Война миров

№ 2013 / 39, 23.02.2015

Пресловутые «тектонические сдвиги» в истории, давно вошедшие в геополитический лексикон новейшего времени, по сути, так и не были объяснены рядовому читателю.

ГЕОПОЛИТИКА

Пресловутые «тектонические сдвиги» в истории, давно вошедшие в геополитический лексикон новейшего времени, по сути, так и не были объяснены рядовому читателю. Все высоколобые теории евразийства, глобализма и прочих премордиальных выкрутасов из области геополитики оказались не особо подтверждены художественным вымыслом, то бишь литературным текстом, в котором бы ненавязчиво, а главное популярно объяснялось, откуда в новом тысячелетии ждать незабвенную кузькину мать.

Кит или слон?

Заигрывания с футурологией в современной литературе, конечно, случались. И о том, как будет плохо, если Восток победит Запад, рассказано немало историй. Наверное, наиболее впечатляюще вышло в страшилке Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», написанной в жанре антиутопии. Там чудеса, там леший ислама бродит, и католический собор из названия романа превращён в кафедральную мечеть. Европейцы ушли в катакомбы, их дочери сданы в гарем, и лишь старые добрые подпольщики знают, как из искры возгорается пламя не только классовой борьбы, но и межрасового джихада.

Более миролюбивые, то есть уже переваренные плоды «восточного» просвещения с «западным» привкусом в своё время были предложены в античной утопии Василия Аксёнова «Москва-ква-ква», стержнем которой, по признанию автора, является миф о Тезее, а тамошняя культовая сталинская высотка на Таганке олицетворяет собой лабиринт, внутри которого разворачиваются основные события романа. Неоплатоновский город неожиданно возникает также в романе «Щастье» Фигля-Мигля, в котором присутствует фантасмагорический ландшафт Петербурга, чьи районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны, богатые с бедными живут, словно на разных планетах, а поездка из одного конца города в другой становится опасным приключением.

Немного в сторону от «восточно-западной» тематики отходит в своих «Часодеях» Наталья Щерба, но информация о путях сообщения между вышеупомянутыми автономными мирами предоставлена в её романе довольно подробно. Что же это за способ перемещения из параллельного мира русалок и эльфов в не менее фантастическую, то есть, урбанистическую реальность простых смертных? В принципе, сюжетный ход у Щербы не грешит новизной, и речь всего лишь о временном портале для перехода в иные пространства. Якобы ранее миры были одним целым, и Бог был един, но сказка плохо уживается с реальностью, богам не хватает личной паствы, и древние мастера-часовщики (у прочих авторов это масоны и прочие чернокнижники) разделили нашу цивилизацию на два мира – два образа жизни. «Один мир скроет другой, потому что разрыв времени, столь заботливо проделанный древними часовщиками, чтобы разделить Землю на две равные части, стремительно сокращается, – пророчит будущее герой романа «Часодеи». – Один мир умрёт. Исчезнет, растворится в пустоте. Обратится в нуль. Люди, города и леса, знания, накопленные тысячелетиями, – ничего не будет, как будто и не было никогда. Мир-тень навеки уйдёт в прошлое. Останется та земля, которая настоящая. Эфлара или Остала – любопытно, кто из двух окажется сильнее?»

Среди Одиссеев и Агамемнонов

Действительно, любопытно, который из миров, описываемый в нынешней «сдвинутой» словесности, выживет и победит. А если учесть, что за мифическим противостоянием грешно-языческого и праведно-секуляризованного у наших авторов скрывается классически-антагонистическая борьба между «западом» и «востоком», то и вовсе интересная получается история. Ведь что конкретно ожидает оба полюса нашей жанровой планеты под названием Утопия? «– Как и всех – притяжение двух миров, – ответствуют в романе «Часодеи». – Притяжение? – Мужчина резко выпрямился. – Поглощение, Елена. Называй вещи своими именами».

Итак, задача, как всегда, состоит в том, чтобы «поглотить» ближнего. Победить Трою и разрушить Карфаген. Этим в истории всегда занимались новые варвары, завидующие благополучию старых наций. Самих античных героев, если вспомнить, идеологическая сторона дела не особо интересовала. «Когда бы не Елена, / Что Троя вам одна, ахейские мужи?» – вопрошал Осип Мандельштам ещё в начале ХХ века. Вот и многотомная эпопея Рика Риордана о похождениях Перси Джексона – обыкновенного неблагополучного нью-йоркского подростка (а на самом деле – полубога и вершителя судеб мира) – всего лишь перетягивание геополитического одеяла из родных и милых нашему сердцу европейских палестин в безродные западные широты. И ради чего? Из чувства патриотизма и желания доказать превосходство американской мечты над тупым бюргерством прочего мира? И вот уже пёстрый ковёр-самолёт античной мифологии в эпопее Риордана перемещается вместе с центром западного могущества, находящегося, конечно же, на территории Америки. Олимп нынче висит над Нью-Йорком, а Аид издавна расположен под Лос-Анджелесом. Прокруст торгует ложами-диванами, Горгона производит садовых гномов из заезжих героев, а Море чудовищ называется Бермудским треугольником. Откуда они среди нас – все эти полубоги, кентавры и мойры, рядящиеся под бабушек возле подъезда? Неужели всего лишь родом из классики, ведь уже Николай Гумилёв в начале упомянутого ХХ века встречал и «Одиссеев во мгле пароходных контор», и Агамемнонов между трактирных маркёров»?

Литература за перевалом истории

Удовлетворить читательское любопытство, послужив своеобразным «нашим ответом» заморскому «Перси Джексону» сможет роман «Московский дивертисмент» Владимира Рафеенко. У скромного донецкого автора не в Нью-Йорк, а всего лишь в Москву дрейфует вышеупомянутая Троя, которая «переползает с места на место, будто это не город, а обожравшаяся яблоками свинья», и которую хотят разрушить современные варвары. Словом, налицо сдвиг по фазе, а также «феномен рефракции идеальных объектов». И пускай грешное при этом вновь мешается с праведным, а древнегреческая мифология смахивает на греко-римскую борьбу сюжетных ходов, по которым Троя пробирается в Третий Рим, но зато пути сообщения фабульных каналов освещены более подробно, чем в теории космического портала в «Часодеях» Натальи Щербы. Существует, представьте, Перевал историй, благодаря которому «люди и персонажи незаконно воплощаются друг в друга и утрачивают законные места, положенные для них Зевсом». Мол, до эпохи Просвещения, он работал в одну сторону, и бестолковых перерождений не было, но потом, как утверждает автор, «мир стал ветшать, идеи рационализма, идеи гуманизма, вера и безусловность, секуляризация цивилизации и всё такое прочее».

Кроме «всего такого прочего», в «Московском дивертисменте» – в отличие от эпопеи с Перси Джексоном во главе, в которой без особых улик констатируется, что «Запад прогнил насквозь, и должен быть уничтожен» – указывается на то, чем ещё, кроме похищенной красавицы Елены, прельщаются нынешние манихейские мужи. «Почему это так важно – победить Трою? – вопрошают в «Московском дивертисменте» о судьбе вечно «виноватого» города, переместившегося с недавнего времени в Москву. – Ведь дело не в том, чтобы разрушить Москву, поработить, поставить на колени, как фашист хотел. Смысл в том, чтобы её контролировать! Кто контролирует Трою этого мира, тот контролирует вину, искупление, победу, надежду, счастье, да и сам Мир!»

С одной стороны, как сказал бы Павел Пепперштейн, автор архитектурного детектива «Пражская ночь», всему виной «грубейшее нарушение антропометрических, базовых отношений с пространством», которое, случаясь в реальности (реконструкция городов-памятников вроде Москвы с Петербургом), отображается в литературе. И путешествие из античного мира в мир сегодняшний становится удобной панацеей. При этом неважно, где нынче находится дрейфующий Третий Рим – центр восточно-западной цивилизации – в Москве, Нью-Йорке или Токио (хотя, в последнем уже вряд ли – в связи с очередными «происками масонов» в виде природных катаклизмов). А вот показушное, дрейфующее процветание нынешних нуворишей, на самом деле, сигнализирует об обречённости нашего мира, превращаемого в третий, то есть, колонизационный. Обречены, как видим, и сюжетные, метафизические вселенные наших авторов, обусловленные дряхлением родных ландшафтов, как считает упомянутый автор «Пражской ночи». Какая уж тут любовь, если всё движется, перемещается, и неизвестно какая литература ожидает нас за ближайшим перевалом истории. Кибернетический, должно быть, трансреализм, и не иначе.

Игорь БОНДАРЬ-ТЕРЕЩЕНКО