Лосев, Кублановский, Бродский

№ 2012 / 33, 23.02.2015

После смерти Бродского и Лосева место первого русского поэта занял Кублановский.
Но поэзия сегодня никому не интересна, так что об этом знают единицы. Фактом общественного сознания статус Юрия Кублановского не стал

После смерти Бродского и Лосева место первого русского поэта занял Кублановский.

Но поэзия сегодня никому не интересна, так что об этом знают единицы. Фактом общественного сознания статус Юрия Кублановского не стал – как не стали сведения о том, кто является чемпионом России по сборке кубика Рубика или кто у нас лучший специалист в макраме. Есть узкая тусовка «посвящённых», внутри которой могут пылать яростные споры и ниспровергать и презирать того же Кублановского, но в целом поэзия давно утратила свой сакральный статус. Всеобщая грамотность её убила.

Юрий КУБЛАНОВСКИЙ

Последние публикации Юрия Кублановского в «Новом мире» – стихов и прозы («Ноль девять» № 2–3 за 2012 и «Поздние стансы» № 5) – любопытны в том числе тем, что вызывают великие тени ушедших предшественников. Читая, видишь перекличку поэтов – тут отзывается Бродский, а там слышится Лосев. Отношения между ними при жизни были сложными, но мы, пользуясь преимуществом младших современников, можем ценить их за лучшее, стирая случайные черты по завету Блока.

Поколенческий вопрос – дело важное. Как писал тот же Лев Лосев, анализируя статью Солженицына о Бродском, принадлежа к старшему поколению, вермонтский классик объективно не мог оценить по достоинству поэзию младшего нью-йоркского коллеги-нобелиата. Но, даже будучи в одной генерации (1937–1947), эти трое с трудом воспринимали большое вблизи – в лице друг друга. Дневниковые записи «Ноль девять» как бы дополняют лосевский «Меандр», давая нам возможность узнать мнение другой стороны. Напомним, что в своих «как бы» мемуарах о Бродском Лосев посвящает Кублановскому целую главу. Это – знак признания, если хотите – намёк на передачу эстафеты. Но одновременно в главе о Кублановском высказывается немало не совсем приятного, пусть доброжелательно, но со снисходительной интонацией. Для Лосева «Юра» – милый приятный русский парень со всеми свойственными этому типу достоинствами и недостатками. Он пишет хорошие стихи, даже очень хорошие, но, конечно, простоват и наивен. Его искренняя православная вера, его громко декларируемый патриотизм явно архаичны и только идут во вред стихам. Бродский, поначалу восторженно встретивший Кублановского, впоследствии от него отвернулся именно поэтому.

Теперь же наступил черёд высказываться Кублановскому. «Лёша» – «гуманист-агностик с сильным, как у многих, еврейским пунктиком». По какой-то необъяснимой причуде после смерти его назвали «гениальным поэтом»?! Бродский же «поэзию Лосева не любил». Сам Кублановский – тоже («Мне не хватает в них (стихах) «Православия, Самодержавия и Народности» – то есть того, за наличие чего в его стихах критиковал Лосев).

Думается, высший суд, заслушав обе стороны, вынесет свой вердикт, и оба будут оправданы, потому что хорошо писали, как любил повторять Бродский. Я лично понимаю и принимаю позицию и одного и другого, оба правы по-своему, у каждого верное суждение соседствует с пристрастностью.

Если попытаться охарактеризовать трёх наших поэтов в их взаимосвязи, то они удачно дополняют друг друга. Бродский – стихийный гений, имморалист, сам себе вероучитель и пророк. Кублановский – традиционалист, истинно верующий. Лосев – агностик, чуждый метафизике, строгий моралист на основе пострелигиозной этики. Для первых двух «Лёша Лосев» – человек своего круга, не авангардист, не поэт, открывающий новые пути, и потому по определению не велик. Его недооценка – это недооценка своего соседа, который милый и приятный, но от которого никто не ждёт больших свершений, – нечто вроде «малыша Пруста» для его знакомых, которые и долго после его смерти не могли понять, чего это так с ним носятся? Для Кублановского кажется дикой мысль о том, что Лосев – гений. И он не без недоумения пишет про «архивных юношей», полагающих именно так. Бродский тоже многое проглядел в своём друге-биографе, не признавая в нём поэта.

Здесь надо признать, что Иосиф Бродский историю России знал слабо – больше из-за протеста против официоза в школе, и все эти Полтавские и Бородинские битвы вкупе с Куликовской были для него пустой звук. Кстати, по той же нонконформистской причине он не любил и Тютчева с Некрасовым. Бродский, в отличие от Лосева и Кублановского, никогда не писал стихов по русской истории. А у последних данный жанр – один из ведущих. Лосев с Бродским, в свою очередь, оказались неспособными воспринять корневую основу Кублановского. Его немного наивные восклицания – «Эх, Лёшка, крестился бы!», обращение к другу-поэту «брат» немало их забавили и разочаровывали; принять поэта во всей целостности они не сумели. Они не поняли, что без внутреннего стержня он бы не стал тем, кто он есть. Наверное, их покровительственно-поучающие интонации Кублановского раздражали, что чувствуется в его дневниках.

Читая по порядку дневниковые записи и стихи Кублановского, мы видим, как проза перетекает в поэзию. 15 октября он записывает: «Кажется, что Шелли мог бы утонуть не под Ливорно, а в Тибре». А потом возникает и стихотворение – «…мнится, не под Ливорно, но здесь Шелли, блузы не сняв, погиб…», которое заканчивается в лосевском стиле – «Он думал форсировать брассом Тибр, и Тибр не пустил пловца».

В «Ноль девять» – множество интересных рассуждений и наблюдений, которые как глоток чистой воды на фоне фейсбучного и жежешного чтива, которое приходится потреблять по необходимости. Главное у Кублановского – великодушие. Перечитав «Письма династии Минь», он восклицает – «торжествую, что поэты такое могут». Мне нравятся такие люди; пусть он и вправду в чём-то простоват и наивен, но у него чёткое и ясное мировоззрение, и это позволяет Кублановскому судить не менее глубоко, чем хитроумным и неверующим. Более того, к такому человеку хочется прислониться, опереться на него.

Максим АРТЕМЬЕВ