ВЕЛИКИЙ СТАСИК

№ 2007 / 47, 23.02.2015

Конечно, я так никогда не назову Станислава Юрьевича Куняева, отмечающего на днях своё 75-летие. Амикошонство, которое стало так распространено в литературной, и не только, среде, мне претит, как и укороченное, на западный манер, обращение к русским людям.
Конечно, я так никогда не назову Станислава Юрьевича Куняева, отмечающего на днях своё 75-летие. Амикошонство, которое стало так распространено в литературной, и не только, среде, мне претит, как и укороченное, на западный манер, обращение к русским людям. Но в таком – для близких и друзей – имени содержится всё-таки какой-то непередаваемо московский колорит, столичный шарм, удивительно подходящий к этому моложавому, всегда, казалось бы, находящемуся в рабочем, бодром состоянии человеку. Согласитесь, что мы так его зовём между собой, не унижая, а любя.
А что касается эпитетов… Их «вес» с каждым годом снижается, как у фальшивых цыганских гирь, внутри полых. Иерархия ценностей и наград нарушена, строгих уставов нет, критериев отбора – тоже. Но и в таком величании нашего юбиляра я отнюдь не занимаюсь комикованием. Если мы (общество, страна, Россия) сегодня вступили в период безудержного хвастовства, где восторженные эпитеты и патриотические определения льются, как дистиллированная вода, то для литературных трудников калибра Станислава Юрьевича Куняева можно тем более не снижать планку нашего уважения и признания. Хотя бы в день его юбилея.
Таких «калибров» осталось мало, оглядимся окрест. Писатели-небожители, орденоносцы и гертруды, почивавшие на лаврах, подстеленных как соломка на протёртые редакторские кресла, давно уже превратились в литературный миф. Стали нужны трудяги, искатели не почестей, а спонсорских денег, чернорабочие литпроцесса, подбрасывающие в топку дровишки, чтобы нас окончательно не заморозить.
Редакторство – только одна жизненная стезя Станислава Юрьевича, неблагодарная по форме, но благородная и в чём-то сегодня героическая по содержанию. Вторым «досылом» к изменившимся временам стала яркая публицистическая активность Куняева, его «ожесточенье воли», присущее ему, кстати, всегда, но ставшее особенно необходимым в годину всеобщей растерянности и печали. Его трёхтомник «Поэзия. Судьба. Россия», в котором автор «попытался показать то, что называется русским миром», написанный с упрямством непобеждённого, с кержацкой верой и напором яркого таланта, в какой-то степени (большой или малой – решать не нам) реабилитировал в истории отечественной литературы безвольные 90-е годы. Более того, Куняев и стал тем отрицаемым одним в поле воином, который лично и от всех нас рассчитался с прежними временами, подведя под ними историческую черту. Его мировоззренческая дуэль с Леонидом Бородиным войдёт в анналы русской общественной жизни по силе и страстности мысли, по поиску своей и общей правды, оправданной личной судьбой, по своему красивому и точному языку, в сравнении с которым убогий стиль записных политологов кажется надоедливым птичьим граем. Они разошлись, не победивши друг друга, но в этой честной и принципиальной схватке было и остаётся объективно больше от самой России, чем субъективно от каждого из них самих.
А ведь он, Станислав Юрьевич Куняев, знавал и другие времена. Я так его и представляю секретарём по поэзии Московской писательской организации. Независимый, как того и требует звание русского поэта, демократичный без всякого даже малейшего намёка на чиновничий формализм, понимающий ситуацию с полуслова, работящий до изнеможения, он, «московский Стасик», не давал замшеть всем, кто его окружал. От него всегда исходила природная артистичность, эманация столичного острослова и прощаемая политическая фронда. Как «свой в доску», он расторопно и толково атаманил над московской вольницей поэтов.
Тогда-то я его по-настоящему и увидел. Случилось это осенью 1977 года на семинаре молодых критиков в Малеевке, где оказался в доме творчества и Станислав Юрьевич. Естественно, что мой отец, руководитель этих ежегодных критических штудий, собиравших литературно-критические мозги со всей России, решил организовать для своих питомцев встречу со знаменитым поэтом. И он легко, с московским подъёмом согласился.
Что он говорил, о чём рассуждал, честно говоря, не помню, а вот как и какие стихи читал, запало в память накрепко. Куняев читал, как и должен читать поэт – с убеждающей внутренней силой, с напором вдохновения. Без всяких внешних эффектов, модных завываний куняевское чтение было по-настоящему мужским, борцовским, определённым. Он читал свои золотые стихи: «Пишу не чью-нибудь судьбу…», «Воспоминания о Николае Рубцове», «Кто там шумит: гражданские права?», «Опять разгулялись витии…», «Реставрировать церкви не надо…», «От своих переулков кривых…», и так весь вечер. Строки с лёту запоминались, и с тех пор они живут во мне и, наверно, во всех нас, тогдашних самодеятельных либералах и патриотах.
Даже спустя тридцать лет вдруг и «вынырнут» они из памяти, как случилось со мной в конце сентября этого года у развалин одного из северных монастырей: «Реставрировать церкви не надо…». А ведь я только что написал книгу об этой порушенной обители, представляя её во всём восстанавливаемом блеске благолепия. Но замышленный реставраторами новодел на этом сиром, продуваемом всеми ветрами месте, с рухнувшими от взрыва кирпичными закомарами, неожиданно стал для меня каким-то выспренно ложным, внутренне неестественным, даже фальшивым, и я лихорадочно стал вспоминать дальше: «…Пусть стоят, как свидетели дней, как вместилища тары и смрада в наготе и разрухе своей». И уже позднее, вечером, нашёл в своём одиноком деревенском доме книжицу стихов Куняева «Свиток» с дарственной надписью после той, малеевской, встречи, чтобы до конца удивиться чудесному прозрению поэта:

Всё равно на просторах раздольных
ни единый из нас не поймёт,
что за песню в пустых колокольнях
русский ветер угрюмо поёт…

Честное слово, в России вернее и крепче уверуешь в Бога, стоя у церковных развалин!..
Это было одним из моих внутренних открытий, недочувствованных, если бы не Куняев. А потом, уже перебирая в мыслях другие случаи, связанные со Станиславом Юрьевичем, я неожиданно для себя установил их странную закономерность.
Когда-то я ошибся в оценке возможностей и наличия таланта у его сына, Сергея Станиславовича. Что можно было увидеть в первой Серёжиной рецензушке, необходимой для поступления в МГУ, напечатать которую в «Лит. России» попросил меня сам Куняев?!.. Я её переписал, ни слова от неё не оставив, ещё и подумав про себя: зря всё это.
И вот теперь, залпом прочитав книгу статей Сергея Куняева «Жертвенная чаша», вышедшей к его 50-летию, снова порадовался умному и одновременно душевному, глубоко талантливому его литературному дару, той, переданной от отца, проницательности и серьёзности, с которыми он относится к русской культуре. Его, Сергея, теперь не перепишешь, здесь набор высоты в современной критике один из самых высоких, и в этом воспитании – ещё одна победа Станислава Куняева.
С такой же предубеждённостью я отнёсся и к самому Станиславу Юрьевичу, когда, работая в «сферах», решался осенью 1989 года вопрос о его редакторстве в «Нашем современнике». Единственный, кто возражал, сопротивлялся, не подписывал, как заведующий сектором литературы, бумаги, считая, что Куняев после Викулова «угробит» журнал, как общероссийский, был автор этих строк. Затмила разум всё та же куняевская «московскость», лёгкость его столичного общения после угрюмо сопящего вологжанина Викулова.
Ничего он не угробил, а продолжил и развил. Выстоял, как ратник, и стоически делает на сегодняшний день лучший литературный журнал России. В том числе и по поэзии, что само по себе уже является исключением из правил, когда вкусовщина поэтов – главных редакторов, что Твардовского, что Викулова, препятствовала каким-либо значительным поэтическим публикациям.
А тогда, в 89-м, когда легко было преодолено моё пустое сопротивление, и когда я вёл Станислава Юрьевича через коридоры и переходы Старой площади на последнюю перед назначением беседу, улучив момент, я спросил новоиспечённого редактора: «Что вы сейчас чувствуете?». Куняев остановился и серьёзно ответил: «Знаешь, Вадим, к этому дню я шёл всю свою жизнь».
И потом, уже в злом 1993 году, прочитав в «Литературной России» статью Куняева «Чума на оба ваших дома», распекавшую, как мне показалось, с позиций раздражённого судии тогдашнюю политическую борьбу, я про себя искренне возмутился. Легко, мол, тебе, Станислав Юрьевич, борец ты наш, устраняться в самый ответственный момент. Но спустя какое-то время, охладев, подумал, что таких моментов на Руси было немеряно. И что?.. Много ли счастья они принесли в калужской, тайшетской или мезенской глубине? Не шелохнулось от них в своей основе великое русское плато. И не в отстранённости здесь дело, а в отстранении от мельтешения амбиций, коврового партийного кувыркания, борьбы страстей. Пусть уж будет по-куняевски!.. Крупная рыба в России всегда шла ниже расставленных сетей, а, если и попадалась, то прорывала мелкую ячею.
Так что, Станислав Юрьевич, вы во многом оказались правы, доказали нам, что не стоит хитроумно обыгрывать доставшуюся судьбу, а надо брать её за рога и железно склонять к своим ногам.
Мы вас по-братски поздравляем с этими прекрасными победами!Вадим ДЕМЕНТЬЕВ