ПИСАТЕЛЬ – ЭТО МУТАЦИОННЫЙ МОНСТРУОЗ ИЗ КУНСТКАМЕРЫ

№ 2007 / 43, 23.02.2015

– В первых строках, Александр Анатольевич, редакция нашей газеты хочет поздравить вас с выходом сразу трёх книг. Всё-таки не часто у писателей в один день выходит так много произведений. Все три книги украсили новую детективную серию издательства «АК-Пресс». Значит ли это, что вы полностью переключились на детективы?
– А я к ним никогда даже и не «подключался», если рассуждать взвешенно. Просто большинство моих повестей и романов имеют остросюжетную оболочку, привлекательную для читателя, но начинку составляют извечные и неразрешимые вопросы бытия, как то: что тебе надобно от жизни и зачем ты вообще околачиваешься на этой земле? Форма произведения на мой взгляд должна быть лёгкой и удобоваримой, содержание – оставаться не столько даже в сознании, сколько в подсознании читателя, влиять на его образ мыслей, поступки. Родить рассказ или роман в наше сверхписучее время не сложно, труднее забеременеть идеей, да ещё вопрос – от кого? Можно ведь и от беса. Так что детективами мои книги нужно считать лишь условно. Коли того требует рынок, я не возражаю. Видите ли, любая человеческая жизнь и все людские истории хранят в себе какие-то именно детективные тайны, неразгаданные задачки. Стоит только внимательнее к ним приглядеться, кое-что домыслить, обнаружить «скелет в шкафу», если угодно. Это касается и далёкого прошлого. Но меня привлекают даже не эти тайны, а состояние души, её проявление в тех или иных обстоятельствах, её угасание или преображение. Меня занимает Человек. А впрочем, в этом я не оригинален, все традиции русской литературы исходят из людских пороков или добродетелей, заключённых в жажду любви, денег, власти или в самоуничижение, самоотречение, тяге к надмирному и прочее. Я – писатель-традиционалист, мне близка проза Достоевского и Гоголя. Что же до трёх книг в один день, то это, конечно же, приятно, но шесть лет назад у меня был установлен ещё один, если можно так выразиться, личный «рекорд» – выход четырнадцати романов за год, хотя половина из них являлась переизданием, а другие лежали в столе достаточно долго.
Но я бы не советовал никому увлекаться цифрами, поскольку арифметика к литературе имеет самое слабое отношение. И кроме того, нынешней весной у меня вышли «Похождения проклятых» в издательстве «Вече», в эсхатологической серии, которую я сам же, грешный, и придумал, и книга эта, на мой взгляд, стоит тех трёх. И роман этот уж никак нельзя назвать детективом, хотя и там хватает всяческих мирских и православно-мистических тайн (не следует забывать, что мистика – воздух Православия, по словам о. Сергия Булгакова). А ещё в этом году выходили рассказы, повести, журнальные варианты романов и публицистические статьи в «Москве», «Нашем современнике», «Роман-газете», «Подвиге», альманахе «Литрос», «Прозе», «Мире Севера», «Литературной газете», «Российском писателе», «Дне литературы», «Русском журнале», «Московском вестнике», «Российском колоколе», «Московском литераторе», в коллективных сборниках и т.д. Словом, много чего разного. Но, может быть, наибольшую радость и сосредоточение доставило мне составление серии книг «Русское Православие» в «Вече», где сам я написал адаптированную для неофитов «Историю Православия в России» и «Первосвятителей». Кое-что должно выйти и в конце года, но об этом пока говорить не буду. Замечу лишь: собаки лают – караван идёт.
– Правда ли, что в своё время вы начинали как поэт? И нет ли сегодня желания вернуться к стихам?
– Да, подобие стихов я стал писать едва ли не с девяти лет, а к двадцати годам у меня их набралось чуть не тысяча. Лежат сейчас под диваном, обижаются на меня. Но первые публикации в 1978 году – это всё-таки именно стихи. Лет пять назад я внезапно написал еще несколько. Потом что-то, по настоятельной просьбе моих друзей, было опубликовано в журнале «Поэзия», как ни странно – даже цитируется во время застолья. Но я, конечно же, никакой не поэт, поскольку во мне нет ни холерического темперамента, ни лирики, ни романтизма. Я скорее флегматичный киник, что более всего соответствует роли прозаика. Но поэзию люблю, особенно Лермонтова, Есенина, Рубцова, Ю.Кузнецова, В.Артёмова. С моей стороны было бы глупо с ними состязаться. Некоторые современные литераторы совмещают в своём творчестве поэзию и прозу, нередко успешно, но чаще всего попросту распыляясь. Вот этого я тоже не совсем могу понять. Всё равно что сидеть на двух стульях. Хотя есть же в природе существа с двумя головами и двумя сердцами. И вообще писатель – это некий мутационный монструоз из кунсткамеры, на которого дивятся, но которого и шпыняют, как кривого в стране слепых. Почти любой поэт или прозаик, спроси его, начнёт жаловаться на непонимание, тяжёлые времена, обстоятельства, интриги, безденежье и так далее. Но так было и будет всегда. Нечего ныть, дело надо делать. А в «чёрные дни» пишется особенно крепко, даже промыслительно. Нет, не следует себя ради этого специально изнурять. Оптинский старец Амвросий говорил (по свидетельству Владимира Лосского), что монаху не нужно серьёзно лечиться, а только подлечиваться, «в монастыре полезно быть немного больным». Так и писателю нет нужды пребывать в голоде, но и в постоянной сытости и праздности – тоже. «Умное делание» предполагает душевное беспокойство, стремление к самосовершенствованию и познанию Истины. Впрочем, чего это я тут разговорился… Ещё воспримут как ментора или резонёра. А насчёт поэзии – то она должна быть и даже обязана присутствовать в прозе, как, допустим, в «Степи» Чехова.
– Когда-то ваши первые прозаические опыты на все лады расхвалила Алла Латынина. А как сегодня складываются ваши отношения с критикой?
– Алла Латынина написала радужное послесловие к моей второй книге – «Комментатор Троянской войны», а вот первую – с непритязательным названием «Встречи» – напутствовал близкий мне по духу глубочайший прозаик Анатолий Ким, давший молодому и неоперившемуся автору, можно сказать, путёвку в литературу. Всегда тепло отзывался о моих произведениях и Владимир Крупин, которого я чрезвычайно ценю. В те 80-е годы вообще много внимания уделялось начинающим поэтам и прозаикам. Существовали всякие семинары, совещания, поездки по регионам. Пестовали, конечно, но не припомню случая, чтобы на меня кто-то давил, заставлял сочинять то, что не по душе. Я никогда и не писал «по заказу». И, в общем-то, был далёк от литературной тусовки, групповщины. Как и сейчас. Многие из тех, кто активно делал себе в те годы карьеру в Союзе писателей, задавшись целью конвертировать свой какой-никакой дар в материальные блага и устойчивое положение, нынче где-то попросту растворились или прекратили писать. Либо сменили местопребывания, как В.Казакевич, и потухли. Это справедливо и логично. Если занимаешься творчеством, но держишь в уме калькулятор, то данный тебе талант рано или поздно исчезает. В литературе из моего поколения, с которыми я начинал, остались те, кто хранил ей верность в любую «погоду». Это, например, Михаил Попов, один из интереснейших прозаиков нашего времени. А кто помнит хорошо стартовавших Бутромеева, телевизионного Пашу Горелова, даже депутата Государственной Думы А.Фоменко, которые были неплохими критиками? Где Марина Кретова, Александр Поздняков, Николай Соловьёв, Сергей Ионин? А ведь им выдали большие «авансы», и они были достойны их. Некоторые ушли слишком рано, так и не реализовав себя полностью: В.Бацалёв, Ю.Доброскокин. Но сохранились (и заслуженно!) – А.Кожедуб, П.Алёшкин, А.Сегень, Ю.Козлов, И.Николенко. Неважно, кто и как относится к их творчеству, к личным качествам, но они уже неотрывны от литературы. Потому что прошли проверку временем. Я уж не говорю о Юрии Полякове, с которым вообще вместе учился в педагогическом вузе. К моему поколению относятся такие значительные и многоплановые писатели, как А.Трофимов, М.Зубавин, В.Пронский, вернувшийся в литературу через ряд лет С.Акчурин, А.Воронцов, В.Дворцов.
А с критиками у меня складываются отношения вполне нормальные, даже самому странно, поскольку проза моя во многом нелицеприятна и провокативна. В разное время о моих произведениях конструктивно писали К.Кокшенёва и В.Бондаренко, Н.Переяслов и Р.Ляшева, С.Казначеев и Б.Лукин, И.Блудилин-Аверьян и В.Яранцев, М.Бойко и О.Рычкова, В.Винников и А.Большакова, И.Шевелёва и С.Золотцев, Н.Дорошенко и В.Ерофеева, М.Замшев и А.Огородников, даже Нина Берберова на заре моей писательской юности. Как видите, совершенно разные люди, некоторые просто антагонисты. Правда, одну вздорную статью сочинила некая маловразумительная тётка, но и то она не нашла ничего лучшего, как приписать мне стихи какого-то другого «Трапезникова» из Интернета. Кстати, больше всего я ценю бесхитростные письма простых читателей, может быть, чересчур наивные и восторженные, но дающие бодрость духа. В конце концов, и пишем-то мы не для критиков, а для этих неизвестных людей.
– Почему вы сами сегодня периодически занимаетесь критикой?
– Потому что это очень хорошая «разминка для ума». Как тренировка перед соревнованием, если проводить аналогию со спортом. Каждая рецензия для меня – как маленький рассказ, это взгляд не только на прочитанную книгу, но и анализ литературного процесса, тенденций, тех или иных явлений в обществе. Раньше я занимался литературной критикой от случая к случаю, но вот уже года два она составляет заметное место в моей ежедневной работе. А кроме того, позволяет мне постоянно знакомиться с издаваемой на книжном рынке продукцией, узнавать много нового и полезного. Огорчений тут, конечно, гораздо больше, чем открытий. Графоманов процентов девяносто, включая политиков, артистов, «стилистов» и прочих гламурных девок с Рублёвки. Мне нравится мемуарная литература, историческая, а также писатели из глубинки, ещё мало подверженные нравственной коррозии. Богата на таланты Сибирь, Дальний Восток, Север. Там зреет что-то очень важное, определяющее для будущего России, не только в литературном плане. Как это преображение произойдёт, никто не ведает. Человек, повторюсь, несёт в себе печать непостижимого. Он есть таинственная криптограмма, которую никто никогда не сможет разгадать до конца или удовлетворительно «прочитать». И всё происходящее отсюда, в том числе и проблема творчества, его смысл и оправдание, – всё это проникнуто тайной, приближаться к которой нам дозволено, но постичь полностью не дано. Критики должны бы стремиться именно к этому – к попыткам познания тайны творчества вообще, а не создавать из своих протеже однодневных кумиров и волочить их к разным псевдолитературным премиям. Я бы отдал критике как жанру третье место, после поэзии и прозы. Именно в такой последовательности.
– Тогда ещё один вопрос к вам как к критику. Сейчас везде и всюду много пишут о метафизической прозе. Ваше мнение: действительно ли есть такая проза или это просто некая пиар-акция, придуманная для продвижения некоторых графоманов?
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Очевидно, Клуб метафизических реалистов, созданный Сергеем Сибирцевым. Там собрались столь разные в творческом отношении литераторы (В.Маканин, И.Панкеев, В.Ерофеев, Е.Черникова, С.Есин, В.Мирнев, Е.Рейн, А.Козлова, Б.Евсеев, О.Славникова, С.Шаргунов, М.Юденич и т.д.), что говорить о каком-то общем мировоззрении попросту несерьёзно. Некоторые из них вполне достойные люди, другие мне глубоко несимпатичны. Что их может объединять в этом, извините, дурацком Клубе? И что такое вообще «метафизический реализм»? (Тогда давайте рассматривать и реализм виртуальный.) По Х.Патнэму (который опирался на идеи М.Даммита и Н.Гудмена, а также на более дальних предшественников – Канта и Витгенштейна), термин этот сводится к совокупности следующих положений: признание независимой от сознания реальности, объективное понимание истины, независимость истины от позиции «наблюдателя», единственность истинного описания. Его книга «Разум, истина и история» является сильным аргументом против метафизического реализма, который порождает неразрешимые философские трудности. К их числу относится невозможность избежать скептицизма в отношении человеческого познания, принципиальная непостижимость, с позиции метафизического реализма, природы референции, необъяснимость разнообразных загадок в отношении между сознанием и мозгом и так далее. Это совсем не то, о чём я говорил выше, имея в виду неисследимую пучину человеческой тайны как вечный смысл божественных истоков, по мысли архимандрита Киприана (Керна). Здесь же, говоря иными словами и проще, Патнэм предлагает представить все человеческие существа как «мозги в сосуде», поражённые общими галлюцинациями. Я не буду здесь больше толковать о метафизическом реализме, чтобы не утомлять читателя, скажу лишь, что там сильна реконструкция гносеологической позиции, но нет главного – Бога. Андроник Родосский, когда издавал труды Аристотеля, назвал «Метафизикой» то, что следовало после «Физики» и не имело собственного названия. И хотя сейчас это называют учением о происхождении мира, о сверхчувственных или умопостигаемых началах бытия, но в действительности, начавшись как историческое недоразумение, оно недоразумением и осталось. А отцы метафизики перевернулись бы в гробу, узнай они о существовании подобного Клуба. Лучше бы там собирались любители хереса, что ли.
– Скоро в серии «ЖЗЛ» выйдет написанная вами биография великого нефтяника Муравленко. Вы писали это книгу прокорма ради?
– Покривлю душой, если скажу что нет. Приступая к работе, я мало что знал об организаторе нефтегазовых промыслов в Западной Сибири в 60-х – 70-х годах прошлого века Викторе Ивановиче Муравленко. Пришлось перелопатить гору материалов, были и поездки в Тюмень, встречи с его соратниками-ветеранами. (Кстати, один из них строго указал мне, что в названии тюменской земли мягкий знак не произносится, люди здесь «твёрдые»). И постепенно передо мною открылся гигантский масштаб этой удивительной личности. Можно сказать, что я был просто покорён его кипучей натурой. Словно и сам находился где-то рядом. Но ведь это было и моё время, время моей юности, да и сам я как-никак сибирской породы. Тут сошлось многое: биография выдающегося человека, мысленное возвращение в Советский Союз, осмысление истоков его распада, понимание стержневой отрасли – той «иглы», на которой мы все сидим до сих пор. Я был так захвачен этой работой, что, поверьте, продолжил бы её и тогда, если бы мне даже не заплатили гонорар. А вот сейчас, разбуди меня ночью, могу с ходу ответить, что такое наклонное бурение или какой был среднемесячный дебит скважин в Тюменской области в 1975 году. Но дело не в этом, не в технических подробностях. Люди важнее. Те годы называют застойными, но тогда был невиданный рост промышленности, а создание нефтегазового комплекса в Западной Сибири за короткий срок, на болотистой, в основном, местности, в невыгодных климатических условиях вообще не имеет аналогов в мировой истории. Надо было одновременно строить дороги, обустраивать жильё – и не времянки, а создавать новые города. Чуть ли не каждую неделю открывались новые месторождения. Извлечённая из недр нефть кормила всю страну. На промыслах трудились люди всех национальностей, советские люди. Созданный и возглавляемый Муравленко «Главтюменнефтегаз» был как бы государством в государстве, его финансирование шло даже отдельной строкой в бюджете страны. А после его смерти все стали потихоньку разбредаться по «отдельным квартирам», всё стало приходить в упадок. Он был государственником, мыслящим стратегическими категориями. Легендарный председатель Госплана Байбаков сравнивал личность Муравленко в этом отношении с фигурой Сталина. И при том Виктор Иванович жил очень скромно, яхт и футбольных клубов не имел. Это сейчас некоторые из его учеников стали «нефтяными королями», а другие – вообще не имеющие никакого отношения к нефтегазовым промыслам – олигархами. Практически прожирают его (и наше с вами) наследие. Но нефть и газ через одно-два поколения закончатся. И что тогда будет?
Мне не хотелось писать просто документальную биографию Муравленко. Я придумал такую форму: беседа старого тюменского нефтяника в наши дни с молодым оболтусом, ничего не знающим о прошлом. Параллельно идут фрагменты рукописи этого нефтяника о Муравленко. Ещё один пласт – это фон, на котором проходит жизнь Виктора Ивановича, начиная с рождения, с 1912 года. То есть судьба России, СССР и даже современной Российской Федерации. Поэтому книгу можно считать в некотором роде и исторической, художественно-документальной. Сделано это специально, поскольку она адресуется в первую очередь молодым, чтобы заинтересовать их не только нашим великим прошлым, но и заставить поразмышлять над будущим. Я, конечно, советовался по этому поводу с сыном Муравленко – Сергеем Викторовичем (он сейчас депутат Государственной Думы, а прежде возглавлял «ЮКОС», до Ходорковского). И получил «добро». Могу много говорить о нефти, о В.И. Муравленко, но пусть лучше книгу оценит читатель. Я же получил истинную радость от работы. Ну, не считая подаренной мне небольшой нефтяной скважины в Нижневартовске. Шутка.
– Какой собственной книгой вы дорожите больше всего?
– Наверное, повестью «И дам ему звезду утреннюю» и романом «Царские врата». Их высоко оценил и такой безусловный для меня авторитет, как Владимир Личутин. Но у некоторых книг судьба складывалась более успешно, они переиздавались раз по десять, например «Московские оборотни». Принято считать, что автор любит все свои произведения, как детей, пусть даже они в чем-то ущербны. Но так оно и есть на самом деле. Ведь ты проводишь за машинкой или за компьютером массу времени, ограничиваешь себя во всём, вкладываешь в текст частицу своей души. Герои твоих произведений начинают жить, как фантомы. Где-то в тонком мире бродит по свету неприкаянный Раскольников, продолжает свои странствия Одиссей, никак не слезет с дивана Обломов. Иногда кажется, что они – более реальные люди, чем мы с вами. Писатель берёт на себя страшную ношу и ответственность, создавая героев. Поскольку их влияние на читателя огромно. Если, конечно, произведение талантливо. Но автор, как правило, и сам знает, написал он хорошо или скверно. Я лично все свои сырые или неудавшиеся вещи никуда не показываю, храню в архиве. Иногда возвращаюсь и переделываю. А за изданные – не краснею. Это – выходившие по нескольку раз романы «Великий Магистр» (споры о нём в Интернете не утихают вот уже десяток лет), «Уговори меня бежать», «Игры идиотов», «Проект «Мегаполис», «Убийственный пароход», «Ночные окна», «Отель-призрак», «Мышеловка», «Здравствуй, я твоя С.», «Морг закрыт, расходитесь!», трилогия «Завещание Красного Монарха», «Изменение маршрута», «Подари мне жизнь» (в соавторстве с Э.Резником), «Мне ли бояться!», «Тень Луны». «Механический рай», «Загородный дом», «Особые услуги», «Отдохнём на том свете», «Бороться, чтобы побеждать», просветительские книги о русских путешественниках и дипломатах, повести «Печальное плавание», «Романтическое путешествие в Гонконг», «Благородный негодяй», «Нас звали ВАВИЛОН», «Новые компрачикосы», «В очередь за страхом», «Белый Кот в тёмной комнате», «Противостояние», «Этот безумный, безумный день», «Свет и тени в среде обитания», «Добро пожаловать в Дом Дураков!» и «Приключения в большом городе» (это для подростков), «Осень в Несвиже», «Изменение обстоятельств», «Ждущие смерть», «Девушка Розмэри», «Высший свет», «Пансионат благородных девиц», «Искусители», «Улыбка Квазимодо», «Утешительные границы жизни и смерти», «Убит – подвинься!», «Операция «Ноев ковчег», «Третьего не дано», пьесы «Общий вагон дальнего следования» и «Кто над нами вверх ногами?» (в соавторстве с Р.Кошурниковой), сборники рассказов «Фигура умолчания», «Ужасные истории со счастливым концом», «Новая летопись московских улиц» и… На этом остановимся. Сейчас готовятся к выходу книги «Заговор бомжей», «Злоключения неофита», «Аккорды кукол» и «Марафон смерти». Вы спросите, почему в названиях столь часто употребляется слово «смерть»? Но это не моя прихоть, а коммерческие пожелания издательств. Что я могу на это ответить? Увы, нечасто я могу отстоять свою позицию в этом деле, мне главное, чтобы они не лезли в содержание. А то доходит иногда до смешного. Одна молодая редакторша мне говорит: «Почему вы пишете – Мохандас Карамчанд Ганди? Я знаю Махатму Ганди, а это кто?» Ну пойди да загляни в справочник, узнай, как было его полное имя. Я сам был редактором в советские времена, меня учили скурпулёзно проверять каждую букву. Теперь такого нет. Да и на корректорах экономят. Я уж не говорю о вёрстках, сверках, сигнальных экземплярах – далеко не в каждом издательстве их дают прочитать автору. Чтобы покончить с темой творчества, я опережу ваш следующий вопрос и отвечу. В настоящее время работаю над двумя романами – один пишу вот уже пять лет, другой – два года. А ещё как всегда занимаюсь публицистикой. Словом, скучать не приходится. Отдохнём, как заявлено в названии одного из моих романов, на том свете.
– Есть ли перспективы у отечественной литературы?
– Вы и сами прекрасно знаете, что нынешняя коммерциализация литературы достигла смертельной черты, снизив этико-эстетический и художественный уровень издаваемых произведений до предела, далее – только комиксы. Я буду говорить о прозе, которая мне ближе всего. С одной стороны, авторы сами начинают мельтешить, идя на поводу у издателей; с другой – издатели не могут идти против так называемых законов рынка и бизнеса; ну а с третьей – и среднестатистический читатель превращается в некое амёбообразное существо или растение, которое нужно периодически поливать этой разжижающей мозги продукцией. Получается какой-то замкнутый круг, который вскоре превратится в удавку на шее всех этих фигурантов, включая книгопродавцов. Поскольку дойдёт до того, что читать книги перестанут вообще (кроме того, и цены на них повышаются всё больше и больше). Зачем читать, если можно смотреть сериалы? Зачем смотреть сериалы, если можно спать? Зачем спать, если лучше всего вообще не просыпаться? Угасание коллективного сознания происходит на наших глазах. Нет, есть умные издатели и талантливые писатели. Но первые рейтинги у нас занимают либо денежные мешки, либо возвеличенные пустышки. Можно купить собственное издательство и поставить свои опусы на поток, как Робски или Потёмкин. Можно, имея доступ к СМИ и телевидению, рекламировать самого себя, как А.Малахов или В.Соловьёв. Можно писать матом и о физиологических отправлениях, как Вл.Сорокин или С.Минаев. Можно люто ненавидеть своё Отечество, как Т.Толстая или Т.Кибиров. Можно изображать из себя восточных божков, как Пелевин или Акунин. Можно пускать пыль в глаза, как Донцова или Устинова. Всё можно, всё дозволено. Прямо по Достоевскому. Но все они представляются мне побренкивающими на трёх струнах Смердяковыми мужского и женского пола. Этаким многоруким и многоголовым Змием, влезшим в русскую литературу и откладывающим «роковые яйца» себе подобных. Они, перефразируя театрального классика, любят себя в литературе, а не наоборот. Но вот пример иного рода. Недавно мне позвонил один молодой прозаик и спрашивает: «Что же мне дальше делать, Александр Анатольевич? Я написал роман и две повести, их нигде не печатают. В семье уже из-за этого проблемы, а ничем другим я заниматься не могу – только писать». Сумбурно говорил, видимо, находился на грани нервного срыва. А я читал его произведения в рукописи. Очень хорошая, качественная проза. Но что я могу сделать? Я не издатель и не литературный функционер. Могу только поддержать, одобрить. Запомните это имя: Денис Коваленко из провинциального городка России. Думаю, всё ещё у него состоится: и книги, и признание читателей. Поскольку есть литературный дар, упорство и вера в себя. А это на нашей стезе значит многое. И вот пока такие люди существуют, никакие змии-искусители не страшны, бессильны против истинного Слова. А значит, есть не только перспективы у великой русской литературы, но она вообще не поддаётся исчезновению.
Вопросы задавал Вячеслав ОГРЫЗКО