Я не гений и не сумасшедший

– Виктор Леонидович, в вашей биографической справке есть такой факт: «учился в четырёх вузах, но не закончил, чем очень гордится». Гордитесь тем, что учились, или тем, что не окончили?
– Фраза, оброненная мною в шутку, закавычилась и попала в биографию. В юности ушёл с геологического факультета в газету – позвали. Потом дважды пробовал учиться журналистике и один раз истории. Журналистика, на мой взгляд, вообще не предмет лекционного обучения, а в истории советских времён было много скучного, казённого. Карьера мне была не нужна, так что без диплома я вполне обошёлся, а профессии человека пишущего учусь уже сорок лет.
– Вы называете себя молодым писателем: прозу пишете всего десять лет. А до этого никогда не пробовали себя в других жанрах – в стихах, например, как многие в юности?
– Конечно, пробовал. Но в рифме и размере было тесно. К тому же рассказы я начал сочинять ещё в начальных классах, а рифмовать «любовь – морковь» гораздо позже, под вечеринки с девочками, но преуспел не сильно и вернулся к прозе. На многие годы – газетной. Писал в манере Папы Хэма репортажи с комсомольских собраний.
– Как вы решились на создание целой саги – далеко не каждый «молодой писатель» замахивается на такой объём? Что (или кто) вас вдохновляло?
– Я не гений и не сумасшедший, и ни на какую такую сагу в тысячу с лишним страниц не замахивался. Написал первую книгу, когда назрело, и совпали обстоятельства. Придумал вторую и тоже написал. Потом всё выстроилось. Что вдохновляло? Очень сильно повлиял (вдохновил) «Невозвращенец» Кабакова. До него были городские повести Трифонова, американцы с англичанами, русская классика. Сегодня вдохновляет сам факт наличия в нашей литературе книг Людмилы Улицкой. И одиночество на веранде в деревне, когда туда удаётся надолго сбежать.
– Ваш цикл романов называют самым честным произведением о российской жизни 1990-х годов, следовательно, персонажи имеют реальных прототипов. Они (прототипы) знакомы с вашими книгами, какова их реакция? В какой мере автобиографичен главный герой Лузгин?
– Так называемые прототипы в большинстве своём на мои книги никак не реагировали. Я вначале обижался, а потом успокоился и понял, что это даже хорошо. Значит, я правду про них написал – и хорошую, и плохую. Тот самый случай, когда молчание есть знак согласия. Касательно же Лузгина… В каждом из основных персонажей есть что-то от автора, по-другому не бывает. Но и равнять нас не надо.
– Лузгина можно назвать лишним человеком нашего времени. Тот факт, что он журналист, – это своего рода диагноз или даже приговор современной журналистике?
– Диагноз, приговор… Жизнь вообще и журналистика в частности гораздо шире однозначных формул. И ни в одной из моих книг нет так называемых авторских отступлений. Я сознательно убрал себя за скобки. Думают, говорят и совершают поступки сами персонажи. А читатели оценивают их по-своему. Меня в этой связи частенько упрекают: у вас-де положительные люди совершают отрицательные поступки и наоборот. Прямо не знаем, как относиться. Так и относитесь – без авторской подсказки.
– Первые романы вашего цикла реалистичны, а завершается всё антиутопией. Ваша попытка заглянуть в будущее Сибири и всей России пугает: сепаратизм, междоусобицы, гражданская война… На чем основан такой прогноз – или это просто полёт фантазии? И последует ли продолжение – может быть, более оптимистичное?
– Не утверждаю, что так будет, но если будет, то именно так. По упомянутой «теме» я много где бывал и много с кем встречался, много читал и размышлял, так что написано не «с потолка», поверьте. Продолжение я сейчас пишу, но продолжение назад, на три десятка лет, когда всё начиналось для моих героев и сюжета.
– В финале «Большой книги» вы оказались чуть ли не единственным писателем из провинции (вместе с Игорем Сахновским из Екатеринбурга). Как считаете, правомерно ли вообще деление литературы на столичную и провинциальную?
– Провинциальность – это самочувствие, а не география или формат таланта. Провинциальным писателем был Фолкнер, например, – в лучшем смысле этого слова. Мне равно неприятны и столичный дешёвый снобизм, и провинциальная дешёвая гордыня. Того и другого у нас сколько хочешь. Но скажем честно: писателю с Урала или из Сибири очень трудно прорваться к читателю, минуя Москву. А Москва самодостаточна, ей никто не нужен сбоку, своих хватает. Только шутов и Распутиных из губерний она приемлет с удовольствием. Всегда так было.
– Вы участвуете в литературной жизни Тюмени, Сибири?
– В литературной жизни Тюмени и Сибири я участвую, сидя за своим письменным столом. Об остальном и говорить не хочется. Был недавно на юбилее нашей писательской организации. Ушёл из зала через двадцать две минуты. Писатели есть, литературной жизни нет. Почему так получилось – это долгий разговор…
– Чьё мнение о ваших произведениях для вас наиболее важно?
– Прежде всего – моего редактора Михаила Бутова. И любого другого человека, прочитавшего мои книжки и имеющего что о них сказать. Когда встречается талантливый читатель, это такое удовольствие!..
– Как выход в финал «Большой книги» повлиял на вашу жизнь?
– Повлияла ли «Большая книга»? Да нет, никак не повлияла. Сидеть на сцене Дома Пашкова рядом с Людмилой Евгеньевной и потихоньку с ней шептаться мне было очень приятно, не скрою. На этом всё и кончилось. Я даже телефона у Улицкой не спросил, постеснялся. Дома слегка пошумели, в Москве вышли несколько хороших рецензий (Ирине Роднянской особый поклон)… Как ни банально, но – работать надо, всё остальное выбросив из головы.
– Если бы вы составляли шорт-лист современных «больших книг», в него вошли бы…
– В принципе, я согласен с шорт-листом прошлогодней «Большой книги», согласен с итоговым решением жюри. Жаль, что в призёрах не нашлось места Игорю Ефимову. Но обязан признаться, что плохо слежу за новинками книжного рынка. Мне уже много лет, и как читатель, я, увы, консервативен. Есть некий строй литературы, в котором я живу, и новые созвучия мне режут ухо. Наверно, я неправ, но что поделаешь. Сижу вот и жду, что напишет Людмила Евгеньевна…Беседовала Ольга РЫЧКОВА