Сколько уходит и теряется

№ 2012 / 33, 23.02.2015, автор: Пётр Кошель

Прочитав пронзительный рассказ Вячеслава Огрызко о своей матери («ЛР», 2012, 22 июня), я подумал – а что, если каждый известный писатель напишет о своих матери и отце, и такой 3–5-томник издать? Это ведь будет уникальным памятником времени, памятником стране, столько уходит и теряется, завтра вообще неизвестно что будет.

Мне – как, думаю, и другим – отец стал вспоминаться, когда мне уже пошло за 50. Стали вдруг вспоминаться его наставления, которые я иногда считал просто дурацкими, его советы. Теперь вспоминаю – и наставления были не такими уж неправильными, и советы. Он исходил из своего жизненного опыта: как мог, так и советовал.

 

Умер Саша Медведев – прекрасный поэт и прозаик. Пять лет назад уже был инсульт, Саша оклемался, но бросил бизнес и стал со страшной силой писать стихи и прозу. Присылал их мне по электронке – это действительно отменная литература. Кое-что есть на сайте «Русский переплёт».

Юрий Кузнецов довольно иронически относился к своим однокурсникам. Дружил только с Александром Медведевым и Геннадием Фроловым, дружба продолжилась на всю оставшуюся жизнь. В 90-х Медведев ушёл в бизнес, стал возить из Китая одёжную фурнитуру, относительно прибыльное дело. Он фиктивно оформил Кузнецова на работу, благодаря чему Юра лет пять получал какую-никакую ежемесячную зарплату.

Геннадий Фролов, став заместителем директора издательства «Советский писатель», сумел убедить тогдашнего директора Арсения Ларионова взять Юрия Кузнецова на работу редактором. Хотя Ларионов никаких книг в будущем, как показало время, не предполагал издавать, а хотел просто приватизировать здание и продать его. Потом этого директора осудили на 7 лет, почему-то условно. Фролов выбил госкомиздатовские деньги на издание труда Афанасьева «Воззрения славян на природу», Кузнецов стал готовить его к изданию, работал очень тщательно. Труд успел выйти, Юра очень гордился этой работой.

В «Советском писателе» был огромный подвал, где скопилось громадное количество самых разнообразных книг. Были даже книги 30-х годов. Ларионов, задумав подвал сдать в аренду, решил от этих книг избавиться. У ворот издательства на Поварской поставили три стола, на них разместили книги, сколько поместилось, и стали мы с Кузнецовым их продавать. А куда деваться – люди подневольные.

Покупали, конечно, не особенно. В 90-х многим реально грозил голод, тут не до книг. Останавливались узнаваемые лица, идущие из Театра киноактёра, кое-что брали. Я с ними разговаривал. Кузнецов молчал, курил.

– Ничего мы тут не продадим, – сказал он.

– Да при желании можно любую книгу продать.

– Так уж и любую.

– Спорим! Вот смотри, – я взял книжку-поэму о Павлике Морозове, изданную чёрт знает в каком году, – хочешь, продам?

– Не продашь!

Поспорили на бутылку водки.

И вот подходит девушка. Смотрит книги. Покупать явно ничего не будет. Я ей говорю:

– Девушка, у вас есть молодой человек?

– А вам зачем?

– Вот книжка о мальчике Павлике Морозове. Представляете, вы встретитесь с вашим парнем и скажете: – Милый, давай почитаем стихи о Павлике Морозове. – Вот он удивится. С неожиданной стороны ему предстанете, загадочная такая… Рубль книжка стоит.

– Хм, а ведь действительно. Я к нему сейчас и иду на день рождения. Давайте.

Бутылку, проспоренную Кузнецовым, распили в тот же вечер. И ей не ограничились.

Как-то всё совпало: Вячеслав Огрызко написал о бардаке в Исторической библиотеке (статья «Мы – не быдло», «ЛР», 2012, 20 июля). И я вспомнил, как мы с Кузнецовым туда ходили. В 90-х я стал заниматься историей наказаний в России, терроризмом – тогда ещё никто об этом не писал, – и вот, идя по Москве, я рассказывал Кузнецову о старых журналах – «Былое», «Каторга и ссылка», «Пламя революции» и пр. Очень это его интересовало.

– Ну, так пойдём, посмотрим журналы.

Повёл я его в историчку. А я туда записался ещё на первом курсе Литинститута. Принёс письмо из Литинститута за подписью ректора Пименова, который долго допытывался, какого чёрта мне в этой историчке нужно, но подписал. Я был единственный, кто пришёл в эту библиотеку из Литинститута. Ну а в 90-х я туда вообще ходил каждый день. Короче, приходим, Кузнецов дастаёт паспорт и писательский билет.

– А учёная степень у вас есть?

Он смотрит на меня: что говорить-то?

– Нет, – отвечаю за него, – но он писатель, лауреат Государственной премии.

– Мы записываем только студентов истфака, товарищей с учёными степенями и школьных учителей по истории.

Дело в том, что вдруг объявилась куча писателей с различными членскими билетами, у иных не было даже диплома. В 90-х в писатели принимали списками, голосованием. Мой товарищ, присутствуя на одном таком заседании, записал жену, а опомнившись, ещё и тёщу. Притом что ни одна, ни другая не написали ни строки.

Так что не удалось Кузнецову приобщиться к истории. Пошли в пивную.

Вдруг Кузнецов остановился и спрашивает:

– Так они и Личутина не запишут?

– Не думаю. Степени нет.

Знакомых писателей вообще в Историчке не видел. Лишь раз, уже выйдя, увидел бредущего явно сюда хмурого Виктора Калугина, который, меня увидев, спросил:

– Где тут у вас вход в эту библиотеку?

Да, забыл, ещё раз было: услышал в библиотеке крики и ругань. В холле библиотеки стоял московский поэт Владимир Андреев, которого не записывали. Матерился. Андреев и библиотеки – понятия не очень совместимые, кто знает Андреева.

– Ты чего здесь?

– Да вот Гусев послал писать про каких-то исторических мудозвонов для «Московского вестника». А эти падлы не записывают!

Последний раз Андреева видел, когда он пришёл в Московскую организацию с бутылкой в руке и возмущался, почему его никто не поздравил с 60-летием. Писатель ведь всегда живёт с ощущением своей значимости, и неприятно вдруг почувствовать, что не все это понимают. Тем более твои якобы начальники. Меня, например, Гусев с Бояриновым в 50 лет поздравили телеграммой, в 60 уже ограничились мятой бумажкой в конверте. Оно и понятно, писателей сейчас много. Хотя вот вспомнилось, как в начале 70-х, в 8 утра, шли мы с Володей Бояриновым по утренней и такой свежей Москве – искали хотя бы одну бутылку пива.

P.S. Сегодня делал аджику и вспомнил, как учил Кузнецовых её делать. Батима и сейчас каждый год летом готовит. Когда Юру утвердили редактором Дня поэзии-85, он взял составителями меня и Бояринова. Но Бояринов как раз ушёл в жуткий запой, и мне приходилось всем заниматься. Это отдельный разговор – какие скандалы нам поэты закатывали и пр. Тогда ведь – если не напечатался в ежегодном Дне поэзии – пария, люди в истерике бились.

 

Пётр КОШЕЛЬ