ИзумлЯемсЯ вместе с Сергеем КазнаЧеевым

№ 2008 / 22, 23.02.2015


Не будет преувеличением сказать, что в нашей стране с особым пристрастием и вниманием относились к немецкоязычным писателям.
Человеческим языком

Не будет преувеличением сказать, что в нашей стране с особым пристрастием и вниманием относились к немецкоязычным писателям. Стратегическое соседство двух этносов, порой трагическое, порой дружественно, приводило к тому, что и две культуры, русская и германская, веками находились в состоянии координационного соотношения.
В последние десятилетия германисты не часто баловали нас развёрнутыми исследованиями в области современной литературы Германии, Австрии и Швейцарии, и надо признать, что о состоянии современной немецкой словесности мы могли знать только фрагментарно.
Новая книга молодой исследовательницы Ирины Рогановой «Немецкая литература конца ХХ века и актуализация постмодернистской парадигмы» (М., Рудомино, 2007) в значительной степени восполняет этот зияющий пробел.
На страницах этой монографии мы встречаемся как со старыми знакомыми – Томасом Бернхардом, Гюнтером Грассом, Эльфридой Елинек, Андреасом Окопенко, Петером Хандке, Гансом Магнусом Энценсбергером, Эрнстом Яндлем, так и узнаём имена новых интересных авторов: Фолькер Браун, Кристиан Крахт, Хайнер Мюллер, Ульрих Плёнцдорф, Кристоф Райнсмар, Ильма Ракуза, Бото Штраус, Инго Шульце и др. Отдельное место в книге отводится культовому роману постмодернизма – «Парфюмеру» Патрика Зюскинда.
Роганова не только анализирует и интерпретирует их произведения, но не гнушается и конкретным кратким пересказом некоторых сюжетов, дабы мы могли составить себе хотя бы приблизительное представление об этих книгах: нынешнее парадоксальное состояние издательского и читательского процесса вылилось в то, что за книгами теперь никто не гоняется и они лежат на полках в безвестности и недоступности. Не сомневаюсь, что усилия германистки сподобят многих обратиться к самим разбираемым текстам.
Поскольку основной мотив книги – судьба постмодернизма в Германии, Ирина Роганова подробно останавливается на соотношении немецких писателей этого направления в соотношении с творчеством литераторов из других стран, в том числе и России. В целом, исследовательница стремится к объективности оценок, хотя порой её симпатии к постмодерну приводят к своего рода перекосам. Так, скажем, говоря об отношении отечественных литературоведов, она приводит обширный список тех, кто позитивно относится к постмодернистской эстетике, но даже не упоминает тех, кто последовательно и аргументированно критикует её: В.Кожинова, П.Палиевского, В.Гусева, М.Лобанова… Игра, таким образом, получается не на равных. Впрочем, возможно, таковым было требование издателей.
Некоторое разочарование любитель немецкоязычной словесности, пожалуй, испытает от того, что в книге не нашлось места для того, чтобы сказать о том, как с литературной ситуацией рубежа тысячелетий корреспондируется творчество таких популярных у нас писателей, как Альфред Андерш, Ингеборг Бахман, Генрих Бёлль, Генрих Гессе, Хаймито фон Додерер, Фридрих Дюрренматт, Ганс Эрих Носсак, Адольф Мушг, Макс Фриш, Барбара Фришмут, Эрвин Штриттматтер. Правда, нельзя обнять необъятное.
Тем не менее выход монографии И.Рогановой – явление отрадное. Дело в том, что написана она живым, человеческим языком, от которого благодаря усилиям структуралистов, Р.Барта, Ж.Дерриды и их ретивых последователей мы стали отвыкать. Нынче нечасто встретишь книгу, где не наблюдалось бы навязчивое жонглирование заковыристыми терминами и после второго абзаца в глазах начинает рябить от оппозиций, экспликаций, контаминаций и прочих симулякров.
Германистка нового поколения демонстрирует верность традиционной школе русского литературоведения, и речь её звучит выразительно и внятно. В своё время знаменитый писатель-энтомолог Ж.А. Фабр возражал критикам его стиля: «…упрекали меня за мой язык, не имеющий торжественности, лучше сказать, академической сухости. Они боятся, что страница, которую прочтёшь без утомления, не способна выразить истину. Если верить им, то глубоким можно быть только при условии – быть малопонятным… да, мои страницы, не испещрённые ни формулами, ни педантическими измышлениями, не что иное, как точный пересказ наблюдаемых фактов…».
Как кажется, Ирина Роганова взяла на вооружение этот мудрый завет и добилась замечательного результата.
В своё время Пушкин напомнил современникам французский трюизм: «Все жанры хороши, кроме скучного». На первый взгляд, мысль эта бесспорна и не подлежит сомнению: кому же нужны скучные сочинения. Но на самом деле, всё не так однозначно, ведь если развить эту мысль, то мы получим совсем уж несправедливый вывод, основанный на том, что чем более развлекательный характер носит произведение, тем выше его достоинство. Под этим постулатом, наверное, не подпишутся даже завсегдатаи «Аншлага» и «Комеди Клаба».
И тем не менее, как приятно встречаться со случаями, когда в жанрах, не предполагающих особого веселья (доклад, реферат, трактат, сообщение), ощутимо бьётся пульс горячего литературно-исследовательского темперамента, в результате чего они читаются, как захватывающие, головокружительные истории.


Захватывающее литературоведение

Именно такое чувство испытываешь, листая сборник материалов шестой международной научно-практической конференции «Творчество В.В. Кожинова в контексте научной мысли рубежа XX – XXI веков» (Армавир, ИП Шурыгин В.Е., 2008). Кожиновские штудии стараниями профессора Ю.М. Павлова и его сподвижников давно превратились в заметное явление отечественной духовной и литературной жизни России. На эти форумы ежегодно собираются специалисты и ценители научного наследия выдающегося русского мыслителя. В этом году сборник материалов прошлой конференции предварил очередную встречу старых и новых друзей. Он стал ощутимым результатом того, что в залах и аудиториях Армавирского Государственного педагогического университета происходит не сотрясение воздуха, но биение пульса живой, пытливой мысли.
Листая эти страницы, чувствуешь трепет соприкосновения с тайной. Вот – В.Бондаренко в статье «Неуёмный Кожинов» открывает штрихи личности Вадима Валериановича, которого он хорошо знал по сотрудничеству в редакции «Нашего современника» и «Дня»: «Он был кем угодно: подвижником, пассионарием, пропагандистом, просветителем, воспитателем, влиятельнейшим литературным критиком, душой общества, весёлым бражником, знатоком поэзии, вольнодумцем, полемистом, исполнителем романсов, но только не чиновником».
Вот – пятигорский литературовед С.Буров предлагает нашему вниманию интереснейшее исследование «Масонский подтекст обращений Б.Л. Пастернака к И.В. Сталину», где вторгается в абсолютно неизученную область изучения наследия Пастернака: возможную причастность его к деятельности масонских лож и отражение этого в творчестве. Разбирая эпизоды биографии поэта и вождя, а также отдельные места из «Доктора Живаго», исследователь методично и обстоятельно утверждает свою точку зрения о связи его автора с масонством. Кульминацией цепи доказательств становится анализ стихотворения «Художник», в котором мы сталкиваемся с широким набором символов, принятых у вольных каменщиков.
Вот – И.Колодяжный с публицистическим пафосом поднимает и раскрывает такую болезненную и взрывоопасную тему, как «Вадим Кожинов и русская смута», касаясь преимущественно последнего периода деятельности историка и политолога Кожинова.
Вот – сам инициатор и вдохновитель конференции Ю.Павлов расставляет выверенные акценты в трактовке крупной и неоднозначной личности: «О спорном и бесспорном в наследии Вадима Кожинова». И действительно, нередко мы оцениваем выдающихся людей вне критического контекста, идеализируем и в конце концов упрощаем их позиции и поступки. Отношение Кожинова к реалиям истории и культуры советского времени было сложным, менялось с течением лет и требует объективной, диалектической интерпретации.
Вот – ростовчанин В.Курилов по-своему убедительно трактует милые моему сердцу проблемы бытования реализма как историко-литературного образования, а литературовед из Волжского О.Павлова обращается к тексту романа В.Личутина «Беглец из рая», помещая его в контекст историософии В.В. Кожинова.
Да что я перечисляю: практически каждое выступление на конференции представляет собой яркое и оригинальное исследование, а сборник материалов в целом читается, как увлекательное, завораживающее интеллектуальной интригой повествование, над которым скучать не приходится.
Выходит, что всё-таки прав был Пушкин!..


Молитва перед боем

Выход книги избранных стихов Николая Зиновьева «Я – русский» (Краснодар – Майкоп, Полиграфиздат «Адыгея», 2008) снял многие вопросы, ранее озвученные критиками или же витавшие в воздухе. Перед лицом читателей отчётливо вырисовался масштаб его таланта и широта поэтической палитры.
Литературная звезда краснодарского поэта вспыхнула ярко и сразу стала видна отовсюду. Сам он запечатлел ощущение этого внезапного прорыва на общероссийскую литературную арену:Самородок! Самородок!
Налетела пресса.
Вмиг от лысин и бородок
В хате стало тесно.

Оператор с львиной гривой
Сматывает плёнки…
И с улыбкою счастливой
Мать стоит в сторонке.
После смерти Юрия Кузнецова многие стали прочить Н.Зиновьева на вакантное место первого поэта России, и к тому были свои резоны: немолодой дебютант заявил о себе твёрдо и решительно, в гражданственном слове обозначил патриотические приоритеты и подкрепил их чеканным строем стиха. Сразу же проявился и пронзительно-резкий темперамент его лирики:Там, где сквозь огнедышащий чад
Солнце на ночь в ущелье свалилось,
Сын погиб…
           Чтоб донянчить внучат,
Мать на время живой притворилась.
Впрочем, недостатка и не было и в более осторожных суждениях насчёт дарования Зиновьева. Говорили о некоторой тематической и эмоциональной монотонности его стихотворений, о том, что плач по поводу «погибели земли русской» в современной нашей поэзии чересчур затянулся, упрекали поэта и в пессимистической, а то и пацифистской позиции, нередко проявлявшейся в его строках (Бог плачет вместе с его русским героем, в песочнице играют дети – солдаты третьей мировой, дед Антип сколачивает себе гроб, а лирический герой, касаясь пальцами карты СССР, закрывает веки своей несчастной родине – малую он любит сильнее предков, потому что большой уже нет). Что и говорить: претензии серьёзные и, на первый взгляд, весьма основательные.
Собранные в один большой том, стихи Николая Зиновьева убеждают в том, что его стихотворный дар мощнее и разнообразнее, чем представлялось. Наряду с болью за поруганную отчизну в сборнике сильно звучат и лирические ноты, и память о детстве, и негромкая красота окружающего мира. Да и смирение, которое конечно же характерно для авторской манеры Зиновьева (его герой молится, например, чтобы Русь не пошла по миру с «лучшим в мире автоматом» вместо нищенской сумы) отнюдь не беспредельно. Терпение вообще ошибочно принимать за слабость, на деле оно может быть и моментом накопления сил перед решительной битвой:Как ликует заграница
И от счастья воет воем,
Что мы встали на колени.
А мы встали на колени
Помолиться перед боем…
Столь же ошибочно думать о Зиновьеве, как о подражателе Кузнецову (отдельные переклички и образы, несомненно, встречаются: лирический герой Зиновьева стремится заколотить окно в Европу, так как в окна лазят только воры, а у Кузнецова это окно торопился заделать сам Пётр, но это вполне закономерно для поэтов одной художественной традиции, а к тому же и земляков). Его талант совершенно оригинален и удивителен хотя бы потому, что его простые и безыскусные миниатюры запоминаются с одного раза, а потому избранное листаешь, как наполовину прочитанную книгу.
И последнее замечание: стихи Николая Зиновьева обладают поразительным свойством: они сработаны таким образом, что становятся понятными сразу же по прочтении. Критик, таким образом, освобождается от необходимости трактовать и истолковывать его образы, ясные и доходчивые. Его душа болит за Россию и соотечественников, а не за литфондовские дачи, которые не дают спокойно заснуть всевозможным бушиным.
Книгу Н.Зиновьева, а также сборник стихов Ю.Кузнецова «Прозрение во тьме» можно заказать у издателя Юрия Лебедева. Телефон: 8 – 918 – 482-01-88.

Сергей Казначеев

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.