Я дуэлянт, гидальго…

№ 2013 / 25, 23.02.2015

Владимир Иванович Доронин (1935–200?) – поэт, журналист, критик, автор неопубликованной книги стихов «Эпилоги» (сохранилась в рукописи).

Владимир Иванович Доронин (1935–200?) – поэт, журналист, критик, автор неопубликованной книги стихов «Эпилоги» (сохранилась в рукописи).

* * *

…Он выглядел, как Хемингуэй в Париже: плащ, берет, борода, импозантность. Чем и выделялся внешне в декорациях губернской Рязани. По его виду можно было сказать: поэт идёт!

«Встреча по одёжке» оказалась бы правдой – Владимир Доронин был очень сильным поэтом.

Я знала его только заочно. Мой добрый знакомый – музыкант и поэт Эдуард Панфёров – подарил первую книжечку моих стихов – «Хочу любить» – Владимиру Ивановичу в самую тяжёлую пору: когда он жил в доме-интернате для престарелых села Авдотьинка Шиловского района Рязанской области. Как отличному знатоку поэзии. В этой «обители» Доронин провёл последние годы.

Через некоторое время ко мне попали восемь машинописных листов с полнейшим разбором книжонки. Человек по собственному почину проделал немалый труд. К замечаниям Доронина возражений я не нашла бы при всём желании – а он был исключительно деликатен и всякое порицание выражал со старомодной галантностью. Форма разбора была уникальна: россыпи по тексту вписанных от руки французских и латинских фраз, цитат из стихов, изречений поэтов и писателей (Луи Арагона, Юрия Олеши); небрежное и выверенное щегольство оборотов; снайперская точность «укоров». Но только с течением времени я стала понимать, какой блеск и острота, какой критический талант скрыт за строчками этого отзыва – по правде говоря, отзыв Доронина – литературное произведение гораздо более художественное, чем его «объект».

Всё это может показаться пустяшными эпизодами. Но когда я задумала сделать очерк о Владимире Доронине, то столкнулась с тем, что все рассказы о нём – «лоскутное одеяло».

Из знавших Доронина «иных уж нет, а те – далече». Мне досталась горстка скудных сведений. Он родился 22 ноября 1935 года в Хабаровске либо Иркутске. Отец Доронина занимал высокий партийный пост и разделил судьбу многих партийных и советских деятелей той поры. В 1937 году Владимир Доронин остался без отца, а его мать в 24 часа выслали из города. Она перебралась в Спасск-Рязанский и там прожила всю войну. В Спасске Антонина Доронина бедствовала: её не принимали на работу как жену «врага народа», она отчаялась. Посадила маленького сына на санки и… спихнула с крутого берега на лёд Оки, в полынью. Санки зацепились, не доехав до проруби. Это женщина восприняла как знак судьбы и обещала: «Ну, теперь, сынок, будем жить!».

После войны Антонина Александровна переехала в Рязань и устроилась в Рязанский педагогический институт, где доросла до должности декана историко-филологического факультета. Владимир же мечтал о море и поехал в Ленинград, в мореходное училище. Но… его не приняли как сына «врага народа».

Вернувшись в Рязань, он поступил в Радиотехнический институт. Через год запрет на учёбу в военных училищах детям «врагов народа» отменили. Однако Владимир Доронин уже не захотел уезжать из Рязани. По окончании института Владимир Доронин работал в КБ «Глобус». Но от Бога он был литератором.

В конце жизни Владимиру Доронину выпали сплошные испытания: две утраченные квартиры, скитание по знакомым, ночёвки в гараже… и милость одного знакомого из облздрава, который устроил его в дом престарелых. Никто даже не знает, в каком году умер в доме престарелых Владимир Доронин! То ли в 2001-м, то ли в 2002-м… Почти безуспешно я искала изображение поэта. Отыскался всего один прижизненный снимок.

Владимир Иванович Доронин был вторым браком женат на журналистке, культурном обозревателе рязанской областной «Приокской правды» Галине Петровне Черновой (1938–2012). Он воспитывал сына Галины Петровны и рязанского поэта Евгения Фёдоровича Маркина (1938–1979) – ныне режиссёра и театрального педагога Романа Маркина. В пору брака с Черновой (до начала 80-х) Доронин активно писал для «Литературной колонки» «Приокской правды» и делал рецензии на книги, театральные постановки, даже скульптуры. Мне удалось отыскать три театральных рецензии и две печатных «критических» работы Владимира Доронина: «Сцены из хроники времён Жени Маркина», «По собственной галактике (Читательские заметки о прозе Аллы Нечаевой)». Третья ныне существующая критическая работа – отклик на мою книжку.

Но после развода с Галиной Черновой все публикации Доронина «как рукой сняло». Возможно, отсутствие публикаций и памятников его литературной деятельности – следствие не злого умысла, а отсутствия умысла доброго. Видно, никто не занялся его популяризацией…

Сам он, похоже, по завету Пастернака, «не заводил архива». Ходит упорный слух, что Владимир Доронин очень многое из написанного сжёг. А какие-то подборки рукописных стихов и прозы роздал друзьям. Так, доброй знакомой Татьяне Шиллер (дочери рязанского поэта Александра Скороходова), Доронин подарил рукопись книги «Эпилоги»: «имитацию» будущей книги, с оглавлением, нумерацией страниц, сносками, только на скверной разнородной бумаге, чернилами нескольких оттенков и скачущим почерком смертельно усталого человека, примерно за год до смерти.

Поэзия Владимира Доронина заслуживает введения в литературный оборот. Но, увы, стихотворных публикаций он или не удостоился, или они утрачены. Якобы в Рязани хотят издать его наследие. Дай Бог, чтобы так и было. Я начинаю «внедрение» Владимира Доронина в литературу с разбора его творчества, чтобы вызвать интерес к его персоне.

Публикации стихов Доронина в Рязани могли не состояться не только из-за чьей-то воли, но из-за царящего в Рязани взгляда на «хорошую поэзию». К сожалению, о поэте «местной» известности критику приходится говорить в рамках культурного контекста данного региона. В Рязани же чрезвычайно живуч миф о существовании «рязанской поэтической школы». Автор теории – литературовед Ольга Воронова. Она привела десять признаков рязанской поэтической школы. Ни один из них не определяет какого-либо отличия рязанской «традиционной» поэзии от поэзии «деревенщиков» других краёв, зато все вместе они чётко позиционируют рязанскую «деревенскую» лирику в рамках гигантской «школы» почвенничества. Этой поэтике присущ устойчивый круг тем и мотивов и «упрощённая» стилистика, порой «пародирующая» наследие Сергея Есенина. К «почвенникам-реалистам» принадлежали рязанские литературные величины: Евгений Маркин, Александр Архипов (1939–2002), Анатолий Сенин (1941–2000), Валерий Авдеев (1948–2003), и по ним «выверяют» творчество рязанских авторов до сих пор.

Вот на этом фоне 10–30 лет назад творил Владимир Иванович Доронин, «уходящая натура» – настоящий русский интеллигент, потрясающе начитанный и образованный. Его поэзия настолько «не рязанская», что есть соблазн увидеть в этом некую нарочитость, осознанный «заплыв против течения» – за что Доронин и вычеркнут из списка рязанских литераторов.

Рукопись «Эпилогов» состоит из семидесяти стихотворений и четырёх циклов: собственно «Эпилоги», «Стихи без поэта», «Tout a’ toi» («Всё для тебя» либо «Всё про тебя»), «Ремесло» и «Без определённого места жительства».

Лейтмотив книги – подведение жизненных итогов. Все стихотворения в ней плотно связаны с реальностью, в которой он пребывал, работая над книгой. Отсюда и откровенное название цикла из двух стихов «Без определённого места жительства»:

Не вижу стихов для потехи (особенно – ради бомжей), хоть днюю я в библиотеке… ночую в пустом гараже.

Рядом с исповедью «лица Б.О.М.Ж.» смотрится соломинкой, за которую хватается память, превращая окружающее убожество в сказку о Золушке, стихотворение «Розы и князь».

Отчётливое авторское начало пронизывает и несколько театральный цикл «Эпилоги». Сценической «трагедийности» придают ему апелляции к шекспировскому наследию:

О, если б от Судьбы влетело мне в средние века родиться – я ревновал бы, как Отелло, я б кровожаден был, как Шейлок, и неподкупен, как милиция. («По прочтении трагедий»)

К персоне балерины М.Н. Краевской, некогда выступавшей в Мариинском театре, и к старому, как мир, уподоблению жизни – сцене:

Наша пьеса кончается. Занавес. Перерыв от шести до восьми. Ты сыграй её, девочка, заново, да партнёра попроще возьми. Эту драму я, кажется, выносил и концовкой тебя удивил. Чей же, право, кощунственный вымысел Превращает её в водевиль?

Названию вопреки, «Эпилоги» – вовсе не одни «итоговые» строки, но и обращения в детство, например, белые стихи «Терема» – перекличка с подругой юности, «вписанная» в атмосферу древнерусской сказки с теремами, храмами, лабазами и их строителями – «Постниками да Бармами». Но внятнее всего одиночество проглядывает «между строк» Доронина вместе с постоянным ощущением отчуждённости, общественного осуждения:

И было нам не до идей да идиллий, и вряд ли искали, где легче, когда мы из грузчиков переходили в разряд городских сумасшедших. («Сонет»)

Главный признак авторского стиля Доронина – сочетание несочетаемого. С одной стороны, Доронин исключительно автобиографичен, конкретен. Большинство личных имён в стихах Доронина принадлежат реальным лицам: Мария Вардановна – учительница музыки, грузинская княжна, научившая Доронина и беглому щегольскому французскому; Оленька Чекмарёва – однокурсница; Сергей Мартынов – рязанский пианист мирового класса, много сделавший для того, чтобы в городе был открыт зал камерной музыки; Евгений Маркин и другие. Правилу называть подлинные имена Доронин изменял только ради женщин; он придумывал Прекрасным Дамам имена романтические, вроде «Греты». Земных женщин он возводил на пьедестал литературных героинь.

Художественная реальность стихов Доронина – это реальность хорошо написанной книги. Его выводит из когорты «реалистов» поэтизация бытовых явлений и фигур. Реалистичность доронинских стихов полностью искупается «антуражем», присущим только его поэтике.

Это фразы на иностранных языках в самых элементарных контекстах; это одновременное пребывание мыслью в нескольких исторических эпохах и разных мирах – материальном, памятном, фантазийном, книжном; это «ожившая» мифология, реальная для поэта больше, чем гараж, в котором он вынужден ночевать:

А смерть? Ну что ж, свиданье с Летою – Род эксклюзивных интервью. («Женщина с фиалками»)

Уникально и мировоззрение Доронина. Он романтик в изначальном, байроническом, шиллеровском, ранне-пушкинском духе: всё время ощущает себя (и экстраполирует это ощущение на своего лирического героя) одиноким в толпе и «приговорённым» к дуэли – сражению за свою честь, жизнь, право на самоопределение. Метафора дуэли пронизывает творчество Доронина:

– А как насчёт фехтования? – тоже мужское дело. – Я дуэлянт, гидальго!.. («28-е июля»)

Берём обыкновенный пистолет И целимся, благословляя порох… («Берём обыкновенный пистолет…»)

Эти стихи – ключевые в наследии Доронина. Они выражают его всегдашнюю, хоть и нелепую, в нашем-то мире в наше-то время, готовность «к дуэли» за высокую идею.

Елена САФРОНОВА,
г. РЯЗАНЬ