Повинительный «Винительный падеж»

И совсем уж провидческое:

Мне скоро, давним слогом говоря,
отчаливать от берега земного.
Наступит ночь. И прежняя заря
передо мной не разгорится снова.

И где-нибудь за городом моим,
поскольку места в городе не стало,
я лягу в землю, тих и недвижим,
и надо мной друзья вздохнут устало.
Что, скажите, в этом за сокровенный смысл, что за тайну мне преподносит случай, который, известно, совсем неслучаен. Какой знак подала мне ещё до его смерти бессмертная душа поэта? Надо в этом разобраться, и я попробую…

Есть такие поэтические сборники, когда, читая их, не можешь понять, по какому принципу они составлялись, что хотел автор сказать своему читателю, да и хотел ли вообще что-то говорить, поскольку ему важнее всего было сгрести в кучу написанное, да и «самовыразиться» таким образом. Одни это делают, не имея представления о том, что читателя тоже надо уважать, а значит, не следует перед ним выворачивать все донышки своих творческих карманов, где наряду с «алмазами» попадается много мусора. Другие, изголодавшись по читательскому вниманию, пользуясь случаем, выкладывают перед ним все свои изделия «разных лет». А бедному читателю стихов, который и так явление редкое, хотелось от души пообщаться с поэтом, получить и наслаждение от слова и образа, и некоторые жизненные ситуации для себя прояснить, и ответы на вечные вопросы найти в его поэтической книге.
Свой «Винительный падеж» Олег Шевченко составлял неспешно, вдумчиво, и, кроме того, что каждый стих – повод к непростому размышлению о жизни, так ещё и умело составленная книга – это сама по себе повесть о жизни поэта. «Стихи наших дней» – такой подзаголовок к сборнику сделал автор. Для меня это равнозначно формуле: «Жизнь наших дней».
Очень удачное и многозначащее название у книги – «Винительный падеж». Не в грамматику родного языка здесь следует углубляться, а в смысловые формулы, заключённые в два эти слова. «Винительный» – вина, винить, обвинять, повиниться, в конце концов, почти омоним «вино» тут тоже присутствует. «Падеж» – не столько грамматическая категория, сколько омограф – падёж, а также – падать, упадок…
Так кого же винит автор, и о каком упадке ведёт речь?
Коль это стихи наших дней, то, как и положено настоящему поэту, Шевченко становится современным летописцем. Но не как сторонний наблюдатель – тогда бы стихи были просто стихами, не объединённые никакой идеей, и тогда бы не получилось такой гармонично составленной книги, – а как непосредственный её участник. Кто знает судьбу поэта, то удивится: как же он, почти не ходящий уже несколько лет, больной, мог участвовать в жизни наших дней. И тогда понимаешь, что душа поэта, синонимичная его совести, становится тем мощнейшим фильтром, сквозь который поэт пропускает «эти дни», запечатлевает их в своей книге.
Вопросов – тьма. И нет на них ответа.
Есть высь, что без ступеней, без перил.
И вновь идёт сраженье тьмы и света…
Говоря о несбывающихся в наши дни надеждах на благие перемены, которые мы лелеяли в совсем недавнем прошедшем времени, поэт усмиряет свою душу и предлагает свою поистине крылатую и нетленную фразу:
Молчи душа! Пускай проклятьем
молчанье наше прогремит.
Видя, что перемен к лучшему не дождёшься по нашим временам: «Все ожидания – на слом?», поэт всё же не оставляет мысль, что «вправду навсегда настанут баснословные года»,
…когда для человека не врагом,
а просто человеком станет ближний,
и примет речь характер необлыжный,
и станет жест, как приглашенье в дом.
Я не выхватываю отдельные строки из разных мест книги. Эти стихи – каждый может в том убедиться, если станет читать сборник, – напечатаны подряд, одно за другим. Что наглядно подтверждает мою мысль о том, что книга составлена изысканно, продуманно и выражает авторскую концепцию и представление о своём месте в жизни этих дней.
Старость, старость, помедли хоть
малость,
оказать себе милость вели,
чтоб во мне неизбывно осталась
предрассветная юность земли.
Поэт отсчитывает жизненные сроки, ставит вехи на какие-то свои личные рубежи.
Жизнь, до чего ж ты поспешная,
тебя обозначили вешками
и те, кто вешает,
и те, кого вешают…
И вехи эти, как ни смотри, а выплывают из Реки Памяти, Реки Времени, куда в конечном итоге, как говорит поэт, все мы «впадаем». И в этих его размышлениях нет ещё той предсмертной тоски, которая примерно с середины книги делит её на две условные части: день и ночь, свет и тьма, жизнь и смерть. И хочется продлить этот ряд: воздух и камень – полёт в небесах и мраморное надгробие. Ещё поэт надеется:
Трудно поверить,
а всё-таки верится
в добрую сказку,
в счастливый черёд:
всё перемелется,
всё переменится,
разум воскреснет,
а солнце взойдёт.
И его представления о жизненном пути поэта, о его бремени и кресте ясны и чётки:
Так неси этот крест до последней поры,
до могильной норы дотащи
и приемли его, как приемлют дары,
и пощады себе не ищи.
Да, это о вечном, о посмертном, но это ещё не относится к самому автору так неотвратимо, это обычный удел живущих на земле.
Так винит ли кого Олег Шевченко в своём «Винительном падеже»?
Ах, люди, люди, как же вы чужды
любому проявлению нужды…
Равнодушие людское? Или стремление вкусить запретный плод?
А в эту самую пору
тот, кто выдумывал порох,
делал делишки, в которых
с дьяволом был заодно…
Или вечную людскую беспечность, которую хочется обозначить более экспрессивным словечком – безалаберность?
Боже мой, как себя мы не любим,
как нас тянет и тянет ко дну,
век за веком мы рубим и рубим
и себя,
и судьбу,
и страну.
А может, поэт на самое святое покушается в своих порицаниях?
Россия-мать! Ты – мачеха для многих
ни капли не повинных сыновей,
пошто ты нас, болезных и убогих,
лишила злобно милости своей?
Но так ли виновна Россия перед своими «болезными и убогими»? Не сами ли мы в том виноваты, что родина становится мачехой?
Скажи, зачем в ответ на ложь
кричишь: – Спасите наши души! –
коль сам ты сызмала живёшь
с лапшой, навешанной на уши?
И, можно сказать, почти как мудрейший Омар Хайям, продолжает свою мысль сжато и повинительно:
В России, что ни житель – то урод,
я в бунтаре любом раба предвижу.
Вы скажете: не любишь свой народ;
отвечу вам: себя я ненавижу!
Поэт и сам винится, сам судит себя, что не смог свои благие намерения воплотить в реальность, а с ним и мы думаем о своих крылатых планах, становящихся со временем мерой нашей состоятельности. Если, подобно Христу, мы можем превратить простую воду в вино, то и жизнь свою не пусто поставили… но ведь чаще – не можем:
Я прожил жизнь ни хорошо, ни худо,
но грел в душе желание одно,
чтобы прилюдно совершил я чудо –
простую воду обратил в вино.

Но сознавал всё чаще и печальней,
что мне на это недостанет сил,
и день за днём в универсам недальний
я с головой повинною спешил.
Читая стихи Олега Шевченко, не можешь не отметить многозначность его слов и образов, строки его заряжены огромной мощью; пустозвучия здесь нет. Недавно мне пришлось разбирать стихотворения одного стихотворца. Я написала в качестве рекомендации:
«Из местных поэтов почитайте Олега Шевченко. Каждое слово – квинтэссенция смысла, а стихи «ядерные» – как соляная кислота: очень крепок настой смысла, мудрости, образов…».
Так складывается, что при жизни поэта мы пишем на него рецензии, в которых мало хвалим, чаще хулим – как бы для его же блага. Но когда поэт, уходя, ставит нас перед фактом своего стиха, мы ищем пути к его душе, к самой сути его творчества. Душа Олега Шевченко в эти дни возносится туда, где предстанет перед судом Божьим. Предполагаю, что Господь зачтёт ему оставленную на земле мудрость собственной жизни, запечатлённую в стихах.

Екатерина МОСИНА
г. ВОРОНЕЖ

Екатерина Ивановна Мосина – журналист, издатель, редактор, автор прозаических произведений «Когда реки текли в гору», «Отчего мерцают звёзды», «Повспоминаем, сынок» и др., имеет три книжки стихов: «Полёт над гнездом», «Завалерианство», «Десятая планета», исследователь-пушкинист, главный редактор журнала «Пушкинский КЛЮЧ». Живёт в Воронеже с 1988 года, окончила факультет журналистики МГУ, детские и юношеские годы провела в Калаче.