ПАРАДОКСЫ СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЫ

№ 2006 / 13, 23.02.2015

В новом романе Василия Аксёнова «Москва-Ква-Ква» («Октябрь», 2006, №№ 1, 2) просвечивается концепция Милована Джиласа, отмотавшего при Тито тюремный срок за критику коммунизма, дескать, самого тоталитарного режима в истории человечества. Эта перекличка видна во всём – от словечек («элита» у Аксёнова, «новый класс» и «элита» партийных олигархов у Джиласа) до сюжетных ходов (десантная высадка сталинистов у Аксёнова на остров Бриони, описание пленума у Джиласа в резиденции Тито на острове Бриони) и самого антисоциалистического пафоса (гротескового у Аксёнова, логически аргументированного у Джиласа).
Однако новейшая история Югославии – бомбёжки НАТО, расчленение на беспомощные мини-государства, клеветническая пропаганда в западных СМИ и, в конце «гуманитарной» вакханалии, – смерть Слободана Милошевича в Гаагской тюрьме – опровергла критику Джиласа. Глобализм выглянул из-под маски «демократии», оскал хищника оказался пострашнее «лица тоталитаризма» (книга Джиласа «Лицо тоталитаризма» издана в Москве в 1992 году). Первые книги Аксёнов писал под влиянием советской пропаганды эпохи «оттепели», последние свидетельствуют об увлечении прозаика глобализмом. Политика оказалась ловушкой для талантливого писателя Василия Аксёнова, в которую он вольно или невольно старается затянуть и читателей.
Есть ли выход из «ловушки»? Александр Трапезников в книге «Царские врата» (М., 2003) избегает её, переключаясь с политики на традиционные, консервативные ценности – религия, семья, культура.
Вроде бы альтернатива? Но парадокс в том, что у Аксёнова – бешеная популярность, а Трапезникова кроме литературных критиков никто не знает. Ау, читатели! Очнитесь!

Аксёнов косит под Джиласа

Как-то включила я радио и услышала дружескую беседу за обеденным столом барона Иеронима Карла Фридриха фон Мюнхгаузена с турецким султаном. Уплетая еду за обе щёки, барон описывал путешествие по России, ехал, мол, по полю и увидел прутик, торчащий из снега, привязал к нему лошадь и уснул, а утром, проснувшись, обнаружил себя лежащим на земле, а лошадь – привязанной к макушке колокольни, из-за того что за ночь снег растаял. Ну признайтесь, барон, усомнился султан в искренности «самого правдивого человека на свете», что вы немного преувеличиваете!
Как это похоже на роман («сцены 50-х годов») «Москва-Ква-Ква» Василия Аксёнова, поразилась я столь тесному переплетению сказки с былью. Понятно, что, описывая Москву середины прошлого столетия, прозаик косит под Милована Джиласа, раскритиковавшего лет эдак 40 тому назад «тоталитарный» режим СССР и стран Восточной Европы, что называется, в пух и прах, но в своей фантазии «инженер человеческих душ» не знает удержу и по «искренности» перещеголял самого барона Мюнхгаузена, вызвав у читателя (в данном случае, у меня) вместо страха насмешливую реплику: «Признайтесь, Аксёнов, что вы несколько преувеличиваете!».
«Почти все фантазии в моих сценах 50-х годов, – словно услышал писатель моё восклицание и отреагировал на него в беседе с Ириной Барметовой («Октябрь», 2006, № 2), – основаны на городском фольклоре. Всё время во мне бродили какие-то россказни, мифы, московская такая болтовня».
Действительно, атмосфера «старой», доперестроечной Москвы воссоздана в книге хорошо и достоверно, поначалу она даже захватывает трогательным узнаванием деталей и примет, напоминает о собственном студенческом фрондёрстве, но очарование быстро развеивается; чем дальше в лес, тем больше у автора дров.
В том же послесловии-интервью прозаик говорит Барметовой: «…Вдруг мне пришло: вот это и есть название. Москва-Ква-Ква. В свободном переводе с французского «куа-куа?» можно считать формой вопроса «Что-что?». Стало быть, наводит на мысль такая подсказка, Аксёнов вопрошает историю, дескать, что представляет собой Москва в конце сталинского правления? Олицетворением «тоталитаризма» представлен «маньяк», не церемонится автор с определением сущности «вождя народов». Вокруг Сталина, естественно, тусуется вся советская элита, «новый класс» по терминологии Джиласа. В Яузской высотке на семейном банкете Новотканных автор собрал их всех «до кучи», как бы одним взмахом кисти набросав групповой портрет: ядерщик Ксаверий и его жена-общественница Ариадна, их обслуга-ка-гэбешники (заодно и любовные партнёры равнодушных друг к другу супругов), их дочь, студентка МГУ и сталинистка Гликерия Новотканная, один сосед по высотке – поэт Кирилл Смельчаков и другой сосед – диссидент Георгий Моккинакки, оба, между прочим, – любовники юной сталинистки, третий сосед – тинейджер Юрка Дондеров со своими друзьями из «джазового подполья» – Так Такович Таковский (автобиографический персонаж Аксёнова) и другие, Лаврентий Павлович Берия и другие. Персонажей много, они все охвачены любовными отношениями или сюжетной интригой (очень разветвлённой). Не ограничившись любовным треугольником (Глика, Кирилл, Жорж), прозаик скроил ещё один треугольник – политический (Сталин, Смельчаков, Моккинакки).
Видимо, не с бухты-барахты отмотал Джилас тюремный срок при Тито, его историософская концепция напрочь ниспровергает марксизм. Все предыдущие революции, как и Великая французская, выводили на авансцену истории новый класс, вызревший в недрах предшествующего строя, сметая препоны, чтобы легализовать сопутствующие буржуазии социально-экономические отношения. Только социалистическая революция, дескать, должна создать «новый класс» (партноменклатуру) и сформировать новые экономические отношения вокруг государственной собственности: национализация, индустриализация и т.д.
«Появление нового класса и его собственности, – обосновал Джилас концепцию в книге «Лицо тоталитаризма», – естественно не могло не отразиться на изменении психологии и образа жизни тех, кто к нему принадлежал, – в зависимости от положения на иерархической лестнице, конечно. Захвачено было всё: дачи, лучшие квартиры, мебель и т.п. Высшая бюрократия, элита нового класса, жила в особых районах, отдыхала на особых закрытых курортах. Партийный секретарь и шеф тайной полиции сделались повсеместно не только высшей властью, но и людьми, которым принадлежали лучшие квартиры, машины и прочее. Вслед за ними по служебному ранжиру выстраивались остальные».
Именно такую элиту, только не югославского, а советского общества, изображает Аксёнов в «сценах 50-х годов»: престижная Яузская высотка и её «небожители». Как раз одна из «сценок» – банкет у Новотканных в их огромной квартире на 18-м этаже с окнами на Кремль и Большой Устьинский мост над Москвой-рекой. Аксёнов словно вторит югославскому политику-оппозиционеру, вскрывая двуличие советского официоза: с одной стороны, борьба за мир во всём мире, с другой – грызня между вождями коммунистических партий.
Конечно, доля истины в этом есть, противоречий в «соцлагере» хватало, но всё же Аксёнов хватает через край, показывая, что Сталин и Тито одновременно готовят друг против друга «теракт»: высадку десанта на остров Бриони, чтобы уничтожить югославскую «клику выродков революции», и убийство Сталина на «башне» Яузской высотки. Это уже не просто роман, а политический детектив или фэнтези! На этом Аксёнов не останавливается и устремляется к более грандиозным обобщениям, введя в современный сюжет тему античного героя Тезея, который сразился с Минотавром, человеко-быком, и затем с помощью нити Ариадны выбрался из подземного лабиринта. Поэт Кирилл Смельчаков посвящает Тезею стихи и поэму, в образе Минотавра ему представляется Сталин, хотя убить он должен Тито.
Задумка ясна – платоновская утопия о государстве философов, под которую поэт Смельчаков попытался подогнать социализм, обернулась очередным разочарованием в иллюзиях, как, дескать, было много раз в истории, начиная со времён самого философа Платона, проданного «другом», деспотом Сиракуз, в рабство.
Роман Аксёнова на вопрос: «Москва, что-что?» – даёт ответ: «Ничего, мол, кроме деспотизма и жестокости, таких же, как в древних цивилизациях». Такой пессимистический вывод сделал прозаик из совмещения концепции Джиласа и советской истории. Вроде бы писатель и политик ударили по рукам: принято!
Ан нет! Современность внесла серьёзную коррективу в такой дискурс. В финале романа словно звучит печальный блюз – это погибшие Глика, Смельчаков и Моккинакки встречаются на небесах. «Сталинистка» держит в руках клубок белоснежной пряжи и зовёт возлюбленных к ней присоединиться; все трое сливаются в одно белоснежное облако; навсегда. Сталина убили, но не «боевики» Тито, а подручные Берии. Тито как будто бы уцелел (так в журнальном варианте). Впрочем, насчёт Тито нет полной ясности. А момент, между тем, актуальный. И вот почему.
Легко понять причину отрицания Джиласом социализма, он-то с юности мечтал о «демократическом социализме» и ради этого воевал в партизанах, но утвердившийся в Югославии строй не совпал с его мечтой. Кроме того, обида зэка-диссидента на Тито застила Джиласу свет. Как известно, для мышки страшнее кошки зверя нет. Из-за тоталитарной «кошки» Джилас отверг социализм вообще. Однако нынче в Белоруссии утверждается «рыночный социализм» (термин Александра Лукашенко), да и успехи социалистического Китая не позволяют согласиться с Джиласом и отказать социализму в праве на существование.
А вот позицию Василия Аксёнова в прекрасно написанном по стилю романе «Москва-Ква-Ква» понять невозможно. Я дочитала произведение 11 марта, затем включила «Радио России» и услышала в «Новостях» программы «Вести», что в Гааге умер Слободан Милошевич. Такое уточнение сделала новейшая история. Аксёнов писал текст в 2005 году, прекрасно зная (не мог же забыть!) о том, что Югославию в 1999 году бомбило НАТО. Однако в тюрьме оказались не организаторы бомбёжек, а лидер пострадавшей страны Милошевич. В Международном трибунале по бывшей Югославии (МТБЮ) его, не найдя аргументов для осуждения, уморили. Депутаты Госдумы России приняли Заявление в связи со смертью бывшего президента Союзной Республики Югославии Слободана Милошевича – отправить Гаагский трибунал на свалку.
На фоне последних событий изображение Аксёновым сталинской Москвы как исчадия мирового и исторического зла выглядит неадекватным реальности. Признайтесь, Аксёнов, что вы несколько преувеличили! Ну, в самом деле? До Сталина ли тут? В современном глобалистском мире такие «коты» разгулялись, что страсти-мордасти и московского Мюнхгаузена в «сценах 50-х годов» всё переворачивают с ног на голову.

Трапезников спешит откосить от глобализма

Читатели «Литературной России», наверное, уже оценили ум, литературный вкус и острое перо рецензента Александра Трапезникова. В СП России на Комсомольском 1 марта состоялось обсуждение его прозы – книги «Царские врата» (М., Издательство «Андреевский флаг», 2003). К названным качествам обозревателя новинок ораторы добавили «дар рассказчика» (Михаил Попов), умение вести диалог с Достоевским (Наталия Данилова), жизнелюбие (Владимир Личутин) и многое другое, неотделимое от литературного таланта. Сергей Казначеев даже удивился, почему первоклассный прозаик Трапезников неизвестен широкому читателю? Да, почему? А Василия Аксёнова знают все.
Сравнила – отмахнётся книголюб. Аксёнов получил известность в благодатную пору «оттепели», когда вся страна запоем читала книги, сметая их с прилавков. Молоденький Аксёнов – трогательный, романтический неофит – удачно вписался с «Коллегами» и прочими «исповедальными» книжками в атмосферу больших надежд. Надежды, вздохнёт книголюб, не оправдались. Вместо коммунизма мы угодили в перестройку, в «прихватизацию», в смуту. Людям стало не до книг, тем более что они подорожали, а заработки упали. Вот и не знают Александра Трапезникова, потому что не имеют денег для покупки его книг (и других молодых и талантливых писателей).
Что ж, в подсказке книголюба есть свой резон. Действительно, Трапезников вошёл в литературу в сложное «перестроечное» время, которое перестало быть литературоцентричным. Самые стойкие книголюбы читают, но их мало – кот наплакал: и нет того «шума» (термин Игоря Золотусского), который свидетельствует о крупном литературном явлении. А жаль. Роман Александра Трапезникова «Царские врата» – настоящий публицистический, антиглобалистский! Та самая книга, которую все должны читать.
Но пока парадокс сохраняется. Аксёнов держится на былой популярности; и на виду, и на слуху. Где-то в тени остаётся Трапезников. Надо их поменять местами в читательской иерархии.Руслана ЛЯШЕВА