Вне времени и условностей

№ 2010 / 27, 23.02.2015

Че­ло­век без воз­ра­с­та, жи­ву­щий вне вре­ме­ни: не­за­мыс­ло­ва­тый ко­с­тюм из льня­ных тка­ней, рас­трё­пан­ные во­ло­сы и го­ря­щие гла­за – он мог вы­гля­деть так и в по­за­про­ш­лом ве­ке, и се­го­дня – ге­рой по­ве­с­ти Си­гиз­мун­да Кржи­жа­нов­ско­го

Моноспектакль о Москве «Штемпель: Москва».

По мотивам одноимённой повести Сигизмунда Кржижановского.

Филиал театра им. Пушкина.

Человек без возраста, живущий вне времени: незамысловатый костюм из льняных тканей, растрёпанные волосы и горящие глаза – он мог выглядеть так и в позапрошлом веке, и сегодня – герой повести Сигизмунда Кржижановского и одноимённого моноспектакля Радиона Букева «Штемпель: Москва». Главного героя талантливо сыграл выпускник театрального училища им. Щукина Максим Пешков (он может быть известен зрителю по фильмам «Стиляги», «Дом на набережной», «Дом без выхода»). Сигизмунд Кржижановский (1887–1950) – русский советский писатель и драматург, философ, историк и теоретик театра. Родился в Киеве, в 1922 году переехал в Москву. В 1925 году, собранная из тринадцати писем далёкому другу из провинции, появляется она – повесть:

«…простите ли вы мне разочарование: ведь под моим штемпелем «Москва» ничего, кроме рассуждений о штемпелях с оттиском «Москва», вам не найти. Для меня эта тема – близкая и важная. Для вас, с расстояния в 700 вёрст, чужая и, может быть, скучная».

Актёр и режиссёр вслед за автором повести, будучи так же, как и он, «не москвичами», пытаются понять и принять Москву, найти, за что её полюбить и впоследствии ощутить неотъемлемой частью себя. Только послушайте, как современны эти строки:

«Здешний человек, homo urbanis, существо, ассоциирующее по смежности: самая увязка и стройка города учит людей, в него включённых, строить и связывать речь и мысль так, и только так. Куда ни глянь – в ряд: семиэтажная громада, за ней избёнка в три окна, тут же коленчатый причудливый особняк; десять шагов от колонн – и рынок; дальше – загаженный писсуар; ещё дальше – белый взлёт лёгкого колокольного шатра; кокошниками отороченные, поднятые в лазурь главки – и опять огромный, навалившийся на церковку, лоснящийся свежей краской огромный домина. Москва – это свалка никак, ни логически, ни перспективно, не связанных строительных ансамблей, домищ, домов и домиков, от подвала по самые кровли набитых никак не связанными учреждениями, квартирами, людьми, живущими врозь, вперебой, мимо друг друга, но разделённых лишь тонкими стенками, подчас фанерой, не доходящей даже до потолка. В Москве люди и то, что около людей, близки друг другу не потому, что близки, а потому, что рядом, тут, по соседству, то есть, говоря языком Джемсов и Бэнов, «по смежности». Тут, в московском круговороте, сходятся, иной раз сдружаются не потому, что сходны, а потому, что бульварные скамьи не одноместны, а сиденья пролёток парные».

Герой моноспектакля на сцене филиала театра им. Пушкина вместе со зрителем пытается распутать этот сложный клубок дорог, улочек и переулков Москвы. И совсем неважно, что повесть была написана в 1925 году – Москва, получатся, ничем не изменилась. Более того, сами москвичи ничуть не отличаются от тех, что жили сто лет назад. Да и приезжие выглядят точно так же. Непосвящённый зритель может запросто принять монолог главного героя за текст, придуманный современником. Вот, например, суждение об Арбате. Скажите, разве можно предположить, что написано оно было сто лет назад?

«Вчера попался в руки «Арбат» Белого; очерк говорит о совсем недавнем, о только-только отсуществовавшем; но когда я, полный ещё образов «Арбата», вышел на настоящий Арбат, я сразу же увидел, что отыскать хотя бы бледную проступь отсуществовавшего почти невозможно. Я был раздосадован. В конце концов, у них, у естей, их камень не твёрже воска: каких-нибудь тридцать лет, и всё перелеплено заново».

Дальше – так вообще про нашу действительность – церквушка та до сих пор стоит:

«Слова, те крепче. Вот, например, вспомнилось: на Маросейке и сейчас есть зажатая меж высоких домов церковка Николая Чудотворца. Церковка очень давней стройки: когда-то, когда вместо кирпича домов вокруг неё росли клёны, называлась Никола в Кленниках; но клёны срубили (1504) и стали строить по соседству оружейные мастерские для изготовления и прокалки клинков, тогда церковь стала называться Никола в Клинниках; и наконец, когда на месте разрушенных оружейных построили блинное заведение, Никола, чуть шевельнув буквами, стал называть себя Никола в Блинниках. Так имя, крепко сцепив буквы, сквозь пять веков проносит свой корень, не отдавая ритма (кленники – клинники – блинники) и меняя звук лишь у краезвучья».

Актёр не просто произносит монолог, он создаёт вокруг атмосферу, поглощающую зрителя. Из самых простых и незамысловатых вещей – листов белой бумаги, пустых фанерных ящиков, горсти песка – безо всяких хитрых приспособлений на сцене вдруг появляются тесные каморки, широкие бульвары, целые московские кварталы. Кажется, они возникают из ниоткуда одной силой слова и лёгкого движения. Минимум декораций и продолжительность спектакля всего – 75 минут. Полное отсутствие сюжета и всего один актёр на сцене. А чувство остаётся такое, что прожил чью-то жизнь – с запутанными мыслями, долгими исканиями, радостями и печалями.

Любовь ГОРДЕЕВА