плоть и кровь), подобный знаковый субстрат остаётся устным по своей природе и, кроме того, существует ровно тот отрезок времени, в который воспринимается.
Подобное весьма похоже на клип, не напрасно именно этот жанр так популярен сегодня: относительно законченные части, каждая из которых, в принципе, взаимозаменима, тасуются в произвольном порядке, не неся в себе никакого особенно значимого смысла, но вместе все они и составляет тот поток, который как бы сам себя клонирует и рекопирует.
Безусловно, всякий, кто «родом» из подобного контекста, кто был в нём активен, для кого он – первая, а нередко бывает, что и единственная смысловая среда обитания, подобный человек, питомец окружающих его реальностей, с трудом представляет себе контекст иных порядков, в особенности трудно ему предположить, что есть некие «высокие» и даже гораздо более значимые контексты. Такая мысль просто не приходит в голову, когда ты погружён, укоренён в имеющейся ненастоящности, захвачен определёнными тисками смыслов. А если подозрения такого рода посещают в виде неблагих вестей откуда-то извне, то отношение к ним сходно с тем, какое могло бы фигурировать у кентавров, воплощённых исчадий средневекового сознания, допустим, при встрече с человеком с двумя руками и двумя ногами. Недоверие, ужас, осмеяние…
Часто при попытке использования сильнейших по своему заряду знаков – значения трактуются вкривь и вкось, как невесть кто на душу положит. Вообще неосторожное обращение с символами – не от хорошей жизни. В частности, можно быть уверенным, что весьма многие современные художники, «подключающиеся» к смыслам, которые принято обозначать формулировкой «священные для верующих», не читали Библии и интересовались соответствующей тематикой ровно настолько, насколько это было необходимо для изначально существовавших, предзаданных целей.
Цели же эти никак, по-видимому, не связаны с желанием в действительности разобраться в задаваемых вопросах, и притязания на некие не только якобы корректные, но и даже вроде бы «новые» религиоведческие понимания поэтому до крайности необоснованны. Так, профану очень глубоким, видимо, кажется такой вопрос, как «все ли спасутся», – подпись под именно неавторской фотографией могил, над которыми не сохранилось креста. История знает немало подобных глупостей, одолжением было бы называть их святотатством или богоборчеством, потому что как для первого, так и для второго всё-таки надо иметь некоторое самомалейшее понимание и святого, и Бога.
Я говорю «понимание», а не «понятие». «Понятие», то есть понимание сути, для обращения с некоторыми вещами, к сожалению, не может считаться обязательным. Мера понимания ряда предметов есть мера их принятия, а это вопрос всегда глубоко личный и является делом совести каждого. Но для более-менее корректной и просто элементарно небезграмотной постановки вопросов достаточно было бы приобрести очень простое представление о категориях – это доступно, на первый случай, в результате самых поверхностных штудий толковых словарей.
Здесь мы некоторым образом касаемся проблемы соотношения «профанного» взгляда и взгляда, условно, «просвященного» – «профан», «неофит», «новоначальный» зачастую более остро видит некоторые вообще-то приметные детали, которые уже примелькались «специалисту», «профессионалу», «знающему» и т.д. – человеку, глядящему изнутри.
Однако от свежего взгляда того, кто впервые приходит в определённое пространство, детали заслоняют суть событийной ткани, проявляя содержание, которое они имеют своей причиной, очень медленно, постепенно, как изображение на фотографии в соответствующем реактиве. Почему и требуется особенное смирение и внимание, терпение в постижении новых горизонтов значений. Если хватает сил освободиться от переполняющих тебя «прежних» знаний и соображений, обычно в новой области возможных пониманий и впрямь открываются удивительные вещи.
Было бы ошибкой, конечно, утверждать, что современный «неавтор», симулирующий художественную деятельность, лишён понимания контекста другого уровня: не являясь специалистом в достаточно возвышенных пониманиях, в которых, в общем-то, назвать себя сведущим не может никто из людей, они (оно) зато очень хорошо ведают, что способно пробуждать сильные эмоции сограждан.
Хотелось бы обратить внимание: именно эмоции, а не чувства. Эмоции в значительной мере менее осознаваемы и их проявления не поддаются контролю, в то время как глубокие чувства, которые обыкновенно очень сложны и имеют в себе оттенки своих противоположностей, зарождаются не так быстро, пробудить их непросто и парадоксальным образом проще «контролировать» – например, скрывать.

Чувство, в сущности, развёртывается, отражается, происходит в реальности, а не в сознании чувствующего, оно событийно: например, всякая любовь есть работа. Эмоция же, хотя тоже может диктовать поступки – действующая сила с небольшим зарядом, но часто, за счёт сильной концентрации, весьма разрушительным.

В деле пиара и рекламы, и это скажет любой психолог, сильные отрицательные эмоции человека, сознанием которого манипулируют, гораздо более полезны в плане продвижения товаров и запоминания брендов, чем эмоции положительные, но слабые. Как отмечает художник Виктор Маторин в интервью «Художники-реалисты сегодня в авангарде» («Православие.RU»), трудно серьёзно упражняться в рисовании, композиции, перспективе и сотне других премудростей, гадая, удастся ли ещё сподвигнуть на добрые чувства «среднего зрителя». В этом – вполне удовлетворительное объяснение причин обилия «арьегарда», полков поверхностных экспериментаторов. (Когда для объяснения некоторой данности достаточно простых причин, вряд ли необходимо измысливать дополнительные, как о том свидетельствует ещё архаика мыльнобритвенных принадлежностей Оккама).
Пресловутый посетитель выставок и галерей, тот самый «средний зритель», над которым не упускают случая поглумиться, – он, как известно, у нас в стране довольно хорошо образован, чуть хуже информирован, но зато, как правило, зряч, хотя и смотрит порой отчётливее зрением сердца, чем простым зрением, даже и в те моменты, когда именно простого зрения было бы вообще-то вполне достаточно. Ведь не всегда, чтобы рассмотреть муху, требуется телескоп.

Органон восприятия
Гораздо проще и с точки зрения современных лингвистических и психологических технологий – даже правильнее, чем возиться с чувствами, поэкспериментировать с эмоциями зрителя. Попробовать этого самого зрителя возмутить.
И он возмущается. По многим причинам, часть из которых разъяснять одним было бы бессмысленно, поскольку причины эти носят слишком глубокий и даже как бы «сакральный» характер, а другим – не нужно, так как они и без разъяснений имеют о них представление.
Но другая часть причин, о которых поговорить можно, – вполне на поверхности. И некоторая из них – желание борьбы. Православный верующий человек, насколько можно судить, порой рад пострадать за свою веру и чувствует себя обязанным «вступиться» за «поруганные святыни». Его гнев, его сильные эмоции питают то, по отношению к чему они возникают.
В иносказательной форме некий совершенный образ действия можно обнаружить в тех же «Житиях святых» Дмитрия Ростовского. В истории преподобного Мартиниана Белозерского читаем: «Молодые силы неудержимо рвутся на подвиги, и ревность юного инока доходит до того, что он просит старца установить ему более строгий пост, чем тот, к которому принуждала братию скудная монастырская трапеза…» И что же? «…Но опытный старец не дозволил ему этого и приказал есть хлеб с братией, только не до сытости».
Ненапрасно старец «укоротил» юношу.
Для нормальной жизни нам всем, в сущности, нужен враг. Нашу общую, вне зависимости от вероисповедания или атеистических склонностей, первейшую нужду составляет образ врага. С врагом сражаются, с ним борются, в христианстве, в православии, издревле уважали врага, а ещё его пытаются полюбить и простить. Враг сильно украшает жизнь: на нём можно оттачивать себя, как нож затачивают о камень. А можно и затупить. Смотря как приложить себя к врагу.
Сегодня образ врага противопоставлен не образу защитника, воина, а образу жертвы. Есть некие террористы, есть потенциальные жертвы этих террористов, то есть мы с вами.
В древнерусской литературе образу врага посвящено немало эпитетов и называний. Субъектные: «противник» (напротив), «супостат» (то же – супротив), «стречник» (встреча). Предикатные: «поганый», «лукавый», «льстивый», «пронырливый». Образ врага в русском национальном сознании, да и далеко не только в русском, в чём-то смыкается с «имиджем» нечистой силы.

А теперь внимание, вопрос: этого ли врага мы себе выберем? С ним ли сражаться? Не мелковат ли? И если да, то как? Какую форму должно избрать сопротивление? Очевидно, что в современном мире оно должно быть прежде всего безэмоциональным, спокойным, трезвым, взвешенным, глубоким, ироничным. Никакой глупой рокерской «протестности» – эта парадигма давно себя изжила, и требуется другая. Ирония – оружие особенно действенное, при умелом применении оно совершенно изничтожает всякий серьёз и пафос, а опыты «арьегардистов» весьма часто грешат именно неумеренной пафосностью: нам говорят, нас предупреждают, что сейчас уже наконец скажут нечто, откроют. Ну, давайте же, мы вас слышим. Но нет – вместо наполненного смыслом молчания или изречения снова пустой треск радиоэфира.

Именно в нашей способности углядеть цели и смысл явления – то самое оружие, которым обыдет тя истина его. Необходимо помнить, что любое упоминание обновляет событие. Есть вещи, которые существуют только, когда о них говоришь. Да, собственно, таковых большинство. Таковы вообще феномены. «Эйдосы», которые в классической истории философии известны ещё и под другим псевдонимом, «ноумены», по природе иные: их существование менее обусловленно и более безусловно. Однако бытует мнение, которое, по-видимому, не очень далеко отстоит от истины, – что говорить о них совсем даже невозможно.
Нелишне, кстати, вспомнить, что в богословии есть два основных способа описания Того, Кто выше всех описаний, две основные методологии: катафатическая и апофатическая. Первая основана на «положительных» определениях Бога, вторая – на «отрицательных»: путём последовательного отрицания всех возможных для приложения атрибутов и модусов она выявляет абсолютную, запредельную, онтологическую, превосходящую всякое человеческое воображение трансцендентальность божественного. Потрясающие апофатические описания есть у Блаженного Августина. Если обратиться к России, исполненные парадоксальных смыслов слова есть, например, у Николая Бердяева, так, в «Истине и откровении» читаем: «Бог не есть причина мира, как не есть господин и царь, как не есть сила и мощь. Бог ничего не детерминирует. Когда говорят, что Бог есть Творец мира, то этим говорят что-то безмерно более таинственное, чем причинное отношение. Бог в отношении к миру есть свобода, а не необходимость, не детерминация. Но когда говорят о свободе, то говорят о величайшей тайне. Бога превратили в детерминирующую причину, в силу и мощь, как превратили в господина и царя. Но Бог ни на что подобное не походит, выходит совершенно за пределы подобных категорий. В известном смысле у Бога меньше власти, чем у полицейского, солдата или банкира».
Цитата приведена, собственно, не в попытку ещё раз сказать расхожее, а просто с целью напомнить, что порой отрицание и самых что ни на есть земных категорий служит только к их утверждению. Сражаться и противостоять злу, кроме прочего, вероятно, нужно очень экономно. Когда речь идёт о национальном самосознании, укреплении, обновлении, усилении, не может употребляться тактика по принципу «это есть наш последний и решительный бой». Имеет смысл, наверное, задуматься о стратегии, то есть долговременном самоопределении, прояснении ключевых позиций, в том числе и о принципах обороны от всякого рода провокаций.
Конечно, можно на перформанс отвечать перформансом. Почему бы разгром инсталлякров не назвать и не счесть в свою очередь тоже художественной акцией? Это путь. И наличие подобного подхода в методологическом спектре, и люди, которые готовы ему следовать, в принципе, ободряют, поскольку «активное действие» в подобной области означает прежде всего жажду ноуменального в обществе, настоятельную в нём потребность, свидетельствует о тяге к ощущению Богоприсутствия, полноты бытия. Однако важно контролировать ситуацию: следить, чтобы подобную тягу не использовали в своих целях разношёрстные пиар- и политтехнологи.
Заботы наши устемлены не к тому, чтобы разменяться в ответах на суетные, ежеденно сменяющиеся искушения, а простираются к высшим целям. Поэтому, возможно, вместо того, чтобы комментировать действия одних «акционеров» другими акциями, тем самым, повторюсь, усиливать информационное поле, создаваемое первыми, – ровно в то же самое время имеет смысл раскрыть Книгу? Любой «активный», выходящий из границ внутреннего деяния и становящийся внешним действием «ответ» есть подкормка: только за счёт таких «ответов» артефакты и их неавторы жиреют значениями, поскольку в них, в общем-то, нет собственного, внутреннего автономного источника, порождающего смыслы, да и вокруг – полное отсутствие внешнего контекста реализуемого замысла. Другими словами, игнорировать – тоже особенное искусство, действенное оружие. Симулякр, отсылающий к другому симулякру или к самому себе, а более ни к чему, не обладает способностью воспроизводиться во времени или копируется в информационном пространстве извращённом, ущербном. В отличие от «знака», каким становится произведение искусства, которое существует как бы вне времени, приобретая от смены контекстов и углубляясь с каждым встречным-поперечным интерпретатором.
Православное богослужение для верующего человека несёт в себе образ событий, происходящих в настоящее время в реальном времени с той же мерой необратимости и с тем же трагическим накалом, что и две тысячи с лишним лет назад. Попытка симулякра, существование которого сомнительно и является следствием «сетевого неавторства», досягнуть из своей низины самоценности до высоты, перед которой в изумлении и трепете останавливались светлейшие умы человечества, наивное декларируемое притязание «арьегарда» задать общезначимый вопрос о религии, разумеется, смешны. А степень агрессивности, с которой симулятивный «суповой набор» стремится напитать сердца и души наших сограждан, и, главное, удивительная по факту поддержка такого сомнительного «вливания» со стороны некоторых других наших сограждан – всё это уже приводит нас к выводам другого рода.
Но здесь мы покидаем область общекультурологического беглого рассмотрения. Тут начинается известная граница, которая, по идее, должна бы охраняться практикующими политологами.

Василина ОРЛОВА