ВЕСТНИК МЕЖДУНАРОДНОГО СООБЩЕСТВА ПИСАТЕЛЬСКИХ СОЮЗОВ

№ 2006 / 45, 23.02.2015


Памятник Проскурину открыт

26 октября в городе-герое Брянске состоялось долгожданное открытие мемориального памятника выдающемуся русскому писателю Петру Проскурину. Многолетние усилия семьи писателя, литературной общественности наконец-то привели к долгожданному результату. Долгие творческие поиски талантливого скульптора А.А. Ромашевского увенчались сияющим результатом. С постамента на нас смотрит фигура классика русской литературы, полное раздумий чело свидетельствует о глубочайшей духовной жизни.
Как и полагается на церемониях подобного рода, многочисленные друзья, коллеги, представители Министерства культуры РФ, администрации и управления культуры области старались ещё раз поделиться личными впечатлениями от общения с Петром Проскуриным, которого называли не иначе как «русским богатырём» и «великой фигурой», точнее охарактеризовать «важность и мощь» его творческого наследия. За появление памятника, пусть и только пять лет спустя, вдова Лилиана Рустамовна и сын Алексей особенно благодарили двух людей – нынешнего губернатора области Николая Денина и бывшего – Юрия Лодкина.
От Союза писателей России приветственное слово было сказано секретарём правления известным поэтом Анатолием Парпарой, от исполкома МСПС выступил секретарь исполкома Максим Замшев, от фонда «Литературный центр Петра Проскурина» – его президент Альберт Иванов.
Участникам торжеств приветственное письмо прислал министр культуры России Александр Соколов.
В программу мероприятий этого памятного дня входило также открытие мемориального кабинета. И фотовыставки, свидетельствующей об одном дне пребывания Петра Лукича Проскурина в Брянске в 1998 году.



ЧЁРНЫЕ ПТИЦЫ
(отрывок из повести)

Посвящается Лиле
Тревожный знакомый свет прорезался неровным, дрожащим бликом и исчез, чтобы снова появиться через мгновение, и она даже во сне потянулась на этот свет; это было предупреждение, предчувствие счастья, одного из тех немногих мгновений, таких редких в её предыдущей жизни; где-то в самых отдалённых глубинах её существа уже копилась таинственная, как подземная река, музыка, и, как всегда, она начиналась с одной и той же мучительно рвущейся ноты. Было такое чувство, словно боль сердца, невысказанная за всю её трудную и уже долгую жизнь, высвобождалась, делалась открытой для всех, и все удивлялись и жалели её; но и это тоже было не главное – это тоже мимолётно и бесследно исчезало. Оставалась иная боль, боль освобождения – тихая, щемящая, что-то вроде неслышного, скользящего полёта над ночной землёй, с редкими вкрапинами огней внизу. И вот уже музыка заполнила всё вокруг: и звезду в чёрном бархатном небе, и редкие огни внизу, и сама она, и её неслышный полёт были музыкой. Она ещё сдерживала себя, ещё боялась вдохнуть всей грудью резкий ночной воздух, но подземная река в ней всё ширилась и рвалась наружу, она узнала свой голос, он лился свободно и широко, легко перекрывая пространство и все посторонние звуки; ничего больше не оставалось в мире, кроме этого мучительного и победно-торжествующего голоса; в небе ответно разгоралась всё та же болезненно яркая звезда; синевато лучащаяся, огромная, она появлялась всякий раз, как только начинал звучать во сне её голос; так было всегда. Вот и теперь, разрастаясь, сиреневая звезда неостановимо неслась ей в зрачки, слепила, было невыносимо переносить её нестерпимый, всё обострявшийся свет; и мир вот-вот готов был рухнуть; она изнемогала… И было ещё одно очень странное чувство – она всегда знала, что поёт во сне, что слышит себя, свой голос в далёкой молодости, но остановиться не могла – границы времени смещались; только каждый раз она открывала глаза, чувствуя себя окончательно разбитой, измученной, ещё большей старой развалиной, чем до сих пор.
Всё обрывалось неожиданно, оставалась лишь тупая боль в сердце, и каждый раз Тамара Иннокентьевна боялась конца, каждый раз она обессиленно долго лежала, боясь шевельнуться, и широко открытыми глазами невидяще глядела в темноту, мучаясь желанием остановиться на чем-нибудь привычном, хотя бы на старом резном шкафу чёрного дерева; это приходило всегда ближе к рассвету и поэтому особенно обессиливало: сегодня же к опустошённости присоединилось ещё и чувство незавершённости, на этот раз недоставало чего-то главного.
До сознания Тамары Иннокентьевны вдруг явственно донёсся совершенно посторонний, не имеющий к ней и её сну никакого отношения, просторный вольный шум; она удивилась, что в этом убогом и тесном мире есть что-то ещё постороннее. Она заставила себя приподняться и прислушаться и с облегчением опустилась на подушку. Ничего таинственного и загадочного, всего лишь сильный ветер, и как раз со стороны окна; теперь она почувствовала, что в комнате очень свежо; как хорошо, подумала она, впереди ещё полностью месяц зимы (она любила зиму), и улицы завалены снегом: февраль нынче выдался снежным, вьюжным, как в добрые старые времена, когда много снегу и морозно, и на воздух выйти приятно, и сразу улучшается настроение, до оттепелей ещё далеко.
Заставив себя встать, Тамара Иннокентьевна забралась в тёплый халат и, плотно запахнувшись, зябко придерживая ворот у горла, подошла к окну, раздвинула шторы. Тотчас в комнату потёк неверный, всё время меняющийся свет фонаря, раскачивающегося во дворе напротив, и от окна ощутимо потянуло зимой, холодом. Тамара Иннокентьевна тихо улыбнулась; она угадала, так и есть, на улице был сильный ветер, вернее, вьюга, в свете фонаря непрерывно и густо несло массы снега, а высокие старые тополя, сейчас метавшиеся от ветра, росшие во дворе с тех самых пор, как Тамара Иннокентьевна помнила себя, казались живыми существами, обречёнными на гибель; они-то и производили тот непрерывный стонущий звук, заставивший её подняться с постели и подойти к окну. Стоя у настывшего окна, Тамара Иннокентьевна почувствовала себя бодрее и крепче; ей давно не приходилось видеть такой злой и беспощадной метели, и она, забыв о холоде, идущем от окна, никак не могла заставить себя оторваться от сплошных ливневых потоков снега и беспомощно раскачивающихся верхушек тополей. Ей представилось, что это по всей земле метёт вьюга и никакого города нет, а есть только бешено и неостановимо льющиеся с неба потоки снега, дремучие, стонущие леса (когда-то, много-много лет тому назад, ещё до войны, Глеб взял её в гастрольную поездку в Архангельск и дальше на север, она видела такие леса), дикие звери, застывшие реки с синим льдом и вся земля – в потоках лохматого снега, вся – от края до края. Она улыбнулась своим детским мыслям, но тотчас досада на себя взяла верх. Всё было иначе, значительнее и таинственнее, и много проще; вслушиваясь в кипящую душу вьюги, она подумала, что сегодня, когда она пела, ни в начале, ни в конце Глеб не позвал её, как всегда, не остановил. За что-то он на неё сердится сегодня, а ведь она ничего плохого за собой не знает. Во всяком случае, за последние годы. Что же она проглядела? И потом, Глеб никогда не таил зла, Глеб не мог быть жестоким к ней, он вообще не мог быть жестоким.
Теперь за окном в самом характере вьюги что-то неуловимо переменилось; впрочем, всё это она уже когда-то чувствовала, видела, переживала, и вот такой же тихой, щемящей болью болела у неё душа; всё это было, было! Что же изменилось в несущихся за окном потоках снега за последние несколько минут? Ветер усилился, ещё усилился, и свет фонаря стал беспокойнее, резче, летит, рассекает тьму…
Тамара Иннокентьевна зябко поёжилась: все эти выдуманные страхи – от одиночества, от долгой, несостоявшейся жизни. Фонарь по-прежнему раскачивался, всё так же весело и бешено неслись слепые снежные потоки. Тамара Иннокентьевна прошла на кухню, на ходу прикоснувшись ладонью к двери в другую комнату, хранившую всё самое дорогое в её жизни. На какую-то долю минуты она задержалась возле этой двери, преодолевая острое желание толкнуть её, войти, погладить крышку старого, верного рояля, самую дорогую память о Глебе, бросить взгляд на знакомые корешки книг; но в последнюю минуту передумала. После неожиданного пробуждения что-то необратимо стронулось с привычных мест, изменилось, словно в ней поселилось два непохожих, не очень умеющих поладить друг с другом человека. «Ах, да, да, опять эти страхи, – Тамара Иннокентьевна расстроенно потёрла себе виски, – а причина-то пустяковая, вполне объяснимая, обыкновенная, мороз вчера очень сильный был, а я ходила в магазин, а можно было обойтись и без простокваши один день. Очевидно, простудилась, так – лёгкое недомогание. День-другой хорошенько прогреться, лечь в постель. Девочки придут, извиниться перед ними. Лучше позвонить им домой, зачем им зря в такую погоду ехать. Они очень симпатичные, девчушки десяти и двенадцати лет, и, кажется, не без способностей, особенно младшая, Наташа, удивительно восприимчивая, и руки хорошие, особенно правая…»
Тамара Иннокентьевна медленно, ощупью прошла тёмным неосвещённым коридором на кухню и тут сразу же опять услышала, как неистово рвётся в окно ветер; за стёклами металась белёсая, мутная, беспросветная тьма. Перевалило всего лишь за полночь, и всё было ещё во власти глухой вьюжной бесконечной ночи; Тамара Иннокентьевна всё время ощущала на себе чей-то цепкий, осторожный, испытующий взгляд, взгляд был враждебный, неотпускающий и непрощающий. Тамара Иннокентьевна нетвёрдой рукой нащупала выключатель, щёлкнула им; яркий свет ударил в глаза, и привычные вещи обозначились на своих местах. Всё так же с лёгким ознобом и неприятным ощущением ломоты, особенно в суставах ног, Тамара Иннокентьевна зажгла горелку на плите, с удовольствием подержала руки у весёлого напористого огня, поставила на огонь чайник. Вскоре чайник энергично запел, готовясь вскипеть, и сразу стало теплее; Тамара Иннокентьевна приготовила заварку (она любила смешивать разные, хорошие сорта чая), а когда чайник на плите забулькал, резво подбрасывая крышку, щедро заварила чай, достала из шкафчика, встроенного в выемку стены рядом с подоконником, банку с малиновым вареньем. Сомнения и страхи кончились; с удовольствием отпивая горячий чай, она даже слегка улыбалась своей минутной слабости, кожа лица потеплела и порозовела, спать совсем не хотелось и тем не менее, угревшись и откинувшись на высокую гнутую спинку старого любимого кресла у стола, она незаметно задремала. Ей даже что-то приснилось, что-то далёкое, неясное, размытое и, несомненно, приятное; но, едва погрузившись в сон, она тотчас испуганно вскинулась. Сердце глухо и часто колотилось. Тамара Иннокентьевна торопливо осмотрелась. Всё оставалось словно бы и на своих местах, ничего не изменилось, только яркий свет лампочки в стареньком ситцевом абажурчике приобрёл какой-то мглистый оттенок, и от этого и стены, и полки, и посудный шкафчик, и стол, и полотенце над мойкой – всё как-то разом потускнело; Тамара Иннокентьевна поднесла ладонь к глазам, рассматривая. Кожа на руке тоже была серой, словно бы густо припорошённой сухой дорожной пылью; Тамара Иннокентьевна даже попыталась стряхнуть её. Да, да, что-то случилось не то со светом, не то с глазами. Она не успела удивиться, в коридоре послышались возбуждённые знакомые голоса, и на кухню первым ворвался Глеб, за ним Саня, очень стройный, как всегда, элегантный; в глаза метнулось расстроенное, вконец потерянное лицо Сани, хотя он изо всех сил старался принять непринуждённый вид, но задержаться на этом не было времени. Её подхватил, закружил по комнате Глеб; много крепче тонкого в кости Сани, слегка сутуловатый, он был очень сильным.
– Томка! Томка! Наконец-то! Наконец! – кричал он, обдавая её жарким, прерывистым, знакомым дыханием.– Наконец есть разрешение! А Димке Горскому отказали наотрез. Так ему и надо, а то он даже в этом не захотел уступить! Я заявление в военкомат, и он следом! А? Представляешь, с его хроническим бронхитом. Каков, а?
– He смей! Не смей! – попросила Тамара пропадающим шёпотом и сильно бледнея. – В такой момент нельзя кощунствовать над самым святым, что ты, Глеб! Дима ведь прекрасный человек, очень талантливый… нельзя! Он сам по себе – он ведь очень честный и совестливый.
– Томка, ты что? – шумно запротестовал Глеб.– Неужели ты подумала, что я всерьёз? Я сам Димку во как люблю, ты же знаешь. Только ведь не с его же здоровьем на фронт. Зато Солоницыну разрешили, мы с ним просились в одну часть.
выпуск подготовил Максим ЗАМШЕВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.