Холуй против ревизионизма

№ 2011 / 46, 23.02.2015

Иван Ас­та­хов по­пал в на­уку в об­щем-то слу­чай­но – по пар­тий­но­му на­бо­ру, ког­да власть вез­де и всю­ду ста­ла на­саж­дать про­ве­рен­ные ра­бо­че-кре­с­ть­ян­ские ка­д­ры. На­верх он про­бил­ся не бла­го­да­ря сво­им зна­ни­ям, а из-за уме­ния ла­ви­ро­вать.

Иван Астахов попал в науку в общем-то случайно – по партийному набору, когда власть везде и всюду стала насаждать проверенные рабоче-крестьянские кадры. Наверх он пробился не благодаря своим знаниям, а из-за умения лавировать. Всю жизнь прислуживая начальству, этот борец с оппортунистами заслужил только одно – презрение.

Иван Борисович Астахов родился 18 апреля (по новому стилю 1 мая) 1906 года в Калужской области в деревне Старые Ближевичи Спас-Деменского района в крестьянской семье. «Отец и мать грамоте не обучались, – писал он 30 марта 1966 года в своей автобиографии, – вырастили восьмерых детей, из которых двое, старший и младший братья, погибли на фронтах Отечественной войны. Отец умер в 1924 году, мать живёт в моей семье, в 1967 году отметим её 90-летие. До 1925 г. жил в деревне. В 1923 г. вступил в комсомол и вскоре был избран и работал до осени 1925 г. секретарём комсомольской организации. Работал также избачом».

В 1925 году Астахов поступил во 2-й МГУ на литфак. В университете он рано включился в общественную работу, стал активно бороться с троцкистами, вступил в партию. Не случайно начальство после получения диплома предложило ему остаться в аспирантуре. А уже в 1930 году непримиримый враг оппортунистов всех мастей возглавил в Академии коммунистического воспитания целую кафедру.

Позже партия распределила верного марксиста в Свердловск. Но на Урале он так и не прижился и в 1938 году вернулся в Москву, устроившись рядовым преподавателем в Литературный институт. Защитился Астахов лишь перед войной. Его кандидатская диссертация была посвящена проблемам эстетики.

Когда началась война, Астахов вместо фронта вновь очутился в Свердловске, возглавив там местное управление кинофикации. Начальство было им очень довольно и в 1943 году выдвинуло на повышение – в сценарную студию Кинокомитета. Как лучшего пропагандиста советских достижений, его вскоре отметили орденом «Знак Почёта».

Вскоре агитпроп ЦК стал поручать Астахову самые скользкие задания. Так, зимой 1945 года Дмитрий Поликарпов попросил его включиться в кампанию по осуждению журнала «Знамя». Критик Анатолий Тарасенков уже в 1946 году вспоминал: «Зимой 1945 года, после того как «Знамя» напечатало очерки Славина, Гуса и Агапова о Германии, Поликарпов устроил проработку этих вещей на президиуме ССП. Заранее им было организовано глупое, вульгарное выступление холуя Астахова, Кожевникова и др. Славина, однако, писатели не дали в обиду. Агапову немного влетело, Гуса раздолбали. Явно, всё это было нужно Поликарпову для ущемления «Знамени».

Однако через несколько месяцев Астахов где-то прокололся и получил от Комитета партконтроля при ЦК ВКП(б) выговор «за непартийные поступки, допущенные в период работы в сценарной студии кинокомитета».

Сначала Астахов трудные для него времена решил пересидеть в аппарате Союза советских писателей. Но потом он почему-то очень быстро отправился преподавать в Минск.

Очередное возвращение Астахова в столицу состоялось в 1948 году. Его поначалу приветили в Институте философии, а потом дали место в Институте мировой литературы. В 1958 году он перешёл в МГУ и тут же защитил наконец докторскую диссертацию «Происхождение и развитие искусства в свете марксистско-ленинской эстетики», которая к серьёзной науке никакого отношения, как позже выяснилось, не имела.

В 1960 году Астахов возглавил кафедру марксизма-ленинизма в Литинституте. Его целью стало искоренение любого проявления инакомыслия как среди студентов, так и в кругу профессуры. Он тогда очень часто печатался в газете «Литература и жизнь». Но все его статьи (в частности, «Против ревизионизма в эстетике», «Литературные забавы Аникста», «Догмы и творчество», «Не по-горьковски», «Поругание прекрасного») отличала отчаянная непримиримость к чужим мнениям.

Пропагандируя чистоту отношений в искусстве, в жизни Астахов придерживался совсем других принципов. Его четвёртая жена весной 1961 года в своей жалобе в парторганизацию Литинститута обвинила мужа в неискренности, издевательствах и приписала ему даже антисемитизм.

К слову: студенты Астахова не любили. Читал лекции он плохо, занимался в основном начётничеством и никаких возражений не терпел. Больше того, профессор оказался очень мстительным. Это на собственной шкуре в 1966 году испытал Борис Споров. «Помнится, – писал в своих мемуарах Споров, – на последнем курсе Астахов читал нам какие-то лекции, которые даже не запомнились, о чём они. Однако трость его была тяжёлая, вид грозный, так что сомнений профессор не знал ни в чём. Однажды на лекции по какому-то случаю зашёл разговор о дельфинах. Кто-то и я восхитились этими изумительными животными. Астахова почему-то возмутило:

– Какие животные? Рыба, вонючая несъедобная рыба!

– Нет, это не рыба, – поначалу спокойно возразил я, начитанный по дельфинам. – Дельфин – живородящее, млекопитающее животное.

– Ещё один – животное! Рыба! – и даже пристукнул по полу тростью.

– Животное… Активно общается с человеком, способно произносить слова на языке человека.

– Что ты чушь несёшь? Рыба, и живёт в воде – и спорить нечего. – Он ехидно усмехнулся, проговорив направленно:

– Животное.

Меня так и вздёрнуло из-за стола:

– Профессор, то, что вы говорите – прямое невежество, мягко говоря. Подумайте, что вы говорите – животное, – усмехнулся и сел.

Астахов побледнел. Бесспорно, с моей стороны проявилась рабско-лагерная грубость, и я уже сожалел об этом, намереваясь тотчас извиниться, но пока профессор сморкался в носовой платок, затем рылся в громадном портфеле, что-то отыскивая, время лекции истекло. Началось бурное обсуждение дельфиньего вопроса, но без Астахова – грозно постукивая тростью, он молча ушёл из аудитории.

На госэкзаменах мне достался билет с первым вопросом «Толстой, как зеркало…» и ещё что-то. Вопрос я знал, но когда после регистрации билета поднял глаза на экзаменаторов, свободными были Астахов с аспирантом. Он и поманил меня пальцем на заклание. Лишь несколько слов я успел сказать: Астахов прервал меня и начал отвечать на вопрос сам. Поначалу я подумал: сейчас он замолчит, и я отвечу. Но профессор раскалялся и уже начал отчитывать меня. Тогда я понял, в чём дело. Смотрел на него бараном и молчал. Наконец аспирант сказал:

– Да за вас профессор ответил. Ему оценку ставить?

– Ставьте ему, он заслужил, – тихо сказал я и поднялся со стула.

– Вот кадры, а идут сдавать! – ехидно проводил меня Астахов.

Неожиданно для всех я оказался единственным на курсе, завалившим госэкзамены. Для меня это было ударом. Ребята рассказывали, что Астахов потребовал немедленно мои оценки по философии – принесли две пятёрки. И он негодовал, потому что не мог вовсе отстранить меня от экзаменов. Через год я сдал госэкзамены. А Курочкин сказал мне:

– Не надо было, Боря, о дельфинах спорить – вот он тебе рыбку и зажарил…» («Воспоминания о Литературном институте». Кн. 2, М., 2008).

Умер Астахов 5 сентября 1970 года. В научных кругах его быстро забыли. Он даже не попал в девятый, дополнительный том «Краткой литературной энциклопедии», изданной в 1978 году.

Вячеслав ОГРЫЗКО