МЕЧТА ВО СПАСЕНИЕ

№ 2008 / 1, 23.02.2015


И я, и они, – все мы её любим. Но любим по-разному: я её жалею, они – берегут. При этом они не вполне доверяют мне, а я им. Они считают, что жалость – проявление слабости, я же – что их сила слишком часто становится объектом манипуляции со стороны тех, кто чужд и им, и мне. При этом допускаю, они считают меня запутавшимся в идеях неудачником, витией, соцерцателем-одиночкой, а я их – людьми, безусловно, серьёзными, но самонадеянными и, в общем, интеллектуально зависимыми…
Дешифруем. Она – это Россия, они – это органы госбезопасности, и я – русский писатель, иногда сам по себе, иногда под псевдонимом.
Пристальное их внимание к себе я почувствовал десять лет тому назад, когда самиздатом опубликовал роман «Сволочи московские». Где-то решили, что автор – подвид литературного сепаратиста и, следовательно, оставлять его без присмотра не стоит. Поэтому и попросили парня, который был когда-то секретарём комитета ВЛКСМ на 1-м Часовом, где я в конце 80-х трудился не покладая слов в заводской многотиражке, связаться со мной этак по-приятельски и порасспросить о том о сём.
Сверхподозрительностью я не отличался, но тут и особой проницательности не надо было, с другой-то стороны. Приятелями мы никогда не были, сам он мне прежде не звонил, да я ему и не был интересен. И вдруг звонок – спустя столько лет. Как там жизнь, чем занимаешься, давай пивка по кружечке… От встречи я не отказался, и по некоторым прямым и косвенным вопросам и признакам понял, что меня, что называется, слегка «разрабатывают»…
Да и чему удивляться? Представьте себе человека, который, ещё будучи редактором АПН, публиковал (за псевдонимом Герман Кантимир) статьи в прохановском «Дне», потом и в «Советской России». О чём писал? О разном. В дореволюционной заметке («День», 92-й) «Утро на панели» – о том, как стремится растлить юные души новое телевидение реванша. Поработав в пресс-службе Федеральной комиссии по ценным бумагам и фондовому рынку – о том, что там реально происходит и как нам реально выстраивает весь фондовый рынок агентура Штатов. Да мало ли тем и людей бедовых в постперестроечной России было…
Но, пожалуй, рефреном звучавшей темой была тема неприятия Мегаполиса, несущего метастазы неолиберализма, попытка призвать к борьбе с ним, попытка показать, что столицу давно пора вывести в какой-нибудь город-сателлит (и уж во всяком случае не в прежнюю столицу, северную, а в маленький такой городок, компактный, эффективный и прозрачный). Отсечь весь криминал, коррупцию и деструкцию лоббистов, двадцатиэтажно восседающих друг у дружке на шее. Как это сделал Назарбаев у себя в Казахстане. Вашингтон, столица США, был и остаётся строго чиновничьим городом. Да, столица американского образа жизни – Нью-Йорк, но не в нём всё решается.
Тему, впрочем, толком озвучить так и не удавалось, она всегда была табу. Да и журналистская братия в основной своей массе, в общем-то, «не догоняла» смысла. Стандартный ответ: «Брось, не выдумывай…» Каково же было моё удивление, когда идею переноса в своей воскресной программе на канале «Культура» недавно вбросил Виталий Третьяков – в компании звёзд отечественной политологии. Большинство приглашённых высказалось «за». Скорее всего, это имело целью просканировать общественное мнение в электоральных целях, хотя не исключено и бескорыстное целеполагание.
Ещё я писал о соцдарвинизме, а точнее, о том невообразимом рагу из мифов, что исповедуют те, кто в 93-м расстреливал будущее России или стыдливо отводил глаза от Белого дома – и с того времени всемерно стремится охранить свои приобретения. Писал, что разоблачать надо не преступления нового русского века, а его психологию. Потому что он самым проникновенным образом и всей мощью своей пропагандистской машины стремится убедить в чистоте своих помыслов и благородстве намерений. И повергает обывателя в дионисийское опьянение новыми благами и соблазнами.

Из всех силовых структур тайные – вещь в себе, некая сверхкаста, которой доверены великие секреты и специфические полномочия. Со времени Елизаветы Английской их всемерно укрепляли и наделяли максимальными ресурсами. Они спасали от гибели целые государства, однако и зла причинили немало. История советских спецслужб – притча во языцех. Это и обрекло их на шантаж со стороны перестроечного либерализма. Потом их сто раз переформировывали, «деидеологизировали», им активнейшим образом навязывали «комплекс вины». (Что, возможно, и побудило некогда Бакатина рассекретить «прослушку» в здании американского посольства.) Но это же дало и обратный эффект: по «закону компенсации» у позднесоветских структур госбезопасности выработалась, можно предположить, и некая «мания превосходства», стремление преодолеть этот комплекс, словно бы выместить весь свой прежний «обскурантизм» вовне.
Да и во все века были престиж и романтика профессии. И ведь отбор был, смею думать, строжайший. Брали привлекательных, видных, волевых, физически крепких и спортивных. Или неприметных, но волевых, толковых и ловких. Таких как Путин, например. Да и в аналитические и прочие центры мозги далеко не последние подбирались. Каста. Со временем то, что было продуктом искусственного отбора, стало восприниматься как естественное. И люди думали: да, мы сильнее… да, мы информированней… да, мы смелей и динамичней… да, мы лучше – но почему в таком случае стоим на страже «равенства и застоя»?
Романтика романтикой, престиж престижем, но в народном мнении «особистов» в общем-то не жаловали. С одной стороны взглянуть – защитники, с другой – соглядатаи… Их недолюбливали, побаивались и в реальной армии, в строевых частях.
Тогда, в октябре 93-го, страну «сдали» и те, и другие. Одни прохлопали, другие предали. Было ли это предательством? Может быть, просто ошибкой неведения? Но солдат есть солдат, и высшая его доблесть – в том, чтобы следовать присяге. Он присягает высшему закону страны – её конституции. А конституция, хотя и вверяет всю власть в стране народным избранникам, но контроль над силовыми структурами поручает высшему исполнительному лицу. А на законодательный орган с утра до вечера лили грязь по телевизору. Первыми предали верхи, средние же и рядовые эшелоны «силовиков» были либо одурманены опиумом либерал-реваншизма и национал-монархизма, бездонно лившимся с голубых экранов, либо были откровенно безразличны ко всему.
Увы. Многим участникам той беды 93-го из числа силовиков внушили, что альтернатива в лице Верховного Совета, особенно в лице Хасбулатова и Руцкого, вообще была неприемлема. Один, дескать, покрывал авизовщиков, а другой и того неадекватнее – послал народ чуть не с вилами на хорошо охраняемое Останкино. Либеральные СМИ, цену которым мы теперь знаем, в карман за враками не лезли.

Бывший секретарь комитета комсомола с 1-го Московского часового завода сказал мне тогда: чего ты хочешь, та власть была слаба, она шаталась – её тронь и развалится…
Развалился и сам Первый московский часовой завод – и руины уже не дымятся. Исчез и семитысячный коллектив, восемьдесят процентов продукции отправлявший на экспорт. Словно в подтверждение логики Лёши П., бывшего первого комсомольца…
Потом я понял, что так, как Лёшу П., научили думать многих «силовиков». Просто привили такой мифчик – чтоб не думалось боевому народу, чтоб совесть не терзала. Тронь – и развалится… Дескать, отжил своё, не нужен был тот прежний миропорядок, потому что был нежизнеспособен…
Постойте, да этак ведь можно крепкому и абсолютно здоровому человеку сунуть нож в спину, а потом снять шляпу и сказать: смотрите, он же не смог защититься, он совершенно нежизнеспособен…
Но давайте обратимся к истории – разве не с мифа о могучем новом племени людей большевики пытались утвердить свою власть? Ведь и Ленин писал: «Сила доказывает себя только победой в борьбе».
Вспомним кустодиевского «Большевика». Исполин с сердитыми глазами шагает по городу, переступая через дома. Он так велик, что дома ему просто по колено. (Если этот образ преломить в нашу нынешнюю плоскость, то вышел бы «силовик» или «новый русский бизнесмен».) А взять Горького, Шаляпина, Маяковского… – всё это фигуры знаковые в своей могучести, на них и взгромоздилась новая эпоха.
Вспомним строки А. Блока – про скифов с жадными глазами…
Сколько в этих словах пассионарного напора, динамизма, стремления отринуть своей несокрушимой жаждой жизни всё стареющее и отживающее век. Вспомним – какими ничтожными пузырями Владимир Владимирович Маяковский рисовал в своих агитках «попов», «буржуев» и пр. А сколько силы и новаторства в поэтических образах этого «агитатора, горлана-главаря»? Да что там – половина пропагандистского обеспечения социализма строилась на культе сильного, дерзновенного и витального, на культе покорителя времени и пространства. Сплошные парады физкультурников. Никто не воспевал серости и безликости, которыми щедро наделяют прежнюю эпоху её критики… Утопичная она или неутопичная – ещё разбираться, но это была эпоха с невероятно захватывающей эстетикой…
И в этой связи исключительно важно понять, что сила и харизма не имеют абсолютного имманентного значения. Это – инструмент. Важно, в чьих руках он находится. Любая завоевавшая власть эпоха пытается убедить массы в том, что она самая динамичная и жизнеспособная – и только по этой причине она находится на авансцене истории. И нет никаких оснований полагать, что исключительно нынешняя лучше иных способна культивировать идеалы саморазвития.

К Белому дому, которому суждено было быть расстрелянным, я приходил трижды. Полемизировал с кем-то, слушал людей у костра, где грелись охранявшие, маршировал в колоннах протестантов по Калининскому (Новому Арбату). Но в самую заваруху уже всё перекрыли – не подойти. Возможно, это и уберегло тогда меня самого (не уверен – что мою честь).
Понимал, что страна могла единственно обрести спасение в народной демократии, которую как мог и воплощал российский парламент – пусть и несовершенный. Только он мог приостановить процессы деструкции, запущенные медведем-шатуном в руководстве страны, только он мог установить подлинное народовластие без ущерба для экономики, без социальных бурь и культурных вакханалий. Только он, наконец, и был способен со временем поставить сложную механику земского самоуправления, о необходимости которой твердили самые упорные (и заслужившие поощрения у Запада) умы.
В первую неделю Ельцин пускал людей к осаждённым почти свободно. Милицейские кордоны не препятствовали. Потом появились лица в камуфляже. Обложили людей, словно волков, оставив единственный проход, сообщавший их с внешним миром. Если бы на защиту высшей власти в стране пришёл хотя бы один москвич из сотни, то там была бы сотня тысяч человек. Медведь-шатун, возможно, и поостерёгся бы кидаться на этакую тьму народа, боясь потерять лицо в глазах внешних «демократий». Дрогнул бы кто-то из его «силовиков», немногочисленных, но прозелитски дерзких. А те, что оставались пассивными, напротив – поднялись бы.
Но людей было меньше, много меньше. Вначале – раз в двадцать против сотни тысяч, потом – в пятьдесят. Москвичи в своей массе уже почуяли, что сидят в самом центре большого пирога, и в этом их колоссальное преимущество перед всеми прочими. И главное: СМИ (и прежде всего телевидение) к этому времени были крепко схвачены сплочённым либеральным меньшинством.
Именно после расстрела Белого дома пришло понимание, что Москва не должна более оставаться столицей России, не имеет морального права. Как не имеет его и Санкт-Петербург, потерявший Россию в 1917-м. Столицей должен быть город-сателлит, абсолютно прозрачный город-управленец, а не развратный многомиллионный мегаполис с хеопсовой пирамидой криминала, коррупции, лоббизма и т.п.
Так я бросился душой в глубинку России. Когда-то исколесив и искрылив в журналистских командировках весь Союз, решил, что лучшая часть России – это её срединная оседлая Сибирь. И ещё решил, что личное счастье искать надо там же. Кому-то всё это покажется нелепым и утопичным, но вряд ли непоследовательным…
Просто чуял, что должен достучаться до нутра глубинки, где «вековая тишина» (пользуясь некрасовским слогом), истолковать людям зло столиц, правду происходящего в них – и не того, что они вещали о себе, а самую народную суть – до основ, до кантовской метафизики. Только там, во глубине России, среди людей, чей разум не замутнён московским мозгоблудием, и можно обрести твёрдую почву под ногами, выбраться из интеллектуальных фекалий столиц.

Совершенно необходимо создавать новую столицу России. Конечно же, враги идеи переноса будут утверждать, что она несбыточна. И приведут тысячу веских аргументов «против». Ещё бы, такой передел географии приведёт к тому, что очень многие преступные элиты, политиканы и денежные мешки испытают сильнейший стресс и потеряют влияние. Устроят неслыханное кликушество по всей Российской Федерации – и дальше. Препоны будет колоссальнейшие. Ну, так и задача переноса столицы вовсе не в том, чтобы потакать пороку.
Столицу, конечно же, надо переносить на восток. Чуть поближе к Сибири, но не в Сибирь. Нет никакой нужды забредать слишком далеко. Отдаляться от Европы, безусловно, не стоит. Такая евразийская подвижка должна составить что-нибудь в пределах 300 – 400 километров от Москвы, при этом важно и не наткнуться на город-миллионер вроде Нижнего. (Знаю этот город, прожил в нём шесть лет. Город неплохой, но не подойдёт.) Со времён ополчения Минина и Пожарского многое изменилась, ребро жёсткости или «барьерный риф этнической упругости» сместился много дальше на восток…
В общем, это должен быть современный город-сателлит с чистой душой, верой в будущее и благородными помыслами. И всё это не просто мечта, а мечта во спасение.

Геннадий
СТАРОСТЕНКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.