НА ФОНЕ ПРОЦЕССА НАД СИНЯВСКИМ
№ 2015 / 12, 23.02.2015
Комсомол против «Юности»,
или Почему Борис Полевой и Константин Симонов объявили войну защитнику охранителей Сергею Павлову
Реально спасти от опалы Полевого мог скорей всего только один секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов. Когда-то Полевой попадал к нему беспрепятственно. Одно время он регулярно информировал Суслова о настроениях в писательских кругах и намерениях либералов. Кроме того, Полевой периодически выполнял деликатные поручения на Западе. Именно Суслов продвинул в начале 1962 года Полевого в «Юность» вместо отошедшего от редакторских забот Катаева. Расчёт делался на то, что Полевой устранит допущенные при Катаеве перекосы, подправит в нужном направлении «звёздных мальчиков» и для равновесия позовёт умеренных почвенников. И в принципе Полевой возложенную на него миссию выполнил. Он слегка «почистил» редколлегию, усилил идейную направленность, по многим вещам стал советоваться с ЦК. Но Павлов ничего этого не заметил (или не захотел заметить). Он по-прежнему считал, что в «Юности» не только ничего не изменилось, но всё стало ещё хуже. Инерция мышления у комсомольского вожака оказалась сильнее. И не у него одного. С ним ведь была солидарна и значительная часть партийного аппарата. Полевому на тот момент уже не доверял и помощник Суслова – Воронцов. Он-то, вероятно, и не допустил писателя к своему шефу, посоветовав тому поискать с Павловым общий язык.
Выход предложил Константин Симонов. У него, в отличие от Полевого, с Сусловым отношения испортились ещё в середине 50-х годов и потом долго не восстанавливались. Действовать через Воронцова ему тоже было не с руки: Симонов приятельствовал с Лилей Брик, а Воронцов считал, будто именно эта женщина и погубила великого поэта. Но никто не мешал писателю напрямую обратиться к другому секретарю ЦК – Петру Демичеву, который в советской иерархии хотя и стоял на одну ступеньку ниже, чем Суслов, но зато непосредственно руководил печатью.
17 января 1966 года Симонов написал Демичеву:
«Уважаемый Пётр Нилович!
Прошу Вас прочесть прилагаемое открытое письмо товарищу Павлову и помочь в его опубликовании.
Моё письмо ни в какой мере не носит личного характера. Я никогда и нигде не имел никаких личных столкновений с товарищем Павловым, но некоторые абзацы его выступления на 8-м пленуме ЦК ВЛКСМ глубоко задели меня как писателя, и я считаю, что у меня есть право опубликовать свою точку зрения, поскольку точка зрения товарища Павлова была опубликована в печати. Вопрос очень серьёзный. Попытка товарища Павлова столкнуть лбами комсомольский актив и писателей, объявить наш писательский журнал «Юность» некомсомольским журналом, сделать писателей козлами отпущения за все недостатки нашей общей работы по воспитанию молодёжи кажется мне очень вредной и носящей на себе дурную печать ведомственной запальчивости.
Учитывая положение товарища Павлова, я написал своё письмо в максимально сдержанном тоне. Я послал его в «Комсомольскую правду». Если она откажется его напечатать, буду просить опубликовать его в «Литературной газете»
(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, л. 112).
В открытом письме Павлову Симонов сообщил:
«Я, как писатель, не могу обойти молчанием несколько абзацев Вашего выступления на VIII пленуме ЦК ВЛКСМ, связанных с проблемами литературы и прежде всего с Вашей оценкой работы журнала «Юность».
Может быть, полный текст Вашего выступления дал бы мне более ясное представление о Вашей позиции, но я имел дело только с текстом, опубликованным 29 декабря 1965 года на страницах «Комсомольской правды», и он вызвал у меня целый ряд недоумений.
В опубликованном тексте говорится следующее:
«…Нас не может не беспокоить, что место подлинных героев, людей, способных к активным действиям, к борьбе и подвигу, стали занимать политически аморфные личности, замкнувшиеся в скорлупу индивидуальных переживаний, бравирующие своей общественной и гражданской пассивностью. Особенно усердно плодит таких, с позволения сказать, героев журнал «Юность».
 |
В дальнейшем, иллюстрируя своё утверждение, Вы приводите цитату из напечатанного в «Юности» романа Анатолия Гладилина «История одной компании», и рядом с ней обширную цитату из письма семнадцатилетнего читателя «Юности», свидетельствующую о его действительно мало привлекательном духовном облике. По Вашим словам, письмо переслал Вам возмущённый отец этого читателя, который «случайно наткнулся на переписку его сына», «сначала не мог понять, откуда этот пижонский налёт», но потом стал сам регулярно читать «Юность» «и направил возмущённое письмо в ЦК ВЛКСМ, ошибочно полагая, что «Юность» – журнал комсомольский».
Попробуем разобраться – что к чему.
Начнём с письма, пересланного Вам отцом читателя «Юности». Письмо дрянненькое. Сказать, что в нём есть пижонский налёт, значит оценить его ещё сравнительно мягко. Но я никак не пойму, почему Вы солидаризировались с отцом автора письма в том, что, оказывается, причина появления такого письма – регулярное чтение журнала «Юность». Думаю, причины тут другие: недостаточная серьёзность и глубина нравственного воспитания в семье, в школе, а может быть и в комсомольской организации, дурная компания; допускаю и ещё какие-то существенные обстоятельства, неизвестные ни мне, ни Вам.
У меня тоже есть дети, и они тоже читают журнал «Юность», но когда мне что-то кажется неверным в их поведении или взглядах, то я отнюдь не склонен искать первого попавшегося козла отпущения в лице журнала «Юность», хотя это куда как проще: хотя ты и отец, но твоя хата с краю, а виноват в несовершенствах твоих детей писатель Борис Полевой и возглавляемая им злокозненная редакция!
Постановленные Вами рядом две цитаты – из романа Гладилина и из письма читателя, – на первый взгляд в сочетании выглядят довольно эффектно.
Однако, приводя цитату из романа Гладилина, Вам стоило бы ради справедливости добавить, что, во-первых, это не авторская речь, а во-вторых, – и это главное, – в романе отнюдь не воспеваются люди, скупающие тряпки у спекулянтов или занятые погоней за длинным рублём. Роман как раз нравственно направлен против этих людей и никак не может оказывать на читателя того сокрушительно разлагающего влияния, которое Вы ему совершенно зря приписываете. Другое дело, что он весьма посредственно написан и, к сожалению, не принадлежит к числу художественных удач автора и журнала. И если бы речь шла об этом, я бы не спорил с Вами.
Но оставим Гладилина. Ведь Вы ставите вопрос куда шире, утверждая, что журнал «Юность» вообще «особенно усердно плодит таких с позволения сказать героев», являющихся «политически аморфными личностями, замкнувшимися в скорлупу индивидуальных переживаний бравирующих своей общественной и гражданской пассивностью».
А ведь это неправда. Достаточно без предвзятости проанализировать работу журнала за десять лет его существования, в том числе и за последние два-три года, чтобы убедиться, что главными героями большинства и прозаических, и публицистических, да и, добавлю, поэтических произведений, напечатанных на страницах журнала, являются люди, верящие в наши идеалы, ищущие, работающие, сражающиеся и с врагами, и с несовершенствами и трудностями нашей жизни. Именно в этом состоит основное направление журнала, и было бы странно представить его себе другим, когда его редактирует автор «Повести о настоящем человеке», когда в его редколлегии вместе с молодыми писателями работают люди, отдавшие всю свою писательскую жизнь решению важнейших для молодёжи идейных и нравственных проблем, – я говорю о Викторе Розове, Марии Прилежаевой, Григории Медынском.
Таким образом, Ваша оценка журнала «Юность» показалась мне не только несправедливой по существу, но и огульно оскорбительной по отношению к ряду далеко немолодых уже писателей, работающих в журнале и отдавших всю свою жизнь работе с молодёжью.
Мы много и правильно говорим о преемственности поколений, о необходимости воспитания в молодёжи уважения к большому и нелёгкому пути, пройденному людьми старших поколений. Но позвольте Вам заметить, что Вы в своём выступлении как раз показали дурной пример демонстративного неуважения к людям старшего поколения, в данном случае к писателям, которым я назвал.
Вы заключили своё высказывание о «Юности» ироническими словами о том, что «товарищ, написавший в ЦК ВЛКСМ о журнале «Юность», сделал это «ошибочно полагая, что «Юность» – журнал комсомольский».
Я долго думал над этими Вашими словами, стараясь понять их смысл. Но так и не смог.
Может быть, Ваши слова означают, что журнал «Юность», имевший при своём возникновении стотысячный тираж, а сейчас издающийся тиражом в полтора миллиона экземпляров, не является комсомольским журналом потому, что его не читают комсомольцы? Может быть, эти Ваши слова следует понять так, что комсомольцы выписывают и читают только «Смену» или «Молодую гвардию»? А «Юность» они не выписывают и не читают? Вряд ли это так! Думаю, что если провести среди подписчиков всех этих журналов анкету, то окажется, что у всех у них равный или почти равный процент подписчиков-комсомольцев.
Тогда, может быть, Вы в своём высказывании имели в виду, что писатели – коммунисты и беспартийные, под редакцией которых выходит журнал «Юность», ведут его, исходя из какой-то другой линии, чем та единая партийная линия в вопросах воспитания молодёжи, которая одинаково обязательна и для комсомольских работников, и для писателей?
Но если бы Вы имели в виду утверждать это, то я бы, во-первых, опроверг Ваше утверждение анализом содержания журнала за все годы его существования. И во-вторых, я бы никак не смог согласиться с Вами, что журнал, который вёлся бы в противоречии с партийной линией воспитания молодёжи, мог бы за десять лет стать самым распространённым и популярным из всех литературно-художественных журналов страны. Я слишком хорошо думаю о тех миллионах нашей молодёжи, которые выписывают и читают «Юность», чтобы хоть на минуту допустить такое предположение. Надеюсь, впрочем, что Вы тоже его не допускаете.
Но если так, то мне остаётся предполагать, что Ваше утверждение сводится всего-навсего к тому, что «Юность» журнал не комсомольский потому, что он выходит не в системе журналов ЦК ВЛКСМ, а в системе журналов Союза писателей СССР.
Неужели одно это, в общем, чисто ведомственное обстоятельство даёт Вам какое-либо основание называть «Юность» некомсомольским журналом?
Неужели Вас не радует тот факт, что кроме целого ряда журналов ЦК ВЛКСМ, в которых и пишут, и состоят в редколлегиях многочисленные писатели, есть ещё и журнал Союза писателей «Юность», в котором больше, чем во всех других журналах Союза писателей, новых молодых имён, в котором силы очень большого писательского коллектива сосредоточены прежде всего на проблемах жизни, работы и воспитания молодёжи?
Мне кажется, этому можно только радоваться. А Вы, к сожалению, наоборот – своими неосторожными словами о комсомольских и некомсомольских журналах создали совершенно ложное ощущение противопоставления Союза писателей Комсомолу, когда на самом деле такого противопоставления нет и не может быть.
Разумеется, «Юность», так же как и другие молодёжные, да и не только молодёжные журналы, далека от совершенства, порой она публикует художественно слабые вещи, имеет огрехи и недостатки в работе. Некоторая доля этих издержек в «Юности» и в других молодёжных журналах связана в частности с тем, что они особенно широко публикуют на своих страницах литературную молодёжь. И тут порой проявляются и недостаточно устоявшиеся взгляды авторов и издержки ещё не выработавшегося литературного стиля, и недостаток вкуса и требовательности и у авторов и у редакций.
Редакции «Юности» следует стремиться работать лучше, чем она работает именно из «Юности» и из коллектива редактирующих её писателей главного козла отпущения за все те трудности, которые существуют в воспитательной работе с молодёжью, намерение несправедливое и отнюдь не способствующее успеху той дружной и нелёгкой работы, которую мы, писатели, ведём и будем продолжать вести рука об руку с Комсомолом.
С товарищеским приветом
Константин Симонов
17.1–1966 г.»
(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, лл. 113–118).
Павлов к такому повороту событий оказался не готов. Он, когда готовил очередную атаку на Полевого, вроде всё просчитал. Он знал, что писательская среда неоднородна. Большинству литераторов ведь что прежде всего хотелось? Правильно – печататься. А где – это для многих было не первым, а вторым вопросом. Павлов думал, что достаточно кому-то посулить другие печатные площади, и сразу появятся перебежчики и вокруг Полевого образуется вакуум. К тому же такое уже не раз случалось. Так было, к примеру, в истории с Борисом Пастернаком. Сколько писателей отшатнулось от опального художника в 1958 году. Публично кинулись на защиту мастера тогда лишь единицы. А Полевой ведь не Пастернак. Поэтому открытая и яростная поддержка Полевого со стороны Симонова вызвала у Павлова полное удивление.
Тут надо добавить, что Симонов в конце 1965 – начале 1966 года не был уже тем беззащитным литератором, как в 1958 году, когда власть спустила на него всех собак за публикацию крамольного романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», а главное – за разразившийся скандал вокруг «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, и удалила из Москвы в Узбекистан. Времена изменились. Писателю многое простили. Начальство оценило гибкость бывшего сталинского любимчика и стало поднимать на щит его новые романы о войне «Живые и мёртвые» и «Солдатами не рождаются». Хотя охранители прекрасно знали, что ни характер, ни убеждения писателя сильно не изменились. Он как был по своей натуре либералом, так им и остался. Больше того, пока наша пресса расхваливала его военную прозу, Китай причислил писателя к ревизионистам, изменившего революционным традициям. Здесь стоило бы вспомнить статью критика Е.Шуй-фу «Под вывеской правды», напечатанную в 1965 году в журнале «Вэньсюэ пинлунь». В ней прямо утверждалось, что Симонов в романе «Живые и мёртвые» (как и Шолохов в рассказе «Судьба человека») пошёл против правды и опорочил Сталина.
«Однако Шолоховы-Симоновы, – утверждал китайский автор, – после ХХ съезда КПСС перестали показывать в своих произведениях здоровое моральное состояние советских командиров и бойцов, сражавшихся за родину и дававших клятву умереть, но победить врага, они перестали писать о подлинных героях войны, о высоких моральных качествах героических людей, об их бессмертных подвигах. Теперь они пишут о тех, кого Отечественная война удручала <…>, они дотошно выписывают их так называемые «сложные характеры» и бессмысленные жертвы». Кстати, вовсе не случайно один из руководителей Союза писателей Георгий Марков, всегда видевший в Симонове своего соперника, поспешил перевод статьи китайского критика представить в отдел культуры ЦК КПСС (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, л. 3). Правда, от этого положение Симонова не изменилось. Партаппарат уже полностью игнорировать этого писателя и не учитывать его мнение не мог.
Узнав о реакции Симонова, Павлов дал команду организовать возмущённые письма против «Юности». Первыми на просьбу комсомольского вожака откликнулись поэты Юрий Панкратов иИван Харабаров, которые когда-то поклонялись Борису Пастернаку, а потом стали молиться наНиколая Грибачёва и Владимира Фирсова. Павлов тут же их письмо переслал в ЦК КПСС (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, лл. 88–92).
Но все понимали, что Панкратов и Харабаров были всего лишь пешками в большой игре, которую вёл Павлов.
Помимо организации писем в поддержку своей позиции, Павлов подобрал для ЦК партии материал из зарубежной печати с материалами всё той же «Юности». В частности, он отослал в отдел культуры ЦК перевод статьи Сэма Рассела, напечатанный 6 января 1966 года в газете «Дейли уоркер». В своей публикации зарубежный журналист подробно рассказал об откровенной беседе с Полевым, в которой редактор журнала с сарказмом осудил партийный критиков молодёжного издания. Он процитировал, к примеру, высказывания Полевого о культуре и моде: мол, если молодёжи нравится твист, пусть себе танцует, и что не надо брюки-клёш считать марксистскими брюками, а узкие брюки – капиталистическими. Отталкиваясь от приведённых высказываний, Павлов хотел, чтобы отдел культуры ЦК партии привлёк Полевого к ответственности.
К слову, разобраться с редактором «Юности» призывал не один Павлов. Комсомольского вожака в этом плане мощно поддерживали и ретрограды, окопавшиеся в министерствах культуры и комитетах по печати. В те же самые дни, в которые первый секретарь ЦК комсомола забросал своими доносами партаппарат, активизировался, к примеру, и новый председатель Комитета по печати Николай Михайлов. Жалуясь в ЦК, он подчёркивал:
«Во главе редакции, которая выдвинула т. Евтушенко на соискание Ленинской премии, стоит известный в стране, работавший ранее в «Правде» писатель Б.Полевой. И возможно в таком случае нужно беседовать с т. Полевым, чтобы выяснить, чем он руководствовался как коммунист, стоящий на позициях партийности литературы, выдвигая на соискание поэму «Братская ГЭС», так же как выяснить, из чего исходит т. Полевой, вырабатывая линию поведения журнала «Юность».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 157, л. 44).
 |
Меж тем Симонов продолжал гнуть собственную линию. Он требовал публикации своего письма Павлову. А в профильных отделах ЦК партии никак не могли определиться, кого поддержать. Мелентьев, пришедший в аппарат ЦК КПСС из комсомольских структур, понятное дело, поддерживал Павлова. Но симпатизировавший Симонову Черноуцан дал понять, что в секретариате Брежнева появились люди, готовые поддержать не главного комсомольца, а писателя. Свою игру повёл тогда и главный редактор «Комсомольской правды» Борис Панкин. Он никогда не разделял взгляды Павлова на литературу, ему были ближе либералы, но открыто выступать против своего руководства не мог и поэтому плёл различные интриги. Так вот Панкин настойчиво советовал напечатать письмо Симонова и ответ Павлова, прекрасно понимая, что общественное мнение обязательно займёт сторону писателя, а не комсомольского функционера.
В какой-то момент чаша весов стала склоняться в пользу Симонова. Но Павлов ни в чём Полевому и его покровителям уступать не захотел. 11 февраля 1966 года он сообщил в ЦК КПСС:
«В редакцию газеты «Комсомольская правда» 17 января 1966 года поступило «Открытое письмо товарищу С.Н. Павлову», подписанное писателем К.М. Симоновым.
Избранная тов. Симоновым К.М. форма – т.н. «Открытое письмо», – равно как и содержание его замечаний, продиктованы скорее стремлением создать определённое общественное мнение, нежели заботой о высоком качестве литературных произведений, публикуемых журналом «Юность».
Обойдя молчанием важность проблем воспитания молодёжи на революционных, боевых и трудовых традициях партии и народа, обсуждению которых был посвящён пленум, более того, не воспользовавшись возможностью ознакомиться с его материалами полностью, тов. Симонов попытался свести критические замечания многочисленных участников пленума, в том числе деятелей литературы и искусства, в адрес отдельных произведений и изданий, и прежде всего журнала «Юность», к якобы единоличному и предвзятому мнению одного оратора.
Между тем, как явствует из обширной почты ЦК ВЛКСМ, критика журнала «Юность, прозвучавшая на VIII пленуме, встречена с одобрением представителями нашей общественности, комсомольским активом на местах.
Так, офицер В.Д. Капельков из Советской Гавани пишет:
«Я, как командир, был возмущён идеологической линией журнала «Юность». Он мешал нам в воспитании молодых воинов… И на политических занятиях, и в дружеской беседе с матросами мне приходилось сталкиваться с идеями, которые проповедовала «Юность». Очень и очень часто нам приходилось просто воевать наряду с буржуазной идеологией нашего журнала «Юность».
Тов. Козырский из Киевской области пишет:
«…Возьмите некогда оригинальный журнал «Юность». Его, к сожалению, читает и моя дочь, комсомолка. Это же духовный клоповник, это же то, что мы, отцы, называли в своё время идеологической диверсией. Странно: под самыми вашими воротами бежит этакий зловонный источник – на массовое потребление, а у вас даже пульс не учащается. Изумительное спокойствие!»
Серьёзная критика литературных произведений, публикуемых «Юностью», прозвучала на комсомольских конференциях Тульской, Иркутской, Ленинградской, Львовской и других областей, краёв и республик.
К сказанному необходимо добавить, что содержание «Открытого письма» т. Симонова уже является достоянием гласности, его усиленно муссируют в определённых кругах.
Бюро ЦК ВЛКСМ, ознакомившись с письмом т. Симонова, считает, что если будет признано целесообразным публиковать «Открытое письмо» в «Комсомольской правде», то это следовало бы сделать с одновременной публикацией ответа ЦК ВЛКСМ в виде редакционной статьи.
Текст редакционного ответа «Комсомольской правды» и т.н. «Открытое письмо» К.М. Симонова – прилагаются.
Просим указаний» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, лл. 108–109).
Проект якобы редакционного ответа состоял из семи машинописных страниц, отпечатанный через полтора интервала. В газете этот материал должен был занять больше полосы. Но в нём не содержалось ни оригинальных мыслей, ни ярких примеров. Получалась не статья, а сплошное словоблудие.
Однако в ЦК партии с принятием решения по-прежнему не торопились. В отделах пропаганды и культуры никто ответственность брать на себя не хотел. Все кивали на Демичева и Суслова.
Устав от неопределённости, Симонов 23 февраля 1966 года направил через помощника Демичева – Стрельникова новое обращение к секретарю ЦК по пропаганде. Он писал:
«Многоуважаемый Пётр Нилович, не хотел ещё раз отрывать у Вас время по вопросу о публикации моего открытого письма к товарищу Павлову, но, к сожалению, приходится это сделать.
Редактор «Комсомольской правды» сначала позвонил мне, что моё письмо будет печататься вместе с ответом Павлова, потом, через две недели сказал, что теперь этот вопрос находится на рассмотрении ЦК. Потом, ещё через три дня, сказал, что «Комсомольская правда» будет печатать моё письмо, а вчера сказал, что вопрос о публикации письма от редакции не зависит и находится на рассмотрении ЦК.
Я ответил ему, что в этом случае буду вынужден обратиться к товарищу Демичеву.
Что и делаю.
Многоуважаемый Пётр Нилович, мне кажется, что я – теперь уже немолодой писатель, как-никак проработавший в литературе тридцать лет, имею моральное право на то, чтобы моё максимально сдержанное по форме письмо, посвящённое принципиальным вопросам литературы, было опубликовано если не в «Комсомольской правде», то в «Литературной газете».
Я не понимаю, почему товарищ Павлов может говорить и писать о литературе и о писателях вещи, мягко говоря, весьма спорные, а я, писатель, оказываюсь лишённым права выступить в печати с ответом, – со своим мнением по поводу мнения товарища Павлова.
Не кажется ли Вам, что всё это крайне несправедливо и обидно?
Уважающий Вас
Константин Симонов».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, л. 120).
Многие не понимали: неужели Симонов был настолько наивным. Что, он не знал, что работавший у Демичева помощником Стрельников просто люто ненавидел либералов и всегда был на стороне охранителей? Конечно, знал. Но тогда зачем передавал документы через Стрельникова, а не воспользовался другими вариантами? Или другой момент. К тому времени стало ясно, что Демичев – трус, и на себя ответственность не возьмёт, а станет терпеливо ждать, что скажет Суслов. А что мог Суслов? На носу был двадцать третий съезд партии. Партаппарат зашивался с отчётным докладом съезду и другими важными документами. Тут ещё как нельзя не вовремя «ястребы» затеяли процесс над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем.
В архиве сохранилась записка, которую 3 февраля 1966 года направили партийной верхушке заведующий отделом культуры ЦК В.Шауро, заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК А.Яковлев и заместитель заведующего отделом административных органов ЦКН.Савинкин. В ней сообщалось:
«Открытый судебный процесс по делу Синявского и Даниэля состоится в период с 10 по 12 февраля 1966 года в зале судебных заседаний Московского областного суда (зал вмещает 100 человек). Дело принято к производству Верховным судом РСФСР и будет рассмотрено под председательством т. Смирнова Л.Н. Государственное обвинение поддерживает т. Темушкин – зам. начальника отдела Прокуратуры СССР; защиту обвиняемых осуществляют адвокаты т.т. Коган и Кисенишский. Намечается выступление общественного обвинителя от Союза советских писателей.
Имеется в виду, что судебные заседания будут проходить и присутствии представителей трудящихся, партийно-советского актива, писателей и журналистов гор. Москвы; порядок их приглашения обеспечивает МГК КПСС.
В связи с предстоящим судебным процессом считаем необходимым доложить предложения об освещении этого процесса в печати и по радио:
1. Репортажи своих корреспондентов из зала суда, а также официальные сообщения ТАСС о ходе судебного процесса ежедневно публикуют газета «Известия» и «Литературная газета». Редколлегии газет «Правда», «Комсомольская правда», «Советская культура и «Советская Россия» по своему усмотрению могут публиковать заметки собственных корреспондентов из зала суда.
Все остальные газеты публикуют о судебном процессе лишь официальные сообщения ТАСС; по радио о ходе судебного процесса передаются отчёты ТАСС и отдельные корреспонденции из газет.
АПН совместно с КГБ при Совете Министров СССР поручается подготовка соответствующих статей о процессе для опубликования за рубежом.
Корреспонденты указанных газет, ТАСС и АПН проходят я зал суда (без фотоаппаратов) по служебным пропускам, выдаваемым КГБ при Совете Министров СССР.
Иностранные корреспонденты на судебный процесс не допускаются.
2. Для подготовки официальных сообщений и просмотра корреспонденции о ходе судебного процесса образовать специальную пресс-группу в составе т.т.: Мелентьева Ю.С. (зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС) – руководитель, Ситникова В.Р. (зав. сектором Отдела информации ЦК КПСС), Миляева А.А. (Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС), Беляева А.А. (Отдел культуры ЦК КПСС), Кузнецова В.И. (Отдел административных органов ЦК КПСС), Волкова А.Ф., Бобкова Ф.Д. (КГБ при Совете Министров СССР).
Просим согласия».
(РГАНИ, ф. 4, оп. 18, д. 954, лл. 133–134).
Добавлю, фамилию Ситникова 5 февраля вписал в документ секретарь ЦК КПСС по международным делам Б.Пономарёв.
Вообще в истории с Синявским и Даниэлем до сих пор много неясного. Оба писателя не сильно скрывали от окружающих свои публикации под псевдонимами на Западе. Трудно поверить в то, что наша контрразведка в течение нескольких лет не смогла расшифровать, кто скрывался за фамилиями Абрам Терц и Николай Аржак. Всё-таки в наших спецслужбах работали не тупицы. Кто-то явно вёл сложную игру, в которой оказалась задействована уйма народу из аппарата ЦК, Лубянки, Союза писателей и Академии наук. Но какое место в этой игре занимали Синявский и Даниэль, пока не совсем понятно.
Понятно, что на Западе процесс над двумя писателями вызвал только негативные оценки. Партаппарат долго метался, не зная, что противопоставить зарубежным публикациям. Лишь 17 февраля 1966 года завотделом культуры ЦК В.Шауро и заместитель заведующего международным отделом ЦК В.Корионов предложили поручить Союзу советских писателей организовать для дружественной прессы из социалистических и некоторых капиталистических стран пресс-конференцию, а также дать председателю Верховного суда РСФСР Смирнову интервью московскому корреспонденту газеты «Дейли уоркер» Темпесту. Кроме того, партфункционеры возлагали большие надежды на генсека Европейского сообщества писателей Вигорелли. Шауро и Корионов считали, что руководство Союза писателей окажется в состоянии провести с Вигорелли «разъяснительную беседу по существу вопроса» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, л. 129).
Любопытно, что предложения партаппаратчиков рассматривались на самом верху. На их записке сохранились резолюции Суслова, Пономарёва, Андропова, Капитонова, других секретарей ЦК. Хотя все понимали, что никакого серьёзного эффекта от намеченных пресс-конференций и интервью не будет.
В какой-то момент в эту игру партаппарат вовлёк и Константина Симонова. 26 февраля 1966 года писатель по настоятельной просьбе Агентства печати «Новости» написал свой отклик о процессе над Синявским и Даниэлем. Но что интересно, этот отклик предназначался не для советского читателя, а для западной публики.
Симонов подчёркивал:
 |
«Я никогда не видел в глаза ни Синявского, ни Даниэля, и поэтому моё представление о них связано только с чтением их опубликованных за границей под псевдонимами Абрама Терца и Николая Аржака сочинений; а если говорить о Синявском, то и с чтением его критических и историко-литературных работ в нашей печати.
В дальнейшем я буду говорить только о Синявском, потому что, на мой взгляд, Даниэль не более чем его тень, или, если употребить более точное старое русское выражение, – пристяжная.
Статьи Синявского, которые он публиковал в советской печати, мне казались и кажутся до сих пор профессионально высококвалифицированными, и если судить только по ним, то можно составить себе представление, что он политически стоял все эти годы на платформе поддержки Советской власти и веры в идеи социализма.
Эта платформа соответствовала положениям Устава Союза писателей СССР и поэтому Синявский, учитывая его профессиональную квалификацию как критика, был беспрепятственно принят шесть лет назад в Союз писателей.
Беллетристика, которую Синявский под псевдонимом Абрама Терц печатал за границей в антисоветских изданиях, задолго до вступления в Союз писателей СССР, и продолжал печатать, состоя в Союзе, по своим литературным качествам ничтожна, но по своей политической направленности, очевидно, представляла известный интерес для политических противников нашей страны и её социалистических идей. В этой беллетристике Абрам Терц стоял на платформе отрицания советского строя и неверия в идеи социализма, а критик Синявский в это же самое время в своих статьях, печатавшихся в Москве, продолжал высказываться в поддержку советского строя и идей социализма.
Таким образом, с профессиональной точки зрения мы имеем дело с квалифицированным литературным критиком и одновременно с малоспособным и безвкусным беллетристом,
А с политической точки зрения мы имеем дело с двурушником или, если опять-таки прибегнуть к другому старому русскому выражению, – политическим оборотнем.
Добавлю к этому, что с моральной точки зрения человек, который добровольно вступает в организацию писателей, не разделяя её устава, и берёт для этого личные рекомендации у лиц, которые знают только об одной стороне его деятельности, человек, который приносит в редакции журналов статьи, в которых высказаны взгляды близкие взглядам редакции, и одновременно тайно печатает в других местах и под другим именем сочинения с противоположными политическими взглядами, – такой человек является бессовестным обманщиком, заслуживающим публичной пощёчины.
И мне, право, странно было читать некоторые из обращённых в Союз писателей СССР писем уважаемых зарубежных литераторов, настаивавших на том, чтобы Союз писателей выступил в защиту Синявского, как члена Союза. Довольно странная претензия!
Если перевести разговор на чисто политическую почву, – это примерно то же, что требовать от какой-нибудь политической партии, чтобы она приняла меры в защиту, наконец, обнаруженного в её рядах, и изгнанного из них, старого провокатора, только на том основании, что он до своего разоблачения носил в кармане её членский билет.
Добавлю к сказанному, что Синявский, на мой взгляд, заслуживает презрения не только как политической двурушник. Числя себя русским интеллигентом, он в своей повести «Любимов», которую я имел неприятную обязанность прочесть, осмеливается писать о своём родном народе с таким высокомерным хамством, что уже одним этим ставит себя вне рядов русской интеллигенции»
(РГАНИ, ф. 81, оп. 1, д. 174, лл. 123–125).
Важный момент: этот отклик Симонова я нашёл не в архиве АПН, а в фонде главного партийного идеологи Михаила Суслова. К нему была приложена короткая записка одного из руководителей, кажется, международного отдела ЦК Д.Шевлягина помощнику Суслова – В.В. Воронцову с пометкой «Срочно!». «Полагаю, – писал Шевлягин, – что эту статью т. Симонова было бы полезно послать через АПН в Италию и некоторые другие страны, а через 1–2 дня опубликовать в сов. печати (м.б. в «Правде»?)» (РГАНИ, ф. 81, оп. 1, д. 174, л. 121).
Не знаю, был ли передан отклик Симонова в Италию, но в нашей стране его, точно, публиковать не стали. Суслову не было выгодно «палить» Симонова. Достаточно, что Синявского и Даниэля гневно осудил на весь мир Шолохов, чья репутация за границей (и не только там) после этого сильно пострадала. Суслов хотел, чтобы на Западе Симонова по-прежнему воспринимали как весомую фигуру. Потребность в агентах влияния никогда не исчезала.
Пойдя навстречу людям Суслова и написав отклик о процессе над Синявским и Даниэлем, Симонов очень рассчитывал на то, что в ответ будет удовлетворена и его просьба и в «Комсомольской правде» появится открытое письмо Павлову. Однако Суслов колебался. Лично его Павлов давно уже не устраивал. Но не потому, что Павлов слишком рьяно защищал охранителей и бичевал либералов. Это-то Суслов большим грехом не считал. К комсомольскому вождю были и другие претензии – в основном бытового характера. Но Суслов не хотел раньше времени из-за Павлова портить отношения с пока ещё сохранявшим серьёзные позиции Шелепиным.
Павлов, видимо, догадывался о том, что им на самом верху далеко не все довольны. Ему очень хотелось укрепить своё положение. Ради этого он шёл на всё и ничем не брезговал.
Приведу только один пример. 6 марта 1966 года он получил записку от секретаря Московского горкома комсомола В.Трушина о мелком хулиганстве группы молодых писателей, связанных в основном с журналом «Юность». Трушин доложил:
«Доводим до Вашего сведения, что 5 марта с.г. городской комсомольский отряд проводил очередное дежурство на подступах и в районе Красной площади.
Во время дежурства была задержана группа людей, которые по предварительным данным хотела устроить на Красной площади антисоветскую манифестацию. Поскольку члены вышеуказанной группы (в составе 6 человек) вели себя довольно демонстративно, давали какие-то указания различным людям, другим группкам молодых людей, собравшихся на Красной площади, и, не таясь, говорили «Сегодня нельзя ничего сделать, всё равно не дадут», «Полно всюду этой сволочи, стукачей», «Собираемся в то же время завтра» и т.д., то комсомольца, члены отряда, сочли возможным выяснить, кто же эти люди. При беседе с ними в штабе городского комсомольского отряда выяснилось, что это были Василий Аксёнов, Юнна Мориц, Анатолий Гладилин, Владимир Гнеушев, супруги Тоом, т.е. довольно известные литераторы. Выяснилось, что В.Аксёнов был пьян.
В беседе указанные лица вначале отрицали какую-либо связь с другими людьми, которые были задержаны за вызывающее поведение на площади в этот вечер. Однако потом стало ясно (когда Аксёнов, Гладилин и др. стали требовать освобождения других лиц, они называли их фамилии), что сбор этих людей на площади был обговорён заранее и что действительно готовилась провокация. Не случайно на площади оказались корреспонденты зарубежной прессы (в том числе «Нью-Йорк Таймс», «Унита», а также французских, бельгийских и др. газет).
В настоящее время комсомольцами-дружинниками усилено внимание к соблюдению порядка на Красной площади, а также других площадях и общественных местах Москвы»
(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, л. 141).
Павлов попытался раздуть из этой истории целое дело. Он увидел в пьяных выходках нескольких молодых писателей не просто какое-то фрондёрство, а чуть ли не антисоветский заговор и угрозу режиму. Выстраивалась целая цепочка: сначала осуждение якобы тунеядца Иосифа Бродского, потом процесс над Синявским и Даниэлем, затем публичная антисоветская манифестация… А кто всё разоблачил? Павлов.
Впору за проявленную бдительность было ждать награды и нового повышения. Но усилия Павлова не оценили. Пересланная им в ЦК КПСС записка Трушина никакого отклика не вызвала. Её даже не стали докладывать секретарям ЦК партии. Не заведующий отделом культуры ЦК, а всего только руководитель секретариата заведующего этим отделом Г.Дьяконов и новый завсектором этого же отдела Юрий Барабаш сделали лишь короткую отметку: «Ознакомились».
Нет, не на такую реакцию рассчитывал Павлов. Он получил недвусмысленный сигнал: надо делать ставку не только на одних охранителей, но и учиться работать и с авторами «Юности», а не искать повсюду лишь заговорщиков.
Что касается обращения Симонова, окончательное решение было принято 23 апреля 1966 года. Новый заведующий отделом культуры ЦК КПСС Василий Шауро доложил руководству:
«Публикация писем т. Симонова К.М. и т. Павлова С.П. руководством Отдела пропаганды и агитации и Отдела культуры ЦК КПСС сочтена нецелесообразной.
С тов. Симоновым К.М. состоялась беседа в Отделе культуры ЦК КПСС, в итоге которой он свою просьбу об опубликовании письма т. Павлову С.П. снял.
Тов. Павлову С.П. об этом сообщено».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 155, л. 128).
Сказать, что после этого сразу все угомонились, нельзя. Те же «Ястребы», мечтая о реванше, попытались продолжить нагнетать страсти. Так председатель КГБ В.Семичастный 8 июня 1966 года представил в ЦК партии новую угрожающую справку о писателях. В ней сообщалось:
«Комитет госбезопасности докладывает о фактах распространения в гранках и рукописях некоторых литературных произведений и других материалов, переданных в редакции и издательства для опубликования.
В настоящее время, например, ходит по рукам макет сборника всех материалов судебного процесса по делу СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ, подготавливаемый к печати Издательством политической литературы.
Получил широкое распространение новый рассказ В.КАТАЕВА «Святой колодец», рукопись которого передана автором для рассмотрения в редакцию журнала «Москва».
Роман Г.СЕРЕБРЯКОВОЙ «Смерч» в гранках, находившийся в еженедельнике «Литературная Россия», также сначала стал достоянием ряда творческих работников, а потом оказался переправленным за границу.
Указанные факты стали возможны в результате бесконтрольного хранения гранок и рукописей в издательствах и редакциях.
В этой связи заслуживает внимания бытующий среди некоторых литераторов тезис о том, что если хочешь пустить свои рукописи по рукам, сдай их в какую-либо редакцию».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 26, л. 74).
Семичастный был не прочь организовать новые процессы над творческой интеллигенцией. Но это никак не устраивало Суслова. Ему сполна хватило дела Синявского и Даниэля. Ссориться со всеми художниками в его планы не входило. Поэтому записка Семичастного была рассмотрена лишь в одном из секторов отдела пропаганды ЦК.
28 сентября 1966 года завсектором издательств отдела пропаганды ЦК И.Чхиквишвили и инструктор этого отдела В.Севрук доложили:
«Председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР т. Семичастный В.Е. информирует о фактах распространения в гранках и рукописях некоторых литературных произведений и других материалов, переданных в редакции и издательства для опубликования.
На совещании редакторов газет, руководителей радио и телевидения и издательств в Отделе пропаганды ЦК КПСС 26 сентября 1966 года была использована информация т. Семичастного В.Е. и предложено принять меры для обеспечения строгой сохранности рукописей, гранок и макетов книг, чтобы исключить возможность их распространения до опубликования».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 26, л. 76).
Ну, да, потом началась перепалка главных редакторов журналов «Юность» и «Октябрь» Бориса Полевого и Всеволода Кочетова. Кочетов осенью 1966 года напечатал в «Октябре редакционную статью «Поверх барьера». В ответ Полевой 12 ноября 1966 года пожаловался в ЦК. Он сообщил:
 |
«Редколлегия журнала «Юность» обсудила выступление журнала «Октябрь» (№ 10, статья «Поверх барьера», стр. 192–194), вновь повторяющее – под видом ответа на нашу статью («Юность» № 8) – старые наскоки на наш журнал. Отличие этого выступления «Октября» от всех предыдущих состоит лишь в том, что на этот раз «Октябрь» использует против нас – помимо своих критиков – ещё и отдельные высказывания т.т. Павлова, Конотопа, Галаншина, Радова, а также т. Тер-Акопяна, «эквилибристические упражнения» которого в области критики «Юности» были, кстати, весьма убедительно разоблачены во время недавнего обсуждения журнала «Юность» в Союзе писателей СССР, в выступлении доктора филологических наук, профессора Эвентова.
Редколлегия журнала «Юность», чтобы не давать дополнительной пищи злобствующим зарубежным критикам для измышлений по поводу «раздоров» среди советской интеллигенции, – приняла решение – в одностороннем порядке – «дискуссию» с журналом «Октябрь» прекратить и не отвечать ни на это, ни на другие подобные выступления журнала «Октябрь».
Мы не считаем полезным продолжать эту «дискуссию» тем более сейчас – накануне IV Всесоюзного писательского съезда, одной из задач которого является консолидация писательских сил, а не их разобщение, чем, по сути дела, так упорно и давно занимаются товарищи из «Октября», тщетно пытающиеся выдать грубую перебранку с литераторами за «идейно-творческую борьбу».
Однако на одно обстоятельство редколлегия журнала «Юность» не может не обратить внимания ЦК КПСС.
Редакция «Октября» в своём последнем выступлении выдвинула против нашего журнала тяжкое обвинение в порочности «…линии журнала «Юность», приносящей вред идейному воспитанию молодёжи».
Ни Союз писателей СССР, органом которого является ваш журнал, ни ЦК КПСС – подобных обвинений «Юности» никогда не предъявляли. О порочности линии журнала не было сказано ни слова и на широком общественном обсуждении «Юности» в Союзе писателей СССР, которое совсем недавно было повторно высоко оценено в выступлении секретаря ЦК КПСС тов. Демичева на Всесоюзном совещании идеологических работников.
На каком же основании журнал «Октябрь» публично бросает в адрес редакции «Юности» подобные чудовищные по содержанию и глубоко оскорбительные по форме обвинения?
К сожалению, подобные «проклятья» не проходят бесследно: как-никак, кое-кто читает и журнал «Октябрь».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 46, лл. 74, 75).
Однако в ЦК на перепалку двух редакторов махнули рукой. Зато более внимательно там отнеслись к письму работников партархива Киевского обкома партии Я.Панина, О.Кременчугской иН.Гулько, которые буквально в штыки восприняли опубликованный осенью 1966 года в «Юности» роман-документ Анатолия Кузнецова «Бабий Яр» (расхваленный до этого в «Литгазете»Борщаговским и в «Комсомольской правде» В.Огневым). Полевому пришлось запросить письменные объяснения у своего автора.
Кузнецов в своём ответе сообщил:
«1. У меня в романе не сказано «Окружённые в Киеве», но просто «Окружённые».
Не оказано «все». Авторы письма странно читали роман.
Одна фраза об окружении понадобилась мне для того, чтобы объяснить огромное количество военнопленных в лагере Дарницы. Какие-то группы и прорывались, но это уже было частное, а общее положение было именно таким: огромная территория вместе с Киевом была окружена фашистами, основные массы войск Красной Армии, попавшие в окружение это, были перебиты или взяты в плен. Но я не могу В ОДНОЙ ФРАЗЕ отразить все сложности и оттенки этой эпопеи – я просто не ставил эту задачу. Чтобы сомнения не возникали ещё у кого-либо, я в следующем издании эту фрезу дополню словами «в основном были перебиты или взяты в плен».
2. Подозрение автора в желании подчеркнуть «непобедимость» фашистских армий, аналогии с фашистским генералом и Геббельсом – свидетельство ПОЛНЕЙШЕГО непонимания сути романа авторами письма – и грязное злобное оскорбление автора.
3. В вопросе Крещатика авторы письма стоят на давно скомпрометировавшей себя позиции умалчивания великого подвига подпольщиков и приписывания взрыва Крещатика фашистам.
Я пользовался показаниями очевидцев, жителей Крещатика в те дни, которые даже видели, как взрывчатка загружалась в подвалы незадолго до вступления фашистов в Киев, которые сами бежали от огня и т.д., я сам видел, как немцы метались и пытались гасить, потом строили оцепление и пр. Их очень много погибло, горело снаряжение, боеприпасы и пр. Говорить, что Крещатик уничтожили немцы – ЛОЖЬ и, что самое главное, НЕУВАЖЕНИЕ К НАШИМ ЖЕ СОБСТВЕННЫМ ПОДВИГАМ. Я горжусь, что печатно восстановил эту несправедливость.
4. Люди, подобные вот таким архивным авторам письма, скрывают от народа документы и имена героев взрыва Крещатика. У меня не было почти ничего из документальных материалов, кроме справки КГБ, очень скромной и неполной, которую я и привёл в романе. Да, группа «Максима» не была одна. Я не знаю, как читали роман авторы письма, но у маня вообще ни слова не сказано, кто конкретно взрывал Крещатик. Я рассказал ЧТО БЫЛО, а затем привёл без всяких комментариев справку, как нить, повод для новых поисков. Сам же я НИЧЕГО не утверждаю, не имея для того оснований. Если жа что-нибудь и утверждается, то – самой справкой:
«нет сомнения, что к этому приложили руку лица, имевшие отношение к группе «Максима»…
5. Утверждать, что автор жалеет «бедных» эсесовцев, а не изобличает их в зверствах, – новое оскорбление, или же полнейшее читательское невежество не грани идиотизма.
6. О Лавре у меня чёрным по белому написано: документов мало, в деле ещё не всё ясно.
Если бы документальных данных было достаточно, то и в деле была бы ясность – кто конкретно (по фамилиям) взрывал, по чьему распоряжению, как закладывались мины и пр. и пр. Пока что нем известно лишь общее: что фашисты взорвали Успенский собор. Об этом говорит в своём исследовании проф. К.Дубина, и я привожу это исследование. Авторы письма тоже приводят его же – но так, словно ПРОТИВОПОСТАВЛЯЮТ его моим сомнениям. Но ведь выдержку-то привёл я сам! Если бы я хотел сказать, что Лавру взорвали не фашисты, то зачем бы я её приводил??? ПОЛНЕЙШАЯ АБСУРДНОСТЬ у авторов письма.
7. Следующее утверждение письма, что «К сожалению, о самом Бабьем яре в романе написано не так уж много, вовсе не раскрыты страшные «порядки» Сырецкого лагеря, который является «поставщиком» человеческого материала для Бабьего яра, думается, что очевидец не мог не знать о существовании концлагеря, который по заслугам киевляне называли лагерем смерти, – эти малограмотные рассуждения говорят о том, что либо авторы письма НЕ ЧИТАЛИ романа, либо АБСОЛЮТНО НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛИ.
Тезисно объясняю так, как объяснил бы самым малограмотным и невежественным читателям:
а) Название Бабьего яра становится у меня символом всего фашистского режима. О «Бабьем яре» фашизма – весь роман;
б) Сырецкий лагерь и лагерь Бабьего яра – это одно и то же. Фашисты не хотели употреблять слова «Бабий яр» и маскировали название, но народ называл лагерь только Бабьим яром, и я принял именно это название.
8. «Автор произведения почти ни одним словом не обмолвился о непрекращающейся борьбе киевлян во всё время оккупации, что касается зверств, чинимых фашистами, он их часто изображает в порядке религиозного отпевания убиенных».
Перед этой фразой я становлюсь в тупик. Клевета или бред? Да полно, нормальные ли люди это писали?
9. «Не раскрыт факт создания специальной команды из числа смертников для ликвидации следов преступных злодеяний, творимых фашистами в Бабьем яру. Автор сослался лишь на одного участника – Якова Стеюка…»
ЭТА ФРАЗА ПИСЬМА НЕОПРОВЕРЖИМО ДОКАЗЫВАЕТ, ЧТО АВТОРЫ ЕГО РОМАНА «БАБИЙ ЯР» НЕ ЧИТАЛИ.
Ибо, если они читали, то о чём же, спрашивается, вся большая глава «Бабий яр. Финал»? А ссылаюсь я в ней на В.Давыдова, а не Якова Стеюка!..
Теперь я подозреваю, что авторы письма, вообще не читая романа, или лишь бегло проглядев его, писали чьи-то чужие слова и строили свои обвинения С ЧУЖИХ СЛОВ.
Тут даже невозможно спорить по существу. Это всё равно, как если бы кто-нибудь написал, что Лев Толстой в «Войне и мире» не отразил героизма русского народе, а все заслуги в победе приписал, скажем, Курагину. Полно, да стоит ли обращать внимание не этот бред?
Здесь возникает другой вопрос. КАК МОГЛО родиться такое письмо? Если бы его прислал какой-нибудь больной человек, это было бы понятно. Но письмо подписано работниками партархива, следовательно, без сомнения, членами КПСС. Оно отправлено по спецсвязи, с пометкой «секретно», в официальном конверте Киевского обкома КП Украины.
Что же это? Как это понимать?
10. В заключение своего письма работники партархива «выдают» ещё один «перл»:
«Непонятно и то, почему автор приводит выдержки больше всего лишь из одного «источника», из буржуазно-националистических газеток «Украiнське слово» и «Нове Украiнське слово», издававшихся оккупационными властями в г. Киеве. Вряд ли этот «источник» может быть признан авторитетным для написания исторического романа».
Если бы авторы письма были дети, я бы им объяснил: «Я, дети, пишу об оккупации, я хочу показать, какой ужасной была фашистская оккупация и поэтому привожу выдержки из фашистских газет, чтобы вы видели, до какого маразма могут докатиться фашистские мозги. С этой же целью цитаты из фашистских источников приводятся в многочисленных документальных сборниках о Великой Отечественной войне, с этой целью в фильме «Обыкновенный фашизм» и других используются подлинные кедры фашистской кинохроники».
Но авторы – не дети. И я не знаю, что сказать.
Это объяснение я пишу исключительно для т.т. Демичева П.Н. и Полевого Б.Н., которым адресовано письмо работников партархива. Если бы такое письмо пришло мне лично, я бы не стал на него отвечать, как на явно абсурдное, оскорбительное и неумное. Следовало бы, может, обратить внимание Киевского обкома КП Украины на степень общего развития и моральный облик трёх работников его партархива?»
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 46, лл. 119–123).
Надо отметить, что отдел культуры ЦК эти письменные объяснения Кузнецова полностью устроили.
Если же кто всерьёз тогда и пострадал от всех споров якобы за идею и нравственность, это Симонов. Твардовский собирался в сентябре 1966 года начать публикацию в «Новом мире» военных записок Симонова. Но резко против выступила цензура. 21 сентября 1966 года и.о. начальника Главкома А.Охотников сообщил в ЦК:
 |
«Редакция журнала «Новый мир» подготовила для опубликования в сентябрьской номере первую честь записок К.Симонова «Сто суток войны. Памяти погибших в сорок первом» и комментарии автора к ним.
Особенностью этой публикации является то, что текст фронтовых записок у отражающих взгляды автора, сложившиеся у него к началу 1942 года, как правило, печатается без изменений. Нынешние взгляды писателя на события того времени, переоценка фактов, действий и решений военачальников в военных организаций даны в авторских комментариях, которые по своему объёму превышают текст записок.
В результате такого приёма ставится под сомнение и опровергается то, что было написано самим же К.Симоновым в ходе боёв, под влиянием непосредственных впечатлений и живых наблюдений.
Записки посвящены описанию боевых действий в первые месяцы войны, переживаний и сомнений участников событий, связанных с отступлением нашей армии. Однако, следует отметить, что если в записках ход событий характеризуется как цепь серьёзных военных неудач, то в комментариях эти же факты преподносятся как принявший катастрофические размеры развал фронта, явившийся следствием абсолютной неподготовленности нашей армии к войне.
В своих комментариях К.Симонов, сосредотачивая внимание на трагическом, как бы снимает вопрос о героизме солдат и командиров. Он подчёркивает, что корреспондентские записи того времени отражают лишь поверхностное восприятие фактов, их неверное толкование, основанное на незнании истинных виновников военных бедствий, постигших страну.
 |
В комментариях предвоенная внешняя политика нашего государства и военная доктрина И.Сталина изображается как ошибочная. Война и потери советского народа в ней, причины наших военных неудач и сам факт нападения фашистской Германии на СССР рассматривается К.Симоновым как следствие репрессий 1937–1938 гг., предпринятых И.Сталиным для утверждения личной власти. Автор без указания источников приводит данные о том, что в течение двух лет были репрессированы «все командующие и все члены военных советов округов, все командиры корпусов, большинство командиров дивизий и бригад, половина командиров и треть комиссаров полков» (стр. 62). Он утверждает, что, по существу, это был переворот, приведший к полной дезорганизации армии. Он пишет, что в те годы Сталин принял «сознательное решение ликвидировать исторически сложившуюся и не им выпестованную верхушку армии и заменить её новыми кадрами, выдвижение которых будет всецело делом его рук» (стр. 62).
Основываясь на личных впечатлениях, К.Симонов пересматривает значение и истинный характер Советско-германского пакта о ненападении 1939 г., считая, что заключение этого договора, якобы, отбросило нашу страну назад, заставило отказаться от социалистических принципов нашей внешней политики, поставило СССР, как государство, в один ряд с фашистской Германией. Так, на стр. 65 он утверждает, что «…этим пактом почти на два года у всех нас было отнято что-то необыкновенно важное, что составляло нашу драгоценную особенность и связывалось с такими понятиями, как «первая страна социализма», «родина всех трудящихся». С его заключением в нашу политику почти на двухлетний период вошло нечто принципиально отличное от всего, что было раньше. Вошло нечто такое, что вдруг сделало нашу политику обычной государственной политикой, что уже не позволяло нам с прежней силой гордости и самоуважения говорить о нашей стране, как о родине всех трудящихся. То есть случилось нечто в моральном смысле ужасное… В 1939 г., заключив пакт, мы, даже сами не до конца сознавая это, на какое-то время стали из родины всех трудящихся просто одним из самых больших государств мира».
Строя «психологические догадки», К.Симонов приходит к выводу, что страна была поставлена на грань катастрофы из-за того, что «у Сталина в то время был некий психологический момент признания Гитлера как личности» (стр. 69).
В комментариях пересматривается также проблема внезапности нападения фашистской Германии на СССР. Говоря о злоупотреблениях властью и ответственности Сталина за войну и её жертвы, К.Симонов в то же время поднимает вопрос об ответственности «общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека» (стр. 70). Он считает, что настало время, когда «должны стать известными все факты и документы, связанные с деятельностью Сталина… Причём всякая избирательность фактов и документов в ту или иную сторону одинаково недопустима» (стр. 88).
При написании комментариев К.Симоновым использовано большое количество документов из военных архивов, разрешение на опубликование которых редакцией журнала не представлено.
Прошу поручить Отделу культуры ЦК КПСС рассмотреть вопрос о целесообразности публикации фронтовых записок К.Симонова и комментариев к ним в подготовленном журналом виде.
Вёрстка записок К.Симонова прилагается».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 39, лл. 38–40).
Ещё жёстче выступили руководители Министерства обороны и Главного политуправления армии. Генерал Епишев в письме в ЦК 19 ноября 1966 года подчеркнул:
«Автор взял на себя задачу безапелляционно судить о предвоенных годах и боевых действиях наших войск в июне-сентябре 1941 года, но допускает при этом неправильные политические обобщения и выводы в оценке происходивших событий.
Вместо объективного раскрытия событий начального периода Великой Отечественной войны, наполненного героизмом и самоотверженностью советских людей, автор сгущает мрачные краски, показывает лишь одни наши промахи и неудачи, критикует всё и вся.
В книге с какой-то раздражённостью, недостойной советского писателя, описываются предвоенные годы и первые месяцы беспримерной борьбы нашего народа против немецко-фашистских захватчиков. Автор в ряде случаев подвергает критике внутреннюю и внешнюю политику Советского государства, обрушивается на нашу пропаганду, литературу, печать.
К.Симонов многократно, с разных сторон стремится показать, что наша страна якобы совершенно не была подготовлена к отпору агрессору. Он предаёт забвению ту гигантскую работу, которую провели наша партия, народ с тем, чтобы осуществить в тридцатых годах индустриализацию страны и на её основе перевооружить Советскую Армию и Флот. Забывать об этом и сгущать краски вокруг неподготовленности армии и флота к началу Великой Отечественной войны – значит проявлять необъективность, бросать тень на Коммунистическую партию, советский народ и Вооружённые Силы.
На протяжении всей книги у автора не нашлось ни одного доброго слова в адрес нашей партии, её огромной плодотворной деятельности в канун войны и в описываемый автором период военных действий.
Зато в записках и особенно в комментариях к ним усиленно муссируются недостатки и ошибки в руководстве страной и армией, многократно подчёркивается неспособность командования – сверху донизу – руководить боевыми действиями.
Вместо впечатляющего отображения беспримерного подвига советских воинов, К.Симонов рисует в записках безысходные картины паники, неразберихи и беспорядка, царившие якобы на фронте везде и всюду. Причём подобные обобщения автор делает на основе частных наблюдений, фактов, полученных им во время поездок по тылам. Да, такие факты, к сожалению, были. Но не они определяли сущность происходивших в ту пору событий, основу и главное в содержании которых составляла самоотверженная, героическая борьба советского народа за свою свободу и независимость.
Всему миру известно, что уже с первых дней войны советский народ и его Вооружённые Силы проявляли массовый героизм, стойкость, мужество и отвагу в борьбе с фашистскими захватчиками. В эти дни гремела слава героев Брестской крепости, отважных защитников Киева, Одессы, Севастополя, Ленинграда, Москвы. Славные боевые успехи наших войск на многих участках фронта привели к тому, что уже в первые месяцы войны были перемолоты отборные фашистские дивизии.
Вечно будут жить в памяти народной воспоминания о стойкости и непревзойдённом мужестве советских людей, сумевших в начале войны в неимоверно трудных и сложных условиях перебазировать промышленные предприятия из угрожаемых районов на восток и в сжатые сроки организовать там производство вооружения, боеприпасов и всего необходимого для разгрома врага. Симонов же, рисуя всё в мрачном свете, бросает тень на наших воинов, которые, отступая с боями, грудью встречали врага на новых рубежах, или умирали, до конца выполнив свой воинский долг.
Необъективным является и отбор К.Симоновым для своих комментариев архивных документов. Он использует только те из них, которые с отрицательной стороны характеризуют наше высшее военное руководство. Очевидно, положительные материалы не «вписывались» в авторский замысел – показать всё лишь в тёмном свете, как можно больше подобрать фактов, документов, рисующих политическое и военное руководство страны лишь в отрицательном плане.
Такое негативное изображение событий, очернение советского руководства, принижение героизма советских людей вольно или невольно приводит автора к искажению действительности и свидетельствует о непонимании им истинной сущности исторических процессов, происходивших в тот период.
Новая книга К.Симонова является глубоко ошибочной, недостойной советского писателя. Она может нанести серьёзный вред патриотическому воспитанию нашей молодёжи, искажённо показывая бессмертный подвиг нашего народа во имя зашиты завоеваний Октября, счастья грядущих поколений.
Если бы с такой недоброжелательностью и озлобленностью говорил о нашем обществе какой-либо буржуазный трубадур, тогда было бы понятно. Но слышать подобное от советского писателя – недопустимо. Автор в данном случае явно поступился объективностью, партийностью, хотя в годы войны он писал по-другому. К.Симонов – широко известный советский писатель и читатели вправе ожидать от него не тенденциозного описания отрицательных фактов и явлений, а правдивого, глубокого и достоверного отображения эпических свершений советского народа в борьбе против фашистских захватчиков.
Опубликование книги К.Симонова «Сто суток войны» может нанести серьёзный ущерб авторитету нашей страны, т.к. буржуазная пропаганда постарается использовать эту книгу в своих целях.
Учитывая порочность записок Константина Симонова «Сто суток войны» и тот вред, который они могут принести, Главное политическое управление СА и ВМФ считает, что издавать их нецелесообразно.
Вместе с тем, мы не можем не высказать удивления по поводу позиции, занятой редакцией журнала «Новый мир». Несмотря на явную тенденциозность и ошибочность записок К.Симонова, она приняла их к печати и упорно настаивает на опубликовании. Видимо, руководство редакции не хочет учитывать той критики, которая неоднократно высказывалась нашей общественностью в адрес журнала, и не желает принимать мер для устранения серьёзных идейных ошибок в его содержании.
Замечания на первую, вторую и третью части записок «Сто суток войны» прилагаются».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 39, лл. 98–101).
И тут даже Демичев никак Симонову помочь не смог. Но при этом никто арестовывать крамольные рукописи писателя не стал. Повторять историю с романом Гроссмана «Жизнь и судьба» власть и спецслужбы не рискнули. Никто не стал и грозить арестами.
Что это значило? Обществу дали понять, что дальнейшей заморозки, которая началась ещё перед самой отставкой Хрущёва, не будет. Как не последует и радикальная либерализация. Новая партийная верхушка взяла курс на стабильность, отказавшись от шараханья из одной крайности в другую. Всё это означало, что охранителям и прогрессистам следовало вместо конфронтации продолжать искать компромиссы. Ну, а роль главного арбитра возвращалась к Суслову. Демичев лишь прощупывал почву и готовил предложения, а последнее слово во всём, что касалось политики партии в области литературы, оставалось за Сусловым и только за ним.
Ну, а Павлов уже в 1968 году из комсомола был удалён.
«Гремит наш друг Павлов, – рассказывал в своём новомирском дневнике ближайший сподвижник Твардовского –Алексей Кондратович. – Сняты Яровой и вся компания за пьянки с блядьми («с активом», – поправил меня А.Т., – это называется «с активом»). Потрачена на это уйма комсомольских денег. Павлов предупреждён и сказано, чтобы его трудоустроили. Когда я рассказал об этом А.Т., он заметил: «Вот они обязательно на таком попадаются. Как Поповкин и Грибачёв с такой же историей». А.Т. спросил об этом Воронкова. Тот ответил неохотно. (А.Т.: «Не любят они говорить об этом»). Но оказалось, что Воронков знает больше меня, рассказал, что один из снятых заявил, что они устраивали «банкеты» по счетам, которые всегда подписывал Павлов»
(А.И. Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 330).
Позже Кондратович добавил: «Наш друг» – секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов. Почему-то на всём протяжении нашей жизни в «Новом мире» особенно осатанелыми и бессовестными противниками были комсомольские деятели. Казалось бы, молодёжь… Но в том-то и дело, что это никакая не молодёжь, а специфическая категория – чиновничий подрост – смена аппаратного руководства. Это люди, заранее планирующие свою жизнь в руководителях. Молодые люди, ещё ничего не сделавшие в жизни и не накопившие никакого запаса впечатлений, опыта, кроме начально-руководящего, – уже призваны руководить, учить, воспитывать. Есть что-то в этом порочное, ненормальное, противоестественное. Не случайно, именно комсомольские деятели – самые консервативные из всех возможных у нас деятелей. Они ещё трусят, боятся ошибиться, но, усвоив самую главную заповедь – держи и не пущай! – не пущают. Их легко натравить, напустить на кого угодно, они по-молодому энергичны и услужливы. Они – в начале карьеры, и это определяет всю их психологию. Но они и легко поддаются любому растлению, ибо, в сущности, уже растлены. История с Павловым в этом смысле показательна. Он произносил одну идейную речь за другой, а одновременно тратил немалые суммы, собранные ка комсомольские взносы, на поездки с девицами, летали на самолётах по делам – на комсомольские слёты, фестивали, конференции, – и возили в этих самолётах девочек. Истратили что-то около 200 тысяч на эти кутежи. И в сущности ведь всё сошло».
А мы говорим: литература…
Вячеслав ОГРЫЗКО
Добавить комментарий