Пусть немчура пощады не ждёт

№ 2012 / 6, 23.02.2015

Дни войны помню только отрывками.
Раньше в деревне средств информации никаких не было. Так что когда объявили войну? Не знаю. Узнали о ней из повесток сельского совета.

Дни войны помню только отрывками.


Раньше в деревне средств информации никаких не было. Так что когда объявили войну? Не знаю. Узнали о ней из повесток сельского совета. Отцу в ту пору было тридцать два года. Ему повестка на войну пришла первому.


Помню, как мы ехали в село Халды на тряской телеге. Отец всю дорогу держал меня на коленях. Мать была в слезах и непонятно что причитала. Отец успокаивал и говорил, что всё будет хорошо, только береги детей. Сестре Люсе тогда было годика полтора.


В нашей семье более восьми лет не было детей: умирали после родов, прожив несколько дней. Поэтому наказ матери беречь детей был жизненно важным. Первым выжил я, после всяких молитв к Богу. Родители говорили: пусть сгорит дом, пропадёт корова, хотя бы один ребёнок выжил. Впоследствии так и получилось: сгорел дом, пропала корова после рождения двухголового телёнка.


После меня выжили ещё три сестры.



1


Чётко вспоминаю, как отец занёс меня в сельмаг и купил мне фланелевый красный костюм. Потом отца позвали в сельский совет, и больше я его не видел. Вместе с другими мужиками, из близлежащих деревень, их увезли в районное село Селты на полуторке колхоза «Красный Октябрь».


Мы с матерью уехали обратно в свою деревню Мокроусово (по официальному названию, в простонародии деревня называлась Рожки).


Всю дорогу, пять километров, мать мочила мои две вербовки тёплыми слезами. Крепко прижимая меня, причитала: «Как без отца жить-то будем? Господи! Перемрём, как голубки, в лютый мороз!»


К счастью, этого не случилось. Народ мужественно выстоял в этом горе. Сплотился, держась друг за друга. Все стали как бы родными. У кого бы что ни случилось, помогали всей деревней выживать и дожидаться мужчин с войны. Верили, что они обязательно победят супостата. Они же сильные, мужики-то наши. Пусть немчура пощады не ждёт!


Нас с сестрой Люсей мать почти каждый вечер ставила на лавку перед иконами и заставляла молиться Богу, чтобы папка пришёл с войны, чтобы его не убила германская пуля. Если не будете молиться за отца, убьют, и папка ваш домой не придёт, говорила она нам тысячу раз. Молились усердно и долго.



2


Когда в деревне остались старики, женщины и дети, нам пришлось рано начинать работать. Возили корм на ферму, ворочали и гребли сено, гоняли в приводе лошадей, когда молотили зерновые. Возили снопы на просушку в овин. Боронили пахоту перед посевом и заборанивали, когда посеют. В то время большинство руками сеяли. Рвали лён, собирали колоски после жатвы в большие котомки из домотканого полотна и сдавали на склад.


Однажды с Юркой Чувашовым мы гоняли лошадей в приводе конной молотилки. Юрка всё время катался на бревне привода, ложась животом на него. Ноги волоклись по земле. Когда ноги проходили через кулак соединения, примотало штанину и сломало ему ногу. На мой крик заткнули барабан молотилки снопом. Началась паника. Взрослые не знали, что делать. Быстро прибежал уполномоченный по хлебозаготовкам, перетянул какой-то верёвкой ногу выше перелома, и его срочно отправили в районную больницу за двадцать пять километров.


Конь был председательский, звали его Атаман. Кажется, орловской породы. Бегал очень быстро. Взрослые говорили, что за это время самовар не успевал вскипать.


Через месяц Юрку привезли из больницы. Нога срослась, но стала короче. Так всю жизнь и ходил, прихрамывая – руп пять, два с полтиной. Так говорили о нём за глаза. Да и в глаза иногда вырвется – не обижался.


Юрка был нам с сестрой большим другом. Однажды он принёс нам ломоть белого хлеба. Мы его положили на полицу и посматривали на него целый день, пока мамка не пришла и не разделила по кусочку. Они жили побогаче нас и ели хороший настоящий хлеб. У нас хлеб был чёрный, суррогатный; то с липовыми листьями, то с заячьей кисленкой. Таскали её целыми мешками. Дома сушили на русской глинобитной печке, потом несли на Лекшурскую мельницу. То же самое делали с полынью или с берёзовыми гнилушками. Мать нас специально посылала в Истоминский лес. Как-то мы с сестрой по валежинине переходили речку. Сзади подбежал Петя Чаузов и громко крикнул. Сестра так сильно испугалась, что заикается до сих пор.


Когда приходила весна, жить было намного легче. Можно было поесть луговой кисленки, набрать пистиков (полевой хвощ), когда он только выскочит из земли и похож на пулю. Принесём с сестрой, бывало, целую корзиночку. Мать зажарит их с молоком, да яичушко добавит, вкуснятина неимоверная, и хлеба не надо. Казалось, что вкуснее на свете ничего нет.



3





Как-то бригадирша Шиляева Настя послала меня отнести сводку о выполнении полевых работ в Халдинский сельсовет.


– Отнесёшь, трудодень заработаешь, – пообещала она со всей серьёзностью.


Я безумно обрадовался. Что мне стоило сбегать пять километров до Халдов. Целый трудодень заработаю. Полетел я птицей, ног не чувствуя от радости. Пронёсся через два лога, два поля, а за мной солнышко несётся, как на коне. Думал, всё равно от него убегу. Потом оно спряталось за тучи. Обрадовался, что его обогнал. Вскорости дождик припустил такой, что я до нитки промок.


Как бы ни было, но до сельсовета добрался благополучно. Подбежал, а на крылечке какие-то незнакомые мужики курят. Испугался и подумал, что, как папку, заберут меня и увезут куда-нибудь. Мать с сестрёнкой останутся одни. Папка говорил, что я один мужик в семье остался, велел беречь маму и сестру.


Долго я ждал, но мужики не расходились. В общем, сводку не отдал и вернулся домой.


Боясь наказания за то, что не отдал документ, спрятался в картофельную ботву. Мать пришла с работы – меня нет. Спросила у сестры – тоже не видала. Стала искать везде и причитать:


– Лёня, Лёнчик, куда же ты, миленький, пропал?


Я в это время спал смирнёхонько в борозде и в ус не дул, что мать меня убивается ищет и ревёт во всю матушку. Проснулся. Встал. Мать увидала, кинулась ко мне и давай меня обнимать и целовать. Тогда я сказал, что сводку в сельсовет не отдал – испугался мужиков. Она поохала, поохала, но не отлупила.


В сводках в ту пору счетовод давал сведения за вчерашний день: сколько убрано зерновых, сколько намолочено, сколько литров молока надоено, сколько льна вытереблено и так далее. А я вот взял и не отдал. Мать боялась, что и ей влетит как следует.



4


В 1944 году пошёл в школу. Мать сшила штаны и рубаху из домотканого полотна. Окрасила настоем ольховой коры и купила новые лапти у дяди Васи. Сумку сшила тоже из этого же полотна, но без покраски. Правда, она не понадобилась. Потому что носить в ней было нечего. Читать учились по сводкам «Совинформбюро», а не по «мама мыла раму». Писали на грифельных квадратных дощечках мелом.


Первая учительница была Русских Анфиса Сидоровна из села Халды. Это была удивительная женщина. Очень добрая, но справедливая. Она каждым нервом понимала нас, обездоленных войной детей. По неделе жила у хозяев дома Чаузовых. В одной половине пятистенка была наша начальная школа. Всего-то было там шесть парт и школьная доска на стене, обклеенной газетами. До трёх классов учились в своей деревне, а в четвёртый пришлось ходить в Халдинскую семилетнюю школу.


Анфиса Сидоровна не давала мне писать левой рукой. Иногда привязывала руку к парте. Постепенно научился писать правой, но левшой остался на всю жизнь. Хотя многое делаю той и другой рукой.


Однажды на уроке родной речи рассказывал стихотворение «…умываются котята, и мышата, и жучки, и паучки…», вместо «…ты один не умывался и грязнулею остался…» я прочитал: я один не умывался.


– Вот, вот, молодец что признался! Я и то смотрю, как из трубы вылез. Марш во двор снегом умываться! – сказала Анфиса Сидоровна.


Класс захохотал, и я с позором пошёл во двор.



5


Летом, в конце войны, пришёл из армии отец. Мы с сестрой Люсей были дома. Мать была на работе. Он обнимал нас, поднимая одной рукой. Вторая рука была перебита от локтя до плеча и болталась только на коже и мускулах.


Помню, я бежал по деревне и кричал что есть мочи:


– Папка пришёл! Папка пришёл!


Мамку нашёл на лугу около колхозных амбаров. Где она вместе с другими колхозниками копала бересклет. Его сдавали в «Заготконтору», и колхоз получал за это деньги. Корни бересклета были сырьём для изготовления каучука.


Мать, запинаясь и ойкая, понеслась стрелой домой. Отец вышел навстречу и подхватил её на руку.


Вечером почти вся деревня собралась посмотреть на живого солдата, хотя и инвалида. Некоторые приходили с четвертными бутылками кумышки. Получился праздник!

Леонид ЗАШИХИН,
дер. ОПАРЫ,
Чайковский район,
Пермский край

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.