СВЯЗАНЫ ОДНОЙ СУДЬБОЙ

№ 2007 / 46, 23.02.2015

В Ханты-Мансийском автономном округе сформировалась единая региональная общность людей, со своей самобытностью и неповторимостью. Её духовную сущность определяет творческая интеллигенция
В Ханты-Мансийском автономном округе сформировалась единая региональная общность людей, со своей самобытностью и неповторимостью. Её духовную сущность определяет творческая интеллигенция, изучающая и осмысляющая богатую историю Югры, её истоки и насущные потребности сегодняшнего дня.
Особая ответственность легла на плечи подвижников истинного Слова – писателей, публицистов, журналистов, библиотекарей, литературных критиков, филологов, учёных, трудящихся в самых различных отраслях нашей науки, – всех тех, кто связан с этим величайшим даром, который отличает нас от остального тварного мира. Ведь не случайно же Евангелие от Иоанна начинается с такой фразы: «В начале было Слово…».
С помощью именно этого божественного Слова образ нашей малой Родины, её дух нашли воплощение в поэзии, прозе и публицистике. Художественная литература учит нас не просто любить родную землю, но и хранить заветы народов, её населяющих, главный из которых заключается в бережном отношении к миру Природы. Этому учит нас многообразие устного поэтического творчества больших и малых народов, повествующее о традициях и обычаях, о глубокой преданности к своему отчему краю, о мудром и трепетном отношении к своим природным богатствам. Освоение Севера привнесло новое понимание света и тепла его недр. Но всегда ли мы знаем этому настоящую цену? И кто, как не писатель, способен донести до нас выстраданную тысячелетиями философию выживания, науку добра, спасения и согласия – всё, столь необходимое нам в XXI веке. Поэтому литературные процессы, происходящие в Ханты-Мансийском автономном округе, являются неотъемлемой частью всеобщего человеческого познания.
Определяющей особенностью лучших художественных произведений нашего края является умение автора донести до нас мысль о том, что живая природа немыслима без человека, если он ощущает себя благодарным её сыном. Наряду с этим, к сожалению, предстаёт перед нами зачастую иная неприглядная картина: на её фоне современный герой – супермен и царь Природы, которому позволено любое самодурство и надругательство над живым, окружающим его живым миром. Всё больше стало появляться людей «перекати-поле», без чувства Родины, веры, чести – и, в конечном итоге, без элементарного понятии жизни «по-совести». Именно от таких приспособленцев в первую очередь все беды у тех, кто живёт на этой земле столетиями, и сохранил её для нас в своём первозданном виде.
Конечно, не все, для кого Югорская земля стала второй родиной, пришли сюда как завоеватели. Их знаниями, талантами, трудом затерянный некогда край стал одним из цветущих уголков нашей планеты – но и это только начало! Пока же Югра известна более как кладовая природных богатств.
Но и к ним необходимо относиться бережно. Помнить, что не только нефть и газ – наши главные богатства, а люди и живой мир природы. Вот обо всём этом нам напоминают произведения Валерия Михайловского. Его положительный герой, который обрёл на Югорской земле свою вторую родину, действительно, мудрый человек. Мудрый, потому что сделал первый шаг навстречу к равноправным с ним детям Природы. Автопортретные черты можно обнаружить в герое одного из его рассказов Сафроныче. Тот, приехав на глухариную охоту, в последнюю минуту отводит ствол от доверившейся ему птицы. И это не просто чудачество опытного охотника, много повидавшего на своём веку. Всеволод Сафронович, отбросив свой охотничий инстинкт, начинает понимать мудрое устройство таёжного мира, где нет ничего мёртвого, а всё живое – и оно, это живое, зависит друг от друга. Его вразумила мать-земля, к которой он припал, увидев птицу: «Старый глухарь, – подумал охотник, – встретились два старика. Встретились две осени». Какой может быть наша Осень – Осень человечества – разве это не зависит сегодня от всех нас?
В сказке «Бедный человек, определённый Торумом», услышанной от матери Евдокией Ивановной Ромбандеевой, ведущим учёным в мансийской филологии, автором труда «Мифы, сказки, предания манси (вогулов)», высказывается нравоучительная народная мудрость: человек, не воспринимающий добро, наказывается отлучением от него – «глупого ума был человек, в нужду он и попал», «у бедного человека больше ума». Здесь же мы встречаемся с ослепительным образом – «божьей бумаги» – снежной дороги судьбы, по которой идёт герой сказки. «Божья бумага» вызывает в сознании не только снежную белизну, но и чистоту. Конкретные определения снега, как «чистого» и «белого», рисуют чистоту помыслов божественного замысла о человеке и его деяниях. Так путь героя, назначенный ему Богом, становится «божьей бумагой» – начертанной судьбой, причём в её «начертании» принимает активное участие сам человек. По следам, оставленным им на «божьей бумаге», можно получить безошибочные знания о нём как личности, точно такие, какие получает опытный охотник-следопыт, внимательно изучающий повадки зверя по оставленным на снегу отпечаткам.
Мера всех вещей – сам человек. От его собственной веры в свои духовные возможности воздастся ему в будущем. Если не начать изменения в лучшую сторону с самого себя, то напрасны ожидания того, что изменится общество. В нём кумиром становится золотой телец. Но для истинного художника главная ценность заключена прежде всего в людях. Они – не покорное стадо, которое принято у нас испокон веков погонять. Если так думать в самом деле о народе, то он всё более и более будет превращаться в население. Может, стоить поучиться смыслу жизни у простого человека, представляющего единое целое с окружающей его природой?
Мудрость ханта Кузьмы, непридуманного героя рассказов и повестей Валерия Михайловского, заключена в простых словах, к которым стоит давно внимательнее прислушаться: «Всё кончается, всё имеет конец, – говорит им Кузьма, – природа вам отомстит. Наши боги не любят жадных». Слова пророческие, выстраданные на опыте не одного поколения северных людей. Но природа может и отблагодарить, сделать нашу осень золотой и счастливой – в этом убеждается напитавшийся мудрости от лицезрения дикой Природы, давно не бравший в руки двустволку житель городских джунглей Сафроныч. Его любящая, заботливая жена не может до конца постигнуть охотничьих прихотей мужа: «она, единственно, что понимала, так это то, что ему там нравится». У природы, как и у женщины, выражено материнское начало, суть которого созидать, а не разрушать и убивать. Вот и проникается наш герой этой великой мудростью созидания и постижения красоты живого, а не мёртвого, ибо тленен человек, а душа его бессмертна!
Наверное, только в пору золотой юбилейной осени может снизойти на человека понимание того, что не только Бог, но и он ответственен за мир, в который пришёл, за ту землю, на которой живёт и называет своей Родиной. И эту Родину, эту землю надо беречь, а не начинять железом, прокатываясь по ней тяжёлым металлическим катком. И неужели, чтобы это понять, надо почувствовать боль от этого железа в своём собственном живом теле, быть «стреляным»? Если бы мы все понимали Природу, постигали физически боль и радость от рождения новой жизни, учились бы добру, заботе, нежности и любви у тех же гусей-лебедей, вместо того чтобы стрелять в них, то, очевидно, тоже, как и герой рассказа «Осень», испытали бы счастье умиротворения взамен того азарта, «что заставляет охотника бежать без устали по следу, стрелять влёт, или по бегущему зверю, когда силы удваиваются, когда ничего не замечаешь вокруг – только цель».
Столь подробный финал рассказа не случаен: зло техногенного мира рушит наши дома и души. Люди, неприспособленные к его производным, в том числе пустословию и обману, не могут до бесконечности ему противостоять. Вот и для Усть Ивановича в его последнем, смертельном бою с духами зла оружием стала беззаветная вера в человека: «Мне его встретить нато. Вдруг он приетет, а меня нет. Как он оттаст? А он потом мучиться путет. И после смерти его душа не путет снать покоя. По-нашему, кто толк не оттаст, шибко мучится путет на том свете».
Вот здоровая мысль, выстраданная всемирным опытом человечества, его столь разными по внешнему виду и близкими по духу конфессиями. Может, стоит поучиться природной мудрости у людей, подобных Усть Ивановичу? Общество наше вот уже на протяжении нескольких столетий, начиная с Петра Первого, поразила болезнь какой-то всеобщей неприкаянности: наши руководители испытывают за нас, как за нацию, непонятный нам комплекс неполноценности: мы, дескать, уже не «Азия», но всё же ещё и не «Европа», а вот нынче ещё и не «Америка». И вот вместо постепенного, соответствующего нашим возможностям, соединения с истинным прогрессом, мы насильственно «прорубаем» окно в «Европу», смешиваем «французский с нижнегородским», пытаемся «осчастливить» весь свет «мировой революцией», затеваем такую гигантскую перестройку, что «сталинские» и «брежневские» времена большинству начинают казаться райскими по сравнению с нынешними холодными, голодными и безденежными днями.
Совершенно верно по этому поводу более чем полтора столетия назад заметил Пётр Чаадаев: «…каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам бог весть откуда… Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок».
Что дала нам такая цивилизация, кроме социального зла?
Трагедия коренного народа, по Михайловскому, заключается не в том, что ему предлагают иную, комфортабельную жизнь. Нет, дело в том, что в лесу, где когда-то был воздух чистый, стало трудно дышать: «земли мало становится». «Ведь как назвать землёй залитые нефтью болота, озёра, исковерканные «гэтэшками» беломошные гривы. Это уже не земля – это месторождение».
Повесть «Души неприкаянные» поднимает проблему старую, как мир: столкновение нового и старого, необычного и привычного, души и машины. В просветительскую эпоху, с лёгкой руки Руссо, если рассматривать конфликт применительно к таким понятиям, как «цивилизация» и «природа», был распространён даже специальный термин – «естественный человек», – так стали называть тех, кого путешественники привозили в Западную Европу из заморской Америки… Новое время – новые песни, но противопоставление, столкновение интересов остались прежними…
И в повестях Михайловского противопоставление города обиталищам лесных жителей является одним из характерных приёмов повествования. Рядом с природой чувствуешь себя совсем не так, как в городских джунглях: даже в лае собак «не чувствовалось той оголтелой радости и ненависти к человеку, как у дворняги, сидящей на цепи». Что говорить тогда о людях? Вот город, например, пытается насаждать свои порядки и в лесу. Не всё, конечно, так плохо в городе, но есть существенные отличия, говорящие не в его пользу. Младший брат Анны Егор сочувствует тесноте городских: «Тесно как людям», «Как найдёшь тут человека?», «Смотрят друг на друга, а лица не видят», «Места мало», «Как земля может прокормить столько?»; сам он в городе как рыба, выброшенная на сушу: «Видно было, что ему не нравится ходить по рынку, толкаясь локтями. Он часто отставал, пропускал вперёд то одного, то другого и ждал, видимо, что и ему уступят дорогу. Но этого не случилось, и он робко протискивался в плотной толпе».
Мысль о том, что город рассадник зла, высказывают многие персонажи. В «Душах неприкаянных», рассказывая об отце Полины, постаревшая соседка, бабушка Ефросинья, считает закономерным случившееся именно в городе с ним несчастье: «Да. Папа твой хорошим человеком был, в город уехал, маму твою звал… Машина убила его. Их там, в городе, мн-о-о-го, больше, чем людей, однако. Душа у него добрая была». Машина убила не только отца Полины. Военная машина Афганистана перемолола брата Анны, Якова. Образ железной махины – огромной зелёной металлической лягушки – предвестник будущей трагедии в судьбе Анны и её дочери Полины: «Грохот двигателя теперь оглушает всё вокруг. Исчезла тишина, исчез покой, ничего не стало слышно, только это зловещее урчание». Люди, приехавшие на этой машине-вездеходе, вызывают в повествователе тревогу. Он, словно попав «на одну волну» с героиней повести, то пытается заставить себя не думать плохо о случайно встретившихся Анне нефтяниках, то, словно подслушав авторский замысел, видит во всём происходящем знак надвигающейся беды. Это чувствуется по тем характеристикам, которые он даёт пришельцам. Мы читаем: «от машины-вездехода отделились две человеческие фигуры» – значит, они – эти «фигуры» – были заодно с этим железным чудовищем, и это не к добру; их камуфляжная форма, которая сродни военной, тоже не даёт повода для расслабления.
«Пришельцы», «чужаки» – такое отношение рассказчика к нефтяникам-«сеймикам» дружеским не назовёшь. Он, представляющий самую гуманную профессию на земле, не может быть равнодушным не только к физическим страданиям, но и к моральным. А самыми слабыми, самыми беззащитными, по его мнению, являются на этой земле те народы, что издревле её населяют. Он хороший доктор прежде всего потому, что, ставя диагноз, он видит источник болезней времени в измученных, неприкаянных душах героев. Поэтому его товарищи ханты доверяют ему во всём, но, к сожалению, и он не всесилен. Никто не слышит голосов таких людей, как Кузьма, Усть Иванович, Анна, Егор, Полина или Ефим. Участь последнего не менее трагична – не выдержало сердце, когда последний олень ушёл из нового, восстановленного, стада. Документальность происходящего подчёркивается краткими примечаниями-дополнениями, органично входящими в ткань повествований. Вот и о Ефиме в конце рассказа добавлено с бесстрастной лаконичностью. «Как-то работая в архиве, попали мне в руки материалы Первого учредительного съезда коренных народов Севера Ханты-Мансийского автономного округа, проходившего в теперь далёком 1989 году. Среди многочисленных докладов, я обнаружил и доклад Тылчина Ефима Антоновича, рыбака совхоза Аганский: «Я рыбак совхоза Аганский. Раньше мы ловили по 150 – 200 тонн рыбы, а сейчас и десяти не поймаешь, потому, что 70% рек нефтяники вывели из строя. Наш народ вымирает. Это видно на примере нашего посёлка. Жить стало негде. Оленей аганцы всех зарезали. Остались три семьи, которые пытаются ещё содержать оленей, но пользы от этого нет, так как осенью их отстреливают. Ну, как нам жить? Нефтяники стали нам строить. За это им спасибо, но землю, которую вывели из строя, скажите, кто восстановит?».
Об этом следующий рассказ Михайловского «Любимое время года»: «Теряется нить, соединяющая народ ханты со своим прошлым, теряются вековые традиции. Не так, видимо, раньше праздновали день Вороны, день Весны предки Николая, Михаила, Егора. Я представил себе шаманов с бубнами, песни, пляски, молитву богам, проникновенную и торжественную. Пружинисто раскачиваясь, я ушёл своими мыслями в далёкое прошлое, моё воображение несло меня в глубину веков. Я слышал гортанное пение шамана, бубен взлетал над его косматой головою, уводя его в дикую круговерть. Затем танец подхватывают мужчины, кружась вокруг костра, звучит мелодичная, протяжная песня, восхваляющая Землю, Небо, Богов. Гремит бубен, многоголосица наполняет бор, стелется по болотам и гривам, уходит в бездонное небо, возвращаясь лучами яркого солнца, играющего на разноцветных одеждах, и отражаясь от искрящегося снега, создаётся праздничное многоцветие».
Да, уходит безвозвратно прошлое народа, связанное с его верованиями в лучшую долю. И как бы искусственно ни пытались реанимировать ту пору – всё напрасно, воистину в один поток не дано вступить дважды!
Вот поэтому есть о чём задуматься Кузьме и его товарищам – ведь у них одна судьба на всех.
В каждом произведении Михайловского мы видим: вот ещё один пал жертвой цивилизации – что же, отменить эту самую цивилизацию? Ответ, как нам кажется, можно прочесть в последней части рассказа «О чём думает Кузьма». Вроде бы простое дело затеял рассказчик: проявлять фотографии пятилетней давности, а вот что из этого получилось?
«– Вот передашь Алексею, – отбираю я уже высушенные фотографии.
– Нет его: утонул, – глухо произнёс Кузьма.
Мне стало не по себе.
– Жене отдашь.
– Они вместе с женой утонули.
Я замешкался. Попалась фотография Витьки, что живёт выше развилки.
– Витьке передашь, – я протянул фотографию с улыбающимся Витькой, балагуром и весельчаком, какие редко встречаются среди лесного люда.
– Убили Витьку. В прошлом году в лодке, нашли с простреленной головой.
– Вот Максим.
– Умер.
Я не слышал уже голоса Кузьмы. Я смотрел на разложенные в беспорядке фотографии и видел Алексея с его маленькой женой, стоящих на пороге своего утлого домишки, рядом на дощатом пороге ползает маленькая дочурка, а из-за отцовского плеча выглядывает Лёнька, старшенький. Тогда ему исполнилось десять. Вдруг Витька поднимается с реки. Лицо его как всегда лучится радостью. Вот он рассказывает, красочно жестикулируя, как учил ленивую собаку, подвязывая её на ночь так, чтобы она стояла только на задних лапах. «Утром беру её на охоту. Работает, как угорелая: ноги разминает», – хохочет Витька.
Всегда бледный и страшно худой, скуластый, Максим молчаливо курит «Приму». Он мне запомнился тихим и молчаливым, с тяжёлой грустью в глазах. После смерти отца Усть Ивановича он совсем осунулся, замкнулся. Он такой же на фотографии: худой и бледный.
– А вот Усть Иванович рядом со своими оленями.
– Нет уже Усть Ивановича, нет его оленей, нет и сына его Максима».
К сожалению, гибель целых народов от наступления цивилизации – вещь на свете не новая. У нашего земляка поэта Петра Суханова есть замечательная строчка о России: «Своя страна нам больше чем тюрьма». Как нам надо терпеливо любить свою многострадальную Родину, чтобы за решёткой «больше чем тюрьмы» вслед за Пушкиным повторять: «…клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». И это сказано всего лишь через полгода после горького признания жене: «…чёрт догадал меня родиться в России с душою и талантом!»
Да, Родина у нас одна, и только вот не каждому из нас дано постигнуть простую истину, а именно то, что и от него зависит её дальнейшее будущее. Если ты, например, смирился с тем, что – «винтик», «колёсико», в государственной машине, холуй, никогда по-настоящему не задумывавшийся о смысле жизни, о судьбе своей страны и Матери Природы, тебя породившей, – это одно… Если же задумался – и смирился – это совсем другое… Наконец, если пришёл к выводу о том, что так дальше жить нельзя, и начал переустройство общества прежде всего с высоких требований к себе – это самое трудное, но и самое правильное! «Не для чужой земли вскормили тя».
…Колокол в повестях Валерия Михайловского звонит по лесным жителям северного края. Однако он оплакивает не только их, но и всех тех, кто сопротивляется железному зверю. Звон колокола призван заставить прислушаться читателей разных национальностей и вероисповеданий к бедам тех, кто любит свою землю, традиции отцов и стремится сохранить их для своих потомков.
Михаил РЯБИЙ
г. ХАНТЫ-МАНСИЙСК