Был ли Белинский критиком?

№ 2012 / 4, 23.02.2015

Ка­за­лось, ху­до-бед­но от­ме­ти­ли 200-лет­ний юби­лей В.Г. Бе­лин­ско­го – и за­бы­ли. Ан нет, что-то, вид­но, бо­лит, бес­по­ко­ит, что-то не до­го­во­ри­ли. Об этом ду­ма­ешь, чи­тая ста­тью Пе­т­ра Тка­чен­ко «По­сле не­ис­то­во­го Вис­са­ри­о­на»

Казалось, худо-бедно отметили 200-летний юбилей В.Г. Белинского – и забыли. Ан нет, что-то, видно, болит, беспокоит, что-то не договорили. Об этом думаешь, читая статью Петра Ткаченко «После неистового Виссариона» («Наш современник», 2011, № 10).


На «затравку» автор ошарашивает утверждением, что Белинский… не был критиком, а был публицистом и идеологом, к тому же идеологом революционным, а потому, с точки зрения Ткаченко, пропагандистом «чужих» идей, далёких от насущных проблем русского общества, русского народа. А значит, Белинский занимает чужое место. И хотя Ткаченко всячески пытается убедить читателя, что он отнюдь не хочет «низвергать» Белинского, вся его статья именно к этому и ведёт.





Так был ли Белинский литературным критиком?


Конечно, был, причём одним из первых, кто сделал критику профессией, как Пушкин сделал литературу профессией. Белинский создал свою эстетику, в основе которой был реалистический метод, помог осознать огромную художественную ценность и мировое значение русской литературы, начиная с Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других. В лице Белинского отечественная словесность получила яркого, талантливого защитника и пропагандиста, но и строгого критика, страстного, «неистового» борца против халтуры и ремесленничества в литературе, за высокое предназначение художника в обществе. Едва ли не главным для Белинского было представление о литературе как об общественном служении: вот почему он постоянно горячо писал о социальных вопросах, о проблемах и путях исторического развития России, о бесправном положении народа, отдельной личности в условиях крепостного права, политической несвободы, против которой он боролся.


Всё это, конечно, хорошо известно Ткаченко, но, как ни странно, это лишь служит для него основанием, чтобы отказать Белинскому в праве называться критиком.



Ткаченко подчёркивает, что недоверие к Белинскому как критику связано с увлечением последнего революционными идеями. Выходит, революционный демократ не может быть литературным критиком по определению – именно такой вывод следует из рассуждений автора статьи.



Истинным критиком, «альтернативой» Белинскому предлагаются те, кто исповедовал «традиционные», «консервативные» взгляды – такие, как А.Григорьев, В.Майков, Ф.Достоевский. Тем самым автор, по сути, производит подмену самих понятий, вследствие чего и далее следуют выводы, не менее алогичные, приводящие к откровенным парадоксам. Категорически не принимая революционных идей Белинского, Ткаченко отказывает ему в патриотизме, искренней любви к народу, в невозможности способствовать его благу и освобождению.


Повторяя не раз, что он не стремится сбрасывать Белинского «с парохода современности», автор статьи практически перечёркивает его творчество, говорит о какой-то «борьбе» с русской литературой, о невозможности соединить социальный и эстетический анализ, выдвигает на передний план «эстетическую» критику как единственно полноценную и возможную. При этом опять-таки отрицается самая возможность такой критики для Белинского, что противоречит очевидному: статьи Белинского содержат не только социальный анализ, но и эстетический.


Дальнейшее развитие нашей критики шло по двум направлениям: одно из них, действительно, получило название «социологического» метода (кстати, среди «социологов» было немало крупных имён), другое в конечном счёте преобразовалось в «формальную школу». Оба эти направления в 1930-е годы подверглись «усекновению» и «усыханию», и в итоге мы имеем критику, которую в самом деле трудно назвать критикой; но Белинский тут меньше всего виноват… В его творчестве, как и в статьях других революционных демократов (Добролюбова, Писарева, Чернышевского), если не относиться к ним предвзято, и сегодня можно обнаружить немало здравых суждений о литературе, эстетических принципах и художественных ценностях. И поэтому нужно предостеречь сегодняшних «революционеров» от шараханий и крайностей в оценке нашего культурного наследия.


Как известно, Белинский прошёл сложный и неоднозначный путь развития, у него, конечно, есть ошибки и заблуждения в методологии и конкретных оценках творчества писателей – двести лет срок немалый. Но ещё больше у него было открытий и прозрений, верных суждений, оценок. В конце своего пути он, как никогда ранее, был близок к пониманию проблем и нужд исторического пути России, к осмыслению и неприятию негативных сторон жизни, общественных институтов. Он был горячим борцом против крепостного права, самодержавия, полицейского государства. Всё это хрестоматийные факты, и никаких оснований для пересмотра идеологии Белинского, его отношения к российской действительности, которое нашло своё отражение в его известном письме к Гоголю, нет. И не лишним ли подтверждением этого является так же хорошо известный эпизод, когда всего лишь за чтение письма Белинского к Гоголю едва не был расстрелян Ф.Достоевский?


Кто же прав был в споре Белинского и Гоголя, который нашёл своё отражение в письме Белинского по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»? Сегодня многие склонны видеть вину одного Белинского. Так считает и Ткаченко. Между тем, думается, тут не всё столь однозначно. Белинский, действительно, слишком резко высказал своё несогласие с Гоголем, но он и сам объясняет свою «неистовость». И в самом деле, у Белинского, помимо его болезненного, раздражённого состояния, были особые причины возмутиться «Избранными местами…». Гоголь, по сути, оправдывал и самодержавный порядок в России (и это автор «Ревизора» и «Мёртвых душ», произведений, которые так высоко ценил Белинский!), и мнимую терпеливость, послушность народа, его глубокую религиозность, безоговорочное поклонение церкви и её служителям. Далее Ткаченко упрекает Белинского, что тот был далёк от подлинной народности, не призывал к классовому миру и духовному единству различных слоёв общества, разжигал вражду между ними. Однако подобное толкование убеждений Белинского грубо извращает истинные взгляды и мотивы его деятельности.


Автору статьи хочется верить самому и убедить нас в том, что русский народ «особый», что он не склонен к бунту, даже если он угнетён и унижен. Другие народы способны к протесту, а наш народ не способен. Сомнительная похвала, к тому же это противоречит всему ходу русской истории, в которой было немало случаев непокорности, неповиновения власти и обычно солидарной с ней религии, церкви. Об этом же свидетельствует и то, что более поздняя толстовская теория «непротивления злу насилием» так и осталась теорией, что никакой особой «терпеливости» русского народа нет, что он, как и другие, способен на бунт, какой бы тот при этом ни был (пусть бессмысленный и жестокий), – а бывают ли другие?



Да, в нашем народе есть и терпеливость, и склонность к традициям, даже к «консерватизму», нежелание бездумного разрушительства. Но в нём в не меньшей мере есть и неустранимая тяга к социальной справедливости, к нежеланию мириться с произволом власти и тирании, богатства. В русском народе есть жажда высшей правды, в том числе правды Бога, но и правды земной, человеческой…



Белинский сегодня не нуждается в защите, он нуждается в понимании. В защите нуждаемся мы – от забвения нашей истории, правды и справедливости, от повторения ошибок и заблуждений. На этом пути В.Г. Белинский – наш союзник, замечательный русский критик и мыслитель.

Вячеслав САВАТЕЕВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.