ЗОЛОТОЕ БРЕМЯ ПОСТОЯНСТВА

№ 2009 / 4, 23.02.2015

Территория поэзии – всё, что в нас, и всё, что вокруг нас. Но рождается поэзия только в живой человеческой душе. Однако для этого надо, чтобы душа не теряла кровной связи с миром. Душа и поэзия, замкнутые на самих себе, никому не интересны – их просто нет. Поэту Вячеславу Протасову – 60 лет
Территория поэзии – всё, что в нас, и всё, что вокруг нас. Но рождается поэзия только в живой человеческой душе. Однако для этого надо, чтобы душа не теряла кровной связи с миром. Душа и поэзия, замкнутые на самих себе, никому не интересны – их просто нет.Начиналась путь-дорожка зимой…
А весною стало ясно нам всем:
до утра мы не вернёмся домой
или, может, не вернёмся совсем.

Оттого, что воздух в комнате сух,
а на воле воздух свеж.
Потому,
что весною на тропинке в лесу
никакого смысла нет одному!
У поэзии много профессий. Она отражает и преображает, пристально вглядывается и предвосхищает, даёт имена всему, что было, есть и будет. И одновременно занимается сотворением иного мира, который существует в своём, четвёртом или, может быть, десятом измерении, и вне поэзии невозможен. Сугубая индивидуальность этого мира делает каждого подлинного поэта единственным: он не занимает чужого места, и никто не может потеснить его в неоглядном родственном ряду. «Скоморохи прошли, скоморохи! / Насмеялось, натешилось всласть / полсела / Села пыль у дороги. / Скоморохи… Ах, чтоб им пропасть / И пропали совсем… / незамечен, / столько долгих заплаканных лет / затерявшийся в поле бубенчик / всё звенит и хохочет им вслед».
И это всё, и многое другое так или иначе присутствует в творчестве Вячеслава Протасова. Не случайно его приметил Валентин Курбатов – критик удивительно тонкий, умеющий не только определить нефальшивый земной голос, но и способный услышать в нём небесное эхо. В предисловии к новой книге поэта, готовящейся сегодня к изданию, критик пишет: «Кто читает Протасова давно, успел увидеть, что он не любит ходить накатанной дорогой, хотя бы там и встречали его успех и победа. Он с наслаждением писал рифмованную «Вишнёвую косточку» и достиг такой радостной свободы, что, казалось, только пиши да пиши. Но ему уже хотелось попробовать себя в переводе чудесно простой, и именно из-за простоты недосягаемо трудной Эмили Дикинсон, и он достиг там естественности молчания. А когда загляделся на Японию, взял и созоровал, сочинив высокого мастера хайку с живой биографией нечаянного уроженца Уэльса, не забывшего родовой поэтической генетики. И показал такую свободу «перевода» стихов своего мифологического героя, что японцы всполошились – не пропустили ли большого поэта?
И вот теперь верлибр. И мы уже увидели, что он только с виду лёгок как дыхание, а на глубине так требователен, что после него рифмованный-то стих уже почти скучен и возвращение к нему похоже на отступление. Тут слово обретает действительно последнюю свободу и возвращается в райский сад, где поэзией становится простое наименование предмета, где, чтобы услышать полноту мира, довольно простого словаря, потому что нажитое в беседах с Богом чувство всеродства с миром само сложит мысль в благодарную поэму…»
Сын фронтовика, полковника артиллерии, родившийся в Германии через четыре года после войны, за четыре года до смерти Сталина, Протасов большую часть жизни прожил на берегу Тихого океана, тридцать пять лет бессменно отработав во Владивостокском морском торговом порту.
Это наше странное поколение… Оно как будто всю жизнь прождало своей очереди, навсегда оставшись в тени отцовской славы, и окончательно выпало из истории вместе с перекрытыми реками, ракетными подводными лодками, вместе с БАМом и Афганистаном… Всё сделанное этим поколением оказалось сегодня не нужно. Отменены идеалы, которым оно присягало, забыты песни, которые оно пело. Оно было слишком идеалистичным и доверчивым, чтобы сохраниться в огрубевшей действительности. И всё-таки… «Целят в сердце поэта враги и друзья, / и поди разберись, где расчёт, где случайность… / А поэты живут. И убить их нельзя. / Можно только любимых навек опечалить».

г. ВЛАДИВОСТОКВладимир ТЫЦКИХ