Наталья НОВИКОВА: ЯЗЫК НЕ ВОСПРИНИМАЕТСЯ АБОРИГЕНАМИ КАК ЦЕННОСТЬ

№ 2017 / 21, 16.06.2017

Наталья Новикова, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Отдела Севера и Сибири Института этнологии и антропологии РАН, с середины 1990-х годов занимается изучением процессов взаимодействия коренных народов Севера, нефтяных компаний и органов власти. Ведёт в Интернете сайт «Юридическая антропология», является редактором серии «Исследования по юридической антропологии» (с 1997 по 2008) и организатором Международных летних школ по юридической антропологии. Член рабочей группы при Комитете национальностей Государственной Думы РФ по подготовке законопроекта «Об оценки воздействия на исконную среду обитания и традиционный образ жизни коренных малочисленных народов Российской Федерации». Член Правления Комиссии по правовому плюрализму МСАЭН. Член Научно-экспертного совета Комитета Совета Федерации по федеративному устройству, региональной политике, местному самоуправлению и делам Севера (секция по делам Севера и КМНСС и ДВ).

 

– Ваш изначальный научный интерес к манси, исследования, с которых началась ваша работа как этнографа – чем объясняются? Можете при- помнить эти стартовые моменты?

– Ну, вы так говорите, как будто мне сто лет! Конечно же, помню. Первая экспедиция не забывается, по-моему, никем и никогда. Я начинала свою работу с манси в Ханты-мансийском автономном округе, а потом в Свердловской области. Первая экспедиция у меня была в 1978 году.

– Я свою первую, метеоритную, экспедицию в Туву на речку Чинге в горной тайге тоже прекрасно помню: 1986-й год, но я был тогда всего лишь костровым.

– Ну, видите – всё это не так далеко. А когда начала интересоваться культурой манси, я жила в Омске, и, конечно, на выбор повлияло общение с моим научным руководителем. Николай Томилов (член докторского Диссертационного совета по археологии и этнографии при ИАЭТ СОРАН. – Д.Ч.) мне посоветовал тему, и диплом у меня был по Медвежьему празднику. Это основной праздник у манси, который долгие годы запрещали отмечать в СССР. И далее было логично заняться традиционными праздника- ми манси, конечно же, в полевых условиях…

– Каково сейчас самочувствие манси в плане родного языка? В Берёзовском районе, насколько нам известно, где живут северные манси, практически утратившие родную культуру и язык, – всё безвозвратно. А как быть с южными манси, кондинскими – тут ещё имеются надеж- ды, и могут быть спасительные рецепты?

– Что касается языка – у нас вообще сложилась ситуация в стране, когда язык не воспринимается как ценность. Люди решают, что надо учить или не учить родной язык только с точки зрения того, как это им поможет в жизни. А как может этот язык, язык тех же манси помочь им в современной жизни? Понимание, что язык важен, как наследство, как культурное богатство – я редко встречала у молодёжи. Очень мало у нас интеллигентных людей из коренных северных народов, дети которых бы говорили на языке родителей – разрыв даже на уровне двух поколений прослеживается. Хантыйский язык, например, конечно же, гораздо живее, чем ненецкий, особенно тундровой. Тут многое зависит от географии. В Ямало-ненецком автономном округе практически 80% ненцев говорят на своём языке, здесь это наиболее благополучный язык из числа коренных языков. Не южные манси, которые были ассимилированы ещё в начале 15 века, а восточные манси – вот кто требует научного внимания. Я работала тогда, когда писала первую книгу, у восточных манси, и могу сказать, что сложилось у них не всё удачно. Литературный язык был выбран из северного диалекта, письменность была создана на его основе. А восточно-мансийский диалект – оказался безписьменным. Хотя были специалисты, Екатерина Ивановна Кузакова была прекрасным лингвистом и пропагандистом этого языка. И вообще было много людей на Конде, которые занимались сохранением культуры. Но их учили в школах уже другому диалекту – и по Северу это вообще генеральная проблема у аборигенов, когда учат не тому языку, на котором разговаривают дома. Но более глубокая проблема – в том, что там и дома мало кто разговаривал на родном. Вот тут кроется причина того, что языки вымирают – ведь их и в школах преподают, как родной язык, а не иностранный. Как с русским языком – по букварю учимся писать… Вообще, во многих школах, где обучаются коренные народы Севера, язык сохраняется только благодаря усилиям учёных, лингвистов. Откуда-то взялась у нас легенда, что чем больше человек выучит языков, тем сложнее будет ему жить, тем загруженнее как бы будет сознание. Хотя множество психологов и лингвистов доказывали, что, наоборот, знание многих языков, помо- гает и другим знаниям укладываться в разуме «удобно». Вот этого – вообще не слышат. А только повторяют родите- ли, что финно-угорские языки сложные, очень много падежей, нет родов, детям будут говорить «моя твоя не понимает», будут дразнить и так далее. Но тут надо учитывать, что эти родители – прошли интернат, где им запрещали говорить на родном языке, и они это очень хорошо пом- нят, как их даже наказывали за то, что говорят на родном языке.

– Но с тех пор уже как минимум одно поколение стало само родителями, почти тридцать лет прошло – говорить никто не запрещает, а сами интернаты по всей стране уступают место усыновлению (недавний скандал в Магадане показал, что и оно не панацея, а иногда и прямой вред здоровью ребёнка), так неужели говорить не хотят и теперь?

– А уже нет тех бабушек. Понимаете, продолжи- тельность жизни аборигенов очень небольшая, условия жизни тяжёлые, и передавать язык уже некому, поэтому и вмешивается наука сюда – конкретные лингвисты-подвижники, которые пытаются спасти язык. Был проект в Ханты-Мансийском Автономном округе, – Культурно-антропологическая школа, – Ольга Александровна Кравченко вела проект. Там бабушки преподавали языки – четыре языка в этой школе было, в Казыме. Так вместо того, чтобы вла- стям поддержать этот проект, его же потом закрыли! Обучение языкам для коренных народов сегодня очень актуальный вопрос. Потому что ресурсов, возобновляемых биологических ресурсов не хватит на всех. Уже сегодня черта подведена. Новые люди не могут заниматься традиционным природопользованием. Значит, они должны получать образование и идти в другие сферы – не как раньше было, не насильственно, а добровольно. Но мы разговарива- ли с родителями нынешних школьников, и они говорят, что конечно же хотели, чтоб кто-то продолжал наше дело – рыбак, охотник, но с этим всё сложнее в Западной Сибири, оленевод, – но я могу передать это стадо одному сыну, а другие-то должны делать что-то другое… И поэтому образованию надо уде- лять там очень большое внимание. А из-за того, что не хватает специалистов, наоборот тамошние школы не готовят к университету. Мы же знаем, что детям, которые закончили сельскую школу на Севере, очень трудно поступать в университет и, даже если поступили, учиться там. Они не готовы к этому.

– Да, наверное, таких Ломоносовых нынче мало. Из числа же тех пассионариев, которые вполне в своём времени сравнимы с ним в страсти к знаниям и преподаванию – широко известен ныне, увы, покойный поэт Юрий Вэлла. Вы хорошо его знали, дружили с этим «лесным поэтом», как его многие звали в столице. Он ведь был не только большим поэтом, но и оленеводом настоящим, жил в тайге, на стойбище, приобщал не только детей, но и внуков к традиционному делу своего народа, а ещё и боролся за права всех народов Севера. Что дало Вам общение с этим уникальным общественным деятелем?

– Это не лесной поэт, это просто поэт, я бы уточнила. Он очень много сделал для сохранения культуры в Ханты-Мансийском округе, создал Экомузей – это и тогда и сегодня весьма оригинальное, не сильно распространённое явление. Экомузей предполагает жизнь реальных людей в нём. Это мастерская, созданная для того, чтобы люди восстанавливали традиции, утраченные за период 1970–80-х, когда поли- тика ассимиляции была, до этого – политика расселения, запрет проводить традиционные праздники. Кстати, тот самый Медвежий праздник был в советское время запрещён и жертвоприношения были запрещены…

– Политика партии была последовательна, одинаково строга ко всем праздникам, носящим религиозный смысл, включая, конечно, язычество, – но, плохо, наверное, что это перекиды- валось и на воспроизводство культур коренных народов, им всё же навязывали общий прогресс.

– Эта политика себя не оправдала, поэтому и говорить о ней нет смысла. Было повреждено то, что скрепляет духовную жизнь коренных народов, поэтому им и пришлось аварийно спасать себя в период перестройки. Тогда в ХМАО, со второй половины 80-х было создано очень много таких музеев. Но музей Юрия Вэллы в Варьёгане отличался тем, что не был формальным – где существуют экспонаты и инвентарные номерки на них. Он создал музей под открытым небом, в котором люди из всё тех же коренных народов могли бы просто брать как образцы какие-то предметы быта, и делать с них копии. Инструменты, одежду, всё что там было представлено. Если забыли, как это делается – можно взять, а потом вернуть оригинал или свою же копию. В этом музее ближайшие соседи и друзья восстанавливали избушки, это было живое представление жизни не только ненцев (Вэлла был ненец), но и хантов. Причём опыт Экомузея применялся и за его пределами – в Красноярске была первая биеннале музеев, и он повёз туда чум, и они с женой сидели в нём всё время выставки. Посетители могли туда заходить, и Юрий рассказывал им, чем занимается на своей половине чума муж, чем занимается жена, Елена Фёдоровна Айваседа. Она очень была важна в этом проекте, она олицетворяла женскую половину этого традиционного общества, и пока он рассказывал о себе, она демонстрировала традиционный быт ненцев. Юрий и Елена получили гран-при этой биенна- ле. Потом он получал ещё премию Фонда Сороса за подвижничество. И когда Юрий приехал в Москву получать эту премию, он захватил с собой внука, который продемонстрировал тут выставку игрушек, сделанных собственноручно. Эта выставка тоже стала событием. У Юрия есть такая фраза, которая стала эпиграфом к моей книге «Охотники и нефтяники», которую я посвятила его памяти: «Я не хочу, чтоб прервалась тонкая цепочка: земля – олень – оленевод – внук оленевода». Так как Юрий был человеком очень восприимчивым к тому, что происходило в современном мире, он не музеифицировал эту культуру и представлял её как культуру современного человека. И когда у него начались конфликты с нефтяниками, и органы власти смотрели сурово в его сторону, а там манера у властей и нефтяников прилетать на стойбище на вертолёте внезапно. И когда они высаживались, он никогда не встречал их, а ждал их в чуме, слушая Моцарта или читая современные книги, подчёркивал, что пополняет культурный багаж, что не «отсталый». И он на самом деле любил Моцарта, и много ездил в разные страны, в некоторых поездках мы были вместе, это было большим событием для тех стран, куда Юрий приезжал, и вообще он был очень важной фигурой в финно-угорском сообществе. И счастлива, что общалась с ним, поддерживаю связь с его семьёй, и памятник который поставлен в Варьёгане на его могиле, на мой взгляд, достойный. Сделал его знакомый Юрия, художник. Сейчас там создан его музей, им занимается его старшая дочь, Аэлита. А в библиотеке, в Мегионе работает Татьяна Юргенсон, она поэт, акти- вистка – и собирает сочинения Юрия, в 5 томах. Туда войдут и статьи, которые о нём писали, но пока, к сожалению, не найден спонсор для этого издания, хотя все мы готовы работать бесплатно для составления этого собрания сочинений. И я собрала как раз том воспоминаний, исследований о нём – и буду рада продолжить эту работу, но на типографию пока средств не найдено. Пока этим больше занимается Татьяна, я как бы на подхвате… Если собрание выйдет – это будет, конечно, большой вклад в развитие культуры коренных народов Севера.

– Вы известны в России и за её пределами как видный эксперт по юридической антропологии. Повлияло ли на эту вашу специализацию общение с Юрием Вэллой, который буквально прорубал свой путь в этом направлении, устанавливая с нефтяниками контакт почти как с инопланетянами?

– Нельзя сказать, что только общаясь с Юрием, я стала интересоваться юридической антропологией. Скорее, когда мы познакомились, то уже вместе, параллельно занимались схожими проблемами коренных народов с юридической стороны, а проблем накопилось к тому времени очень много. Для меня же началось всё, наверное, в 1995-м году, когда мне показали материалы по Приобскому месторождению. Там аборигенная семья отдавала нефтяникам свои родовые угодья, территорию тра- диционного хозяйствования фактически за шесть батареек. В договоре были в составе «выкупа» мешок муки, мешок сахара и шесть батареек.

– И это там, откуда потом счастливчики-«недропользователи» выкачали нефти на миллиарды долларов?

– Вот именно, месторождение очень богатое. Когда я всё это увидела, то написала статью в «Северные просторы» (журнал, рассказывавший об истории и современной жизни российского Севера, выходил с 1985 по 2006 год. – Д.Ч.). Таково было начало моей работы в качестве юриста-антрополога, до этого я больше занималась изучением духовной жизни, обычаев коренных народов. А у Юры тоже был свой особый мотив, как раз мотив той стороны, которую в ходе освоения нефтеносных мест, всячески пытались объегорить. Он вообще, когда только начинал интересоваться юридической стороной конфликтов, был как поэт вдохновлён, но при этом мало осведомлён. Я спрашивала его: какие у тебя есть документы на твою землю, где занимаешься оленеводством? Он ответил: «А у зайца есть документ?» Он считал, что человек живёт в природе, как её неотъемлемая часть…

– Однако туда как раз в девяностых и пришли господа, чтобы именно отъять часть природы, ту часть, которая стала потом и для всей страны бюджетообразующей, если не сказать – источником власти…

– Потом Юрий даже учился на юридическом факультете в Нижневартовске, не помню, сколько курсов он закончил, но это было ему важно именно в плане получения конкретных знаний, диплом-то о высшем образовании у него давно был. Я тоже преподавала некоторое время в том институте в Нижневартовске, и мне преподаватели говорили, что экзамены, которые сдавал Юрий, они использовали как возможность с ним поговорить, узнать что-то о жизни оленеводов и узнать что-то, что он думает по какому-то информационному поводу. Да и вообще заниматься юридической антропологией поначалу было сложно – ведь я и мои коллеги-антропологи сталкиваемся в первую очередь с тем, что все общества живут по своим законам. По своим, или по государственным, или по международным. В общем, нормы права есть в любом обществе. Не случайно большинство основателей этнографии и антропологии в мире по образованию были юристами. И вообще, если мы посмотрим книги по этнографии разных народов, мы всегда там найдём, если это хорошие, фундаментальные книги, описание, какими нормами в жизни руководствуются эти народы. Как развиваются аборигенные сообщества, как они взаимодействуют с промышленными компаниями – это уже следствия юридических норм, которые гласно или негласно живут в обществах. Кроме того, в конце 1980-х годов началось движение по созданию законов о коренных народах. Вы же знаете, что в советское время законов таких не было, и в конституции, новой, 1993-го года появились две статьи о коренных народах. Обе статьи очень важны, но особенно важна 69-я статья, где гарантируются права коренных народов в соответствии с международными принципами и нормами международного права и договорами, ратифицированными РФ. С этого началась работа по подготовке законов, которые будут регулировать жизнь коренных народов РФ. Кстати, когда заседало Конституционное Собрание, то наш Институт подавал туда свои законопроекты, тогда было очень активное общественное движение по созданию новой конституции. Наш отдел тоже подавал туда письмо через знакомых депутатов: какие статьи, как мы считали, должны быть в отношении коренных народов. Потом уже началась работа с законодательством, я участвовала, меня пригласили старшие коллеги – Валерий Тишков (директор Института этнологии и антропологии РАН), Зоя Соколова (советник Института этнологии и антропологии РАН, работает с 1956 года), учёные нашего института активно участвовали в этой работе. Я воспринимала тут свою долю в общей работе как непосредственную задачу – донести до депутатов, как этнограф, занимающийся полевыми исследованиями, наиболее острые проблемы коренных народов, которые не регулируются общим законодательством. Во всём мире есть нормы права, регулирующие жизнь коренных народов, а у нас их не было.

Вручение Ю.Вэлле премии Фонда Сороса “За подвижничество. 1998 г.”.

С ним внук Колчу.

 

– Видимо, пока шли процессы конвергенции и народ был едино-советским… Другое дело, когда сталкиваются на одной земле целые исторические и формационные пласты – нефтедобытчики в эпоху реванша частной собственности, и оленеводы с их родовой собственностью-стадами, это напоминает визуально «наскок» одной тектонической плиты на другую, там и возникают вулканы конфликтов, почти как в САСШ времён войн с индейскими племенами наших «евро-оккупантов»…

– Потому эту законодательную работу я тогда и воспринимала очень серьёзно: понимали, что воздействуем на живую жизнь тех же оленеводов и от наших законов будет зависеть их будущее, их процветание или же увядание. Был такой случай, когда я работала над законопроектом об общинах коренных народов – мы работали с Владимиром Етылиным, он был депутатом, с Чукотки, он был, как говорят, в теме, в Госдуме мы долго работали совместно. И в своих экспедициях я часто общалась с аборигенными сообществами, рассказывала, что мы планируем заложить в закон об общинах, и получала отклик. Вот, например у Юрия Вэллы был дядя Олег Айваседа, который вообще не имел формального образования, но очень знающий как оленевод, и вот именно он способствовал нашему законотворчеству в этой области. По юридической антропологии в мире, к сожалению, очень мало специалистов. Однако на одной международной конференции я узнала, что в Оксфорде есть очень большая группа, занимающаяся юридической антропологией. В Вене тоже очень много студентов занимаются, по двадцать выпускников в год у них бывает. У нас же в стране – единицы, кто этим занимается. И, к сожалению, этот очень важный предмет чрезвычайно мало, где преподаётся в университетах. Даже судьи – по процессам мы это знаем, – судьи, самой высокой квалификации юристы, очень многого не знают из аборигенных норм. Не разбираются в законах о коренных народах, в международном праве и уж тем более в локальных нормах, условиях жизни аборигенов. Поэтому возникают большие проблемы и в нашей правозащитной работе.

– Я слышал в Томском государственном университете на истфаке от аспирантки, что селькупы, например, как крайне малочисленный коренной народ, даже неподсудны по некоторым статьям (чуть ли не за убийство в том числе)…

– Что вы! Забудьте эти байки. Уголовный кодекс не имеет никаких «национальных изгибов». Ещё с начала 19-го века, когда тут регулятором был Устав Сперанского, преступления против личности были вынесены в общее законодательство. В статьях трёх федеральных законов о коренных народах, при каждом законе есть статья, касающаяся обычаев этих народов. Но эти обычаи и традиции всегда дополнительным свидетельством являются – в случае преступлений. В судебной защите они могут использоваться, если не противоречат конституции и законам РФ. Статья 14-я закона о гарантиях прав коренных народов существует для того, чтобы суд мог разобраться во всех особенностях дела – если такое разбирательство сочтёт нужным. Но преступления против личности – это не обычай. Бывают такие обычаи – кровной мести, добровольной смерти, но, как я уже сказала, с начала 19-го века такие обычаи судом не учитываются. И коренные народы имеют в РФ специальные права только для ведения традиционного природопользования, сохранения и развития своей культуры.

 

Беседовал Дмитрий ЧЁРНЫЙ