ВсЯ власть поэтам

№ 2008 / 26, 23.02.2015

6 июня мы напечатали задорную статью Сергея Шаргунова «Писатель и политика: а у них была страсть…». Эта публикация вызвала у народа небывалый интерес. Видимо, свою роль сыграла личность автора материала. Шаргунов в свои 28 лет успел получить известность и в литературных и в политических кругах. Как писатель он нашумел повестями «Малыш наказан», «Ура!» и «Птичий грипп». Как политику же, ему самую большую рекламу сделал председатель Совета Федерации Сергей Миронов, который сначала включил его перед выборами в Госдуму в федеральную тройку списка партии «Справедливая Россия», а потом скоропалительно от своего протеже открестился. Сегодня в разговор вступает поэт и критик Константин Кедров.

Лев Толстой написал пьесу «Власть тьмы», и тотчас появился экспромт Гиляровского: «В России две напасти: / внизу власть тьмы, / а наверху тьма власти». А Мандельштам нашёл самую точную формулу: «Власть отвратительна, как руки брадобрея». Однажды я спросил Эмму Герштейн, возлюбленную и семейного друга Мандельштама, зачем Осип Эмильевич написал про «горца-мужикоборца». Ведь так мог и кто-то другой. Из-за слабенького стиха пошёл на плаху громадный поэт. «А если бы не написал, был бы не Мандельштам, а кто-то другой», – улыбнулась Эмма Григорьевна. Вот такой парадокс. Тем более что потом пришлось писать: «Я буду жить, дыша и большевея».
Брадобреи власти вместо бороды часто сбривают головы. Екатерина II об этом честно написала Дидро. Мол, вам, писателям, легко писать всё, что угодно, на бумаге, бумага терпит. А нам, царям, приходится писать кнутом на шкурах подданных. Не знаю, понял ли Екатерину Дидро. Я понимаю. Понимаю и ответ императрицы Фонвизину на вопрос – отчего у нас не все участвуют в написании законов: «Оттого что сие не есть дело каждого». Согласен, но и литература «не есть дело каждого». Как можно было сослать умнейшего и честнейшего Радищева за честный и открытый памфлет «Путешествие из Петербурга в Москву»? А заточить в Петропавловскую крепость основателя журнального и книгоиздательского дела в России Новикова только за то, что он масон, – разве не глупость, разве не преступление? А принять в подарок от Вольтера его библиотеку и тотчас заточить её вместе с трудами автора в недоступные хранилища – это ли не графомания политическая. Нет, нельзя политиков подпускать к литературе на пушечный выстрел. А писателю к политике ближе избирательной урны лучше не приближаться.
Как-то один из членов политбюро ещё при Сталине заявил на съезде писателей: мол, нет среди вас ни Пушкина, ни Толстого. «Так ведь и среди вас Ульяновых и Плехановых что-то не видно», – ответил кто-то из секретариата. Член политбюро поперхнулся и заткнулся.
Но если уж занесло тебя как Державина на вершину власти, то лучше всего следовать его совету: «в сердечной простоте беседовать о Боге / И истину царям с улыбкой говорить». Впрочем, Державин первый усомнился в богоподобности всех властителей: Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падёте,
Как с древ увядший лист падёт!
И вы подобно так умрёте,
Как ваш последний раб умрёт!
Пушкин, оказавшись у трона, чего только не писал, но останется то, что на постаменте:И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…
Ну это спорно. Народ не любит, когда его пробуждают. А вот вторая часть великолепна: Что в мой жестокий век восславил я свободу
и милость к падшим призывал.
Милость к падшим актуальна всегда. Есть гениальная молитва «О плавающих, путешествующих, в недугах страждущих, пленённых». Особенно пленённых. Как горячо молились мы о Солженицыне, Сахарове, Буковском, Марченко, Новодворской, когда они томились в застенках власти. Сегодня к пленённым добавил бы я академиков, чьи имена не помню, но знаю, что лауреат Нобелевской премии, мой постоянный оппонент академик Гинзбург считает, что осуждены эти учёные невинно. Виталия Гинзбурга знает весь мир, а тех, кто осудил учёных за какие-то там секреты, не знает никто. И «милость к падшим», пусть это звучит не модно, самое время проявить.
Пастернак написал первое стихотворение о Сталине, сравнив его с горой Гильгамеша, хорошо написал. И Сталин на всю жизнь запомнил «этого небожителя» и вычеркнул его из расстрельных списков. Если ради этого надо было написать, то слава богу, что написал. Но к поэзии и литературе всё это относится, как топор к шее: «Для чего палачу топор? – Чтобы вовремя дать отпор».
От власти всё время поступает заказ. В ранней молодости собратья по перу уговаривали меня написать про Ленина. Написал же Евтушенко «Казанский университет». Вот и ты напиши. Напротив Казанского университета стоит памятник студенту Ульянову. А вокруг гранитная полукруглая площадка со скамеечками, прозванная студентами «сковородкой». Дело было в жаркий майский день. Посмотрел я вокруг, напрягся и произнёс: «На сковородке жарится Ильич». Больше ничего у меня о Ленине не получилось. В Казанский университет я перевёлся после того, как меня отчислили из МГУ с первого курса журналистики. Там я ничего про власть не писал. Это-то и не нравилось. Аполитичность считалась большим преступлением. Даже больше, чем антисоветчина.
Михаил Светлов говорил, что водка бывает двух сортов – хорошая и очень хорошая. Политика для писателя бывает только плохая и очень плохая. Как-то не тянет дегустировать разницу. «С кем вы, мастера культуры?» – возопил Горький в разгар репрессий. Хотя когда они были не в разгаре? Ни с кем, Алексей Максимович, идите вы к своей Ниловне, к «Матери», написанной по заказу партии на деньги Морозова. По большому счёту, в литературе нет и не может быть никакой власти.Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому / Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать…
– писал Пушкин
Политики слишком много на себя берут, навязывая писателям свои, сугубо политические разборки.
Сегодняшние рычаги вторжения власти в литературу – всевозможные награды и премии. Как правило, всё это получают середняки или литературные отличники, отличившиеся в глазах того или иного влиятельного чиновника. То какой-нибудь тучный депутат назовёт себя «начальником поэзии», то редакторы и редактрисы толстых журналов заявляют, что именно они руководят литературным процессом. Появились бойкие менеджеры, именующие себя культуртрегерами. Весьма удачное название – так именовались идеологические парторги Гитлера.
Возмездие приходит быстро. Как только государство перестаёт кормить с рук, из нашего кармана, всех этих «толстопузиков», их тиражи падают до самого нижнего предела. У власти много денег. Она всегда найдёт повод, как и кому их распределить, нанося чудовищный вред литературе, создавая ложные авторитеты, сбивая с толку читателя. Впрочем, мне-то что до этого? «Подите прочь – какое дело / Поэту мирному до вас!» – сказал Пушкин, получивший от царя аж 50 000 рублей. Я ничего от «царей» никогда не получал, кроме неприятностей. Не привинчивал себе на лацкан значок величиной с детскую голову с профилем лысого диктатора. Имею право!..
«Где Сталин, там свобода, / Мир и величие Земли», – написала Ахматова, чтобы вырвать из тюрьмы сына. Ну что ж, свобода лучше, чем несвобода. С этим трудно не согласиться.
Писателей всегда так и тянет к власти, а политиков к литературе. Андропов писал сонеты: «…Проходят веки, / Идут и исчезают человеки». Ему виднее. Сталин тоже начинал как поэт. Написал стих про бабочку: «Бабочка, бабочка, куда ты летишь? / Сегодня порхаешь – завтра умрёшь». Опять же ему виднее.
У меня тоже есть бабочка, своя, антисталинская, антисоветская, анти-анти:
Земля летела
По законам тела
А бабочка летела
Как хотелаКонстантин КЕДРОВ