ТРУДНО БЫТЬ БОСХОМ

№ 2007 / 35, 23.02.2015

Поставить цель «быть тем-то или тем-то» невозможно. Не ты владелец цели, а Цель завладевает тобой, если ты ей пригоден. И чем раньше её рука дотянется до твоей колыбели, тем лучше. Как ни странно, но жизнь ужасающе справедлива, ты получаешь именно то, чего на самом деле хочет твоя тайная суть.
Писатель Анатолий Королёв (24. 09. 1946) родился в Свердловске – ныне Екатеринбург, – вскоре семья переехала в Молотов, – ныне Пермь. Окончил филологический факультет Пермского государственного университета, после чего по тогдашней практике был призван офицером служить в армии, но, в отличие от всех филологов, был направлен следователем в дисциплинарный батальон, в лагерь для заключённых солдат. (О причинах – в интервью.) После армии работал журналистом на Пермском ТВ и в местной газете. В 1980 году переехал в Москву, окончил Высшие театральные курсы. Автор романов «Голова Гоголя», «Эрон», «Человек-язык», «Змея в зеркале», «Быть Босхом»… Лауреат итальянской литературной премии Пенне, премии имени Аполлона Григорьева, премии правительства Москвы. Кроме того, Королёв известен как радиодраматург, его радиопьесы поставлены в Москве, Варшаве, Таллине, Братиславе, Кёльне. Популярен и как эссеист, автор работ о Чехове, Розанове, Булгакове, Пушкине. Ему принадлежит сенсационная версия о том, что автором диплома рогоносца был сам Пушкин, чтобы иметь формальный повод для дуэли с Дантесом. Последние два года преподаёт в Литературном институте, где ведёт творческую мастерскую прозы.

– Анатолий Васильевич, одно из последних ваших литературных достижений – финал премии «Большая книга-2006», в «шорт-лист» которой вошёл ваш роман «Быть Босхом». Книга посвящена крутым будням дисбата, куда направлен служить следователем вчерашний выпускник университета за связь с диссидентами. Поскольку роман автобиографичен и написан от вашего лица, не могли бы вы рассказать о реальных событиях, приведших героя (то есть самого автора) с университетской скамьи в армейский ад?

– Тридцать пять лет назад, когда я был молодым пижоном, я стал почитывать запрещённую в СССР литературу и постепенно втянулся в круг провинциальных диссидентов. Как я сейчас думаю, все мы угодили в воронку грандиозной провокации, которую устроил тогдашний глава КГБ тов. Андропов в провинциальной Перми. Вся запрещённая литература привозилась к нам под полным контролем госбезопасности, и все читатели вскоре угодили под колпак слежки. Сразу замечу, что я всегда был абсолютно равнодушен к политике и попал в сей водоворот, как кур в ощип. Да и чтиво-то наше было почти что беззубым, например, книжка историка Некрича о причинах поражения Красной армии в первые месяцы 1941 года. Или письма генерала Григоренко об упущениях в тогдашней армии, это был абсолютно советский человек, радеющий за страну. Но органы хотели отчитаться перед Политбюро: мы не зря едим хлеб. Мы бдим! Из этого надувательства и родился закрытый пермский политический процесс 1971 года, по которому я проходил как свидетель. В мясорубку закрутили для устрашения человек пятьдесят, но посадили только двоих правозащитников. А для того чтобы я понял, что такое зона с вышками на углах, и не кукарекал, меня – филолога, а не юриста, – и сослали следователем в дисциплинарный батальон Уральского военного округа, на южный Урал, в Тмутаракань, на станцию Бишкиль.
Наших московских лидеров Якира и Красина принудили даже выступить с покаянием на Центральном ТВ. Словом, провокация удалась на славу, и тов. Андропов после кончины Брежнева заступил на пост генсека.
Так на два года я оказался в лагере.
От шока я перестал есть и практически в зоне пил только крепкий чай с сахаром. Но одновременно подчеркну, что примеривать терновый венец было бы смешно. Всё-таки я не сидел на нарах как Достоевский, не вкалывал как Солженицын, не охранял зону как Довлатов, а парил в небесах, в погонах лейтенанта. Потому о своём прошлом я старался написать с юмором, без нагнетания ужасов.

– Одна из сюжетных линий романа «Быть Босхом» – это «роман в романе»: герой, начинающий писатель, молодой лейтенант, пишет вымышленную во многом биографию средневекового художника Иеронима Босха. Вам, лейтенанту Королёву, тогда удалось дописать свой «армейский роман» о Босхе до конца? Вы использовали его в своей книге или писали всё заново?

– Я сам накликал свою участь!
По иронии судьбы, оканчивая университет, я приступил к роману о Босхе. Этот средневековый мастер Северного Возрождения из брабантского городка Херцохенбосх прославился тем, что со сладострастием садиста писал пытки грешников в аду и ужас человечества в час Страшного суда. Так, шаг за шагом, следуя за такой вот экзотической фигурой, я в конце концов сам тоже оказался в аду подопытным кроликом на жаровне планиды.
История ещё та!
С другой стороны, в моём тогдашнем поведении был скрыт протест против насилия, протест чисто эстетический. Я писал роман назло надзирателям, наперекор зоне. Из грубых досок забора в колючей проволоке, из лая овчарок мой роман вылетал как заоблачный джин из раскупоренной бутылки. Я с упоением выдумывал жизнь человека, о котором практически ничего не известно, кроме нескольких фактов. В этом восторге вымысла была скрыта ещё один вызов советам, где царил сталинский культ фактов. Я шёл наперекор тотальной этике допроса, давлению улик и очных ставок. Фиг вашим фактам, товарищи!
Наконец, я писал барочный причудливый эзотерический текст, в котором напрочь отрицалась художественная власть тогдашнего соцреализма. Словом, я выпекал весьма острое блюдо.
И всё же как ни был я раскалён по ночам, когда усаживался за свои тетрадки, написать роман о Босхе тогда не удалось. И вот почему. Во-первых, я не видел его живописных подлинников. А это важно, лишь подлинник излучает силу. В моём домике – офицеру полагался дом – на стене висела плохонькая репродукция картины «Корабль дураков» (кстати, так назывался мой тогдашний черновик), но само полотно я увидел в Лувре лишь три года назад. Час мрачного благоговения перед оригиналом! Альбомы были так же недоступны. Я ездил в свердловскую библиотеку – ночь езды в поезде, – где, положив на репродукцию в альбоме Босха прозрачную кальку, переводил контуры шариковой ручкой. Так я пытался запомнить его видения.
Во-вторых, – и это главное – я был тогда атеистом, и мой интерес к Босху шёл мимо Христа. Я увлекался красотой мифа, а не глубиной веры. А ведь реальный Босх был не просто верующим, а изощрённым знатоком Библии, гурманом протестантизма, впавшим практически в ересь. Например, он считал сотворённый мир сразу отпавшим от Бога и рисовал всё земное как вариации ада, который уже наступил. И давно наступил. Бог создал не мир, но ад. Все эти тонкости теологии я до конца не улавливал.
Наконец, еретик и насмешник Босх не самый верный проводник в царство Божие.
Трудно быть Босхом…
Листая спустя тридцать пять лет те тетрадки с набросками армейского романа – они уцелели все до единой, – я видел наивный жар своей молодости. Для моей книги там мало, что пригодилось, всю босхиану мне пришлось писать заново. Словом, роман повзрослел (и постарел) вместе со мной.

– Помимо финала «Большой книги», ваш роман «Быть Босхом» стал ещё и лауреатом премии Аполлона Григорьева. То и другое почётно, но безденежно – это не огорчает? Что для вас важнее – престижность премии или её денежное наполнение?

– Участь серьёзного писателя во всём мире безденежна. За очень, очень редким исключением. Я пишу словами симфоническую музыку, а для денег нужно быть проще. Мне это не дано, хотя не скажу, что я бедствую, ведь я не служу, не толкаюсь по утрам в метро, не стою на шоссе в пробках, порой фортуна даже ко мне благосклонна. Вообще деньги – органическая часть твоей участи. Дело судьбы поставить тебе утром стакан молока. Или не поставить. Я живу на иждивении собственной участи.
Кроме того, муза брезглива, и от запашка наживы воротит нос.
А престиж премии я ставлю выше денег. Если вдруг мне предложат на выбор премию Нобеля и премию миллионера Пупкина ценой в десять лимонов, я выберу первую.

– Критики называют ваши книги пищей для гурманов. Вы изначально ставили цель быть писателем «не для всех»? Возможно ли в наше время сочетание «высокой духовности» литературы с большими тиражами? И чьё мнение для вас важнее – коллег-профессионалов или читателей?

– Поставить цель «быть тем-то или тем-то» невозможно. Не ты владелец цели, а Цель завладевает тобой, если ты ей пригоден. И чем раньше её рука дотянется до твоей колыбели, тем лучше. Как ни странно, но жизнь ужасающе справедлива, ты получаешь именно то, чего на самом деле хочет твоя тайная суть. Это как в «Сталкере» у Тарковского и Стругацких: в запретной зоне есть комната исполнения желаний, наш герой с риском для жизни снова и снова проникает в зону, чтобы вымолить исцеления обезноженной дочери, но комната вечно исполняет то, чего он хочет сильнее всего – вернуться живым. Так и жизнь со смертоносной силой исполняет истину твоего желания, а не болтовню рта.
Жизнь вообще игнорирует просьбы нашего рта, она слышит только вопль твоего сердца.
Возможно ли сочетание духа и тиража? Да, конечно, такое возможно. Опус Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» или триллер Зюскинда «Парфюмер» стали мировыми бестселлерами. Или успех романа головоломки «Имя розы» Умберто Эко. Цифры продаж оглушительны. Но тут есть один секрет, серьёзный писатель никогда не способен повторить свой мировой успех. Если вторая и третья книга имеют успех – ты уже повар.
И последнее.
Мнения профессиональных критиков для меня важнее, чем мнение простого читателя, но любовь читателя, конечно же, намного предпочтительней влюблённости отдельного критика.

– Расскажите о вашем многолетнем «театральном романе»: приехав в Москву, вы поступили на Высшие театральные курсы. Почему не продолжили после филфака литературную стезю, не выбрали, например, Литинститут или Высшие литературные курсы при нём?

– Всё очень просто – я объелся словами.
С ранних лет я много и жадно читал и зря поступил на филфак. Зря. Я как тот легендарный бутерброд уже был густо намазан маслом с одной стороны и вот намаслил ещё и обратную сторону. Вот почему я угодил в зону, такие бутерброды всегда падают маслом вниз. По уму, надо было бы равняться на судьбу врача Чехова, выбирать что-нибудь подальше от слов.
К 1980 году я, слава богу, уже избегал вечно молчащих букв и потому выбрал драматургию.
Я устал от молчания своих романов. Захотелось звука.
Между прочим, наша российская чувствительность к звуку всё ещё остаётся средневековой, если не первобытной.
Недавно я оказался в компании бизнесменов, где услышал замечательную историю о звуке… три молодых нувориша из новых русских взяли в аренду старый алмазный рудник в Южной Африке. Причём баснословно дёшево! Раньше здесь добывали алмазы по старинке, наши парни решили поставить дело по-современному, и на широкую ногу. Прилетают в Преторию и вдруг узнают тайну столь дешёвой аренды, оказывается, местное племя считает эту землю священной и колдуны племени охраняют её от всяких тревог. Наши в ответ – чихали мы на ваших колдунов. Прибыли на место. Разбили лагерь для геологической разведки. И вот в первую же ночь далеко-далеко вокруг застучали барабаны. Это колдуны принялись изгонять пришельцев с заветных мест. И так каждую ночь до утра рокот тамтамов: звук то убыстряется, то стихает… И что же! К концу месяца у русских начались проблемы со здоровьем: у одного – адские головные боли, у второго забарахлило сердце, у третьего отказала печень. Плюнули на дело и вернулись в Москву, где всех троих срочно госпитализировали.
Но вот что интересно, там же, в лагере, находилось несколько геологов из Европы, но с ними ничего не случилось.
От чувствительности к звуку один шаг до острой реакции на слово. Эта валентность всё ещё порождает у нас культ литературы и особое отношение к писателю. У нас принято вручать смысл своей жизни чужому слову, то есть свой личный смысл человек с поразительной простотой вручает другим.
Словом, поход в драматургию был вполне осознанным решением, но…
Но мои пьесы наши театры не увлекли, лишь только радиопьесы имеют успех в Европе. Вот этой осенью состоится премьера моей новой пьесы «Коллекция» в переводе Уты Аккерман на радио в Кёльне. Это ведущая радиостанция в Германии, конкуренция жуткая.

– Вы ведёте в Литинституте творческий семинар. Каковы впечатления от нынешних студентов – будущего русской литературы? Сегодня молодых писателей сплошь и рядом упрекают в нарциссизме, инфантилизме, литературной групповщине, стремлении к быстрому и лёгкому успеху – подтвердите это или опровергните?

– Приняв два года назад лестное предложение ректора Сергея Есина вести свою мастерскую прозы, я тут же подумал, что престиж писателя у молодёжи упал. Как же я был не прав! На конкурс пришло 180 рукописей, 60 человек были допущены к состязаниям – 24 принято. Но вот что ещё меня удивило, большинство присланных рукописей составляли фэнтези, пушистые сказания о мечах, демонах, щитах и замках. Причём сказки отражали не тексты, скажем, Урсулы ле Гуин или Толкиена, а голливудские блокбастеры.
Я давно не читаю фэнтези, что ж – пришлось читать. Выбирал тех, кто сумеет зримо описать всю эту ушастую чертовщину. Блестит меч в руке? Да, блестит. Ставлю плюс.
На сегодня у меня такой расклад. Левая половина – пушистые сказочники. Правая – любители чернухи, пинков, крови, гурманы царапин. В центре кошки, которые гуляют сами по себе. Большая часть семинара – девушки, меньшая – юноши. Пока девушки пишут сильнее, злее, точней. Я бы не сказал, что юные таланты инфантильны, они другие. Это поколение индиго. Они терпеть не любят стоять в очереди. Они все идеалисты. Они трудоголики. Литература для них путь в иное. Все они беглецы, недовольные своей судьбой. Социальное им безразлично. Деньги нужны, но горбатиться ради наживы не станут. Русское начало большинству чуждо. Они больше европейцы, чем москвичи. Их герои Эдварды и Христианы, но не Иваны и Марьи. Они дети экранов. Там, в голубой бездне интернета и Голливуда, их родина. Взрослых недолюбливают. Родителей терпят. Соперников не замечают. Мои книги читают, но я не их писатель. Короче, я дрессировщик пчёл.

– В прессе мелькнули сообщения о вашем новом романе «Stop, коса!». О чём ваша новая вещь?

– Да, действительно, я только что закончил роман, и мой любимый журнал «Знамя» принял текст к публикации. Сейчас я работаю над журнальным вариантом.
Так вот, мой роман о бессмертии.
Дело в том, что в мире набирает обороты идея бегства умерших людей в далёкое будущее. Весной отмечали 40-летие со дня первой заморозки. Этим пионером льда стал некто Бедфорд, американский врач, умерший, кажется, от рака. Он завещал сохранить своё тело в контейнере с жидким азотом, где при температуре минус 196 градусов тело может сохраняться практически вечно. Бедфорд уверен, что в будущем его смогут разморозить, воскресить и вылечить. Вслед за ним в блаженную даль устремились уже сотни мертвецов. Среди них, по слухам, Сальватор Дали и Уолт Дисней, а на очереди Билл Клинтон и Артур Кларк.
Во всём мире крионика разрешена только в США и в России.
В Америке этим делом занимается институт Крионики под руководством отца крионики Роберта Этингера, у нас – московская фирма «Криорус», а идейно опекает эту тенденцию РТД, российское трансгуманистистическое движение. Я с интересом побывал на многих заседаниях этого общества и как писатель увлёкся столь экзотическим сюжетом нового века (как человек я скорее насторожился).
Идеи трансгуманистов уже вызвали мировую полемику. Например, футуролог Фукуяма сказал, что «самая опасная в мире идея – это трансгуманизм, стремление освободить человечество от смерти, взять под контроль эволюцию и перейти на новый этап развития». А вот экс-президент США Билл Клинтон в восторге: «мы хотим жить вечно, и скоро у нас это получится».
Кроме того, тут есть ещё один важный аспект. И в США, и в России у истоков практической крионики встали российские фанаты, эмигранты из СССР. По сути, перед нами новая радикальная русская идея преображения мира, а её первым пророком стал ещё наш философ Николай Фёдоров, тот, который утверждал, что цель человечества воскрешение умерших отцов, восстановление всех прошедших поколений из собранных атомов. Ключом для решения этой сумасшедшей идеи может стать нанотехнология.
Ясно и то, что практическое решение такой задачи отменяет не столько эволюцию, сколько необходимость в Творце.
Мои молодые герои одержимы бессмертием.
Но, как известно – трудно быть Богом.
Надеюсь, мой роман «Stop, коса!» будет интересен всем, ведь не бывает и дня, чтобы мы хотя бы мельком не думали о своей смерти…Беседу вела Ольга РЫЧКОВА