Замолчать никто не планирует

№ 2014 / 39, 23.02.2015

На опубликованную в «ЛР», № 33–34, статью Романа Сенчина «Новые реалисты уходят в историю» в редакцию поступает немало откликов. Кто-то согласен с автором, кто-то жёстко протестует. Сегодня мы печатаем один из ответов – литературного критика Андрея Рудалёва.

На опубликованную в «ЛР», № 33–34, статью Романа Сенчина «Новые реалисты уходят в историю» в редакцию поступает немало откликов. Кто-то согласен с автором, кто-то жёстко протестует. Сегодня мы печатаем один из ответов – литературного критика Андрея Рудалёва.

Кадр из фильма «Географ глобус пропил»

На прошедшем недавно Венецианском кинофестивале «Серебряного льва» получил новый фильм Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Картина снята в 2013 году в архангельской глубинке. В фильме почти нет профессиональных актёров, главный герой – почтальон, который курсирует на моторке между деревнями, развозя почту. Сам Кончаловский говорит, что сценарий фильма писался по ходу съёмок с помощью камеры, которая стала его ручкой и бумагой.

Как признавался в одном интервью режиссёр, сейчас не надо искать сюжет, просто включать камеру на 24 часа в сутки, и она сама всё найдёт. Кинематограф факта, документальности. Чем не «новый реализм», который форева?

Правда, есть там один аспект, который настораживает. Когда Кончаловский говорит о своих героях из архангельской деревни, он переходит на аналогии с австралийскими папуасами или африканскими львами. То есть они, в первую очередь, привлекают своей экзотичностью. Этакие реликты из прошлого, старообрядческая семья Лыковых из тайги, о которых много писал журналист Песков. Они должны показать цивилизованному сытому комфортному миру, что в XXI веке где-то живут ещё так…

По сути, шок от суровой правды действительности в своё время вызвал и роман «Елтышевы» Романа Сенчина. При том, что это отличная книга, но многих она привлекла именно показанной безысходной жестью жизни простых людей. Этот материал и был по преимуществу почерпнут из книги – тёмная изнанка простого русского человека, зажатого невыносимыми обстоятельствами, сходящего в смерть. Именно эту простую человеческую жесть в своё время приметила литобщественность, но с точки зрения художественной поставила роман под сомнение. Его «прокатили» все ведущие литпремии. По головке погладили, а конфетку не дали.

Так получилось, что после всех перипетий с самой читающей страной в 90-е годы, литература во многом стала аутичной, она практически утратила контакт как с аудиторией, так и с реальностью, потеряла ориентацию в пространстве и времени.

Поэтому в начале «нулевых» стали много говорить о литературе документа, которая бы могла вернуть этот такт реальности, приблизить к ней язык. Печатались в толстых журналах Алексей Автократов, Алексей Ефимов, была мега-популярна в узких литкругах Ирина Денежкина, ряд других авторов, имена которых нынче и не вспомнить. Им раздавались щедрые авансы только потому, что они несли бесценную информацию документа, которой маститые литераторы по преимуществу не могли похвастаться. Тогда же новых писателей, входящих в литературу, упрекали в эгоцентричности, в том, что могут писать только исходя их своего личного опыта, и практически не способны к художественному вымыслу. Утверждалось, что их тексты больше по ведомству журналистики. Литсообщество рассматривало их, как студентов на практике, которые после несут своим руководителям данные полевых исследований. Но доверив черновую работу, в науку их пускать никто не собирался.

Ещё в 2005 году в интервью газете «Культура» (№ 50, 30 декабря) Роман Сенчин высказал свою трактовку «нового реализма», которая в его восприятии осталась неизменной до сих пор: «На мой взгляд, новый реализм – это крайняя форма реализма, тяготеющая к документалистике, к очерку, в ней очень прочна связь автора и героя. Здесь очень важна достоверность, вплоть до мелочей, до незаметных вроде бы деталей, необходим жизненный опыт автора. После десятилетия, когда термин «реализм» был в нашей литературе чуть ли не ругательным, когда писатели, так сказать, «отрывались» после времён несвободы, новый реализм, мне кажется, был просто необходим».

Литература начала XXI века прошла аналогичный путь, только в более сжатом временном отрезке, реалистическому генезису XIX века, который выстраивался в движении от физиологического очерка к социальному роману. От протоколирования окружающего бытия тот же Роман Сенчин подошёл к написанию «Льда под ногами», «Елтышевых» и «Информации». Хотя он и остался верен себе, всегда его отправная точка – реальный факт, конкретная судьба.

Полученная «новым реализмом» середины «нулевых» картинка показала, что мир разъезжается вкривь и вкось, трещит по швам. Фундамент положен на песке, а вся кристаллическая решётка не более чем атавизм. В принципе возникала романтическая ситуация конфликта с действительностью. Появляется герой – странник, скиталец, неприкаянная душа, протестная личность. Он не принимает законы и структуру мира, а потому становится в нём неустроенным. Способов самореализации немного: личная автономия, уход в себя, либо взрыв, бунт, открытое противоборство. Ситуация Паруса Лермонтова, когда он зависает в безвоздушном пространстве и самозабвенно рвётся от пустоты навстречу буре. Таков в некотором роде Саша Тишин – героя романа Захара Прилепина «Санькя». Он не пытается разнести окружающий мир в щепки, не впадает в оголтелый нигилизм. Наоборот, он выступает против отрицания. Именно поэтому в финале советник губернатора и летит в окно, а вместе с ним деструктивное отрицание российской реальности, утверждение, что здесь нет ничего. Против этого «ничего» и выступает Тишин, принеся себя в жертву. Его воля противостоит этой пустоте.

Сейчас Роман Сенчин в своей статье с двусмысленным заголовком «Новые реалисты уходят в историю» сетует на уход в историю ряда авторов. Она, по мысли Сенчина, представляет собой ловушку, из которой крайне сложно возвращаться к реальности, к себе. В этом он видит тенденцию: «В начале 00-х появились первые произведения Сергея Шаргунова, Дениса Гуцко, Захара Прилепина. И это тоже была новая проза именно в том смысле, какой вкладывал в неё Шаламов. Но пресловутое писательское развитие очень скоро повело их от себя на поиски других, другого. Других людей, другого времени. С одной стороны, это понятно и неизбежно. А с другой…» В статье Сенчин разбирает последние «исторические» романы Гуцко «Бета-самец», Прилепина «Обитель», Шаргунова «1993».

Но вот в том-то и дело, что это не бегство от реальности в историю, а подступ к ней через историю, через те ключевые моменты, которые её формировали. Как делает автор в прилепинской «Обители», который пытается выяснить, раскопать, исследовать и вместе с тем ввести свой личностный аспект вместе с образом деда. Эта история не сама по себе, она плотно привязана к нашей современности, во многом даже зависима от неё. Да и как без этого ответить на вопрос «Чего вы хотите?»

Насыщаться реальностью уже мало, необходимо пытаться понимать её, отвечать на вопросы, иначе можно впасть в крайний нигилизм. Нужно научить отрываться от её фона, в котором можно тонуть и из которого можно делать какие угодно выводы вплоть до самой дремучей конспирологии.

В трёх текстах, о которых говорит Роман Сенчин, на самом деле запечатлены узловые моменты нашего сегодня – это 20-е годы прошлого века, осмысление того кровоточащего до сих пор разлома, который прошёл по русской истории, по русским судьбам. Это 1993 год – ключевая точка, давшая вектор становления современной России и её нового разлома. Это индивидуальная судьба, личный конфликт и надлом героя, которому пришлось искусственно изменить себя по воле становящейся реальности. У всех этих книг нет ничего общего, например, с исторической безжизненной конструкцией романа «Лавр» Евгения Водолазкина. Если уж и сетовать на обозначающуюся тенденцию, то именно Водолазкина здесь и следует приводить в качестве ложного ориентира.

Все три героя книг, о которых пишет Сенчин, имеют много общего. У всех них произошёл серьёзный жизненный надлом, личная драма, которая рано или поздно приведёт к катастрофе. Съехав с жизненных рельс, герои практически не проявляют волю, живут по инерции. С волей у них большой дефицит. Все они исторические личности в том плане, что в полной мере отражают складывающуюся реальность, на которую они не могут никак повлиять.

Герой романа Дениса Гуцко «Бета-самец» Александр Топилин – «книжный выкормыш» из семьи интеллигентов начинает жить не своей жизнью, попадает в чужую орбиту, будто надевает маску. В романе Гуцко важен мотив подмены ролей. Следуя новым реалиям, которые взвихрили страну, герой идёт в бизнес, ломая себя, начинает собственное дело. Он изменил себя основного и стал «вторым», подменным. Топилин до поры пытается мимикрировать под эти новые реалии, обустроить свою жизнь под них. Собственно, здесь можно провести аналогию и с самой Россией, ставшей в какой-то момент жить чужой, не своей жизнью – нарядилась в заёмный кафтан и покалечила многих из своих сыновей. Таких как Виктор Брянцев из романа Сергея Шаргунова «1993». Совершенно определённый вектор жизни по восходящей (перспективный инженер-электронщик, приложивший руку к созданию лунохода) в один момент кардинально поменял направление и загнал его под землю чинить трубы в аварийной бригаде. Произошло то, о чём рассказал Борис Рыжий в стихотворении «Костёр», написанном в 1993 году:

Внезапный ветр огромную страну Сдул с карты, словно скатерть – на пол. Огромный город летом – что костёр, Огонь, в котором – пёстрая одежда…

Порыв ветра разметал страну, превратил её в хаос и возжёг костёр, который должен был либо всё окончательно погубить, либо выплавить новую человеческую формацию. У Шаргунова в начале романа появляется горящий троллейбус, в котором гибнет приёмная мать жена главного героя. Но пока, как пишет Сенчин, герои опрощаются. Этим они приспосабливаются к реальной действительности, но при этом становясь ей в оппозицию.

Кстати, здесь необходимо упомянуть героя книги Алексея Иванова и одноимённого фильма режиссёра Александра Велединского «Географ глобус пропил» Виктора Служкина.

Служкин внешне инфантильный герой, Иванушка-дурачок на печи, который практически не предпринимает никаких волевых поступков, апатичный пофигист. Вместо лежанки и печи у него есть балкон, на котором можно спрятаться. Все бури Служкина – внутри. Служкин – крайне противоречивый, персонаж-оксюморон, разрываемый внутренними борениями и страстями.

Если роман Иванова можно трактовать, как форму эмиграции-протеста против общественных, социальных преобразований девяностых, шок от времени, который испытывали люди и уходили в свой личный скит, замыкались в нём, то в фильме Велединского особая эмиграция героя – это экзистенциальная история, следствие его внутреннего домостроительства, противопоставленного внешней суете. Он готовит себя к чему-то большему.

Служкин чем-то напоминает и Артёма Горяинова из прилепинской «Обители», который также пребывает в ожидании чего-то большего, но это большее не произошло, так как нет поступка, одна инерция. Думается, не случайно идея написать книгу пришла на Соловках, где Прилепин был вместе с Александром Велединским, который готовился к съёмкам своего «Географа».

Наверное, вся проблема Артёма в том, что есть у его линии жизни – предопределённость, как и у СЛОНА, страны, символом которой Соловки и являются. Чтобы он ни делал, он не смог преодолеть этот рок. Слишком сильно к его телу пристаёт тюленья чекистская куртка, которую он в финале вывернул наизнанку. Если Соловки – образ России, то Артём становится образом Соловков. И будучи этим образом, он не может совершить покаяние, не может взять Евангелие из рук владычки. Хотя сам индивидуальный Артём Горяинов всеми силами к этому стремится. Лично он покаялся через свои страдания, путь которых он в полной мере должен был пройти.

Артём детерминирован волей развёртывающейся истории, её логикой. Он всецело зависим от неё, поэтому не случайно, например, Владимир Бондаренко назвал его «героем нашего русского времени». Рецензенты, разочарованные в Горяинове, скорее всего, ожидали от него какого-то яркого эффектного шага, как, к примеру, захват губернаторского здания Сашей Тишиным с товарищами в финале романа «Санькя». Эффектности от Артёма не дождались, он не пытался устроить переворот на Соловках, да и попытка бегства ни к чему не привела. Он не архитектор в отличие от Эйхманиса, который в романе обретает инфернальные черты. Артём скорее, как герой Гуцко, примеряет маски, чтобы элементарно выжить.

Артём Горяинов будто оправдывает свою фамилию, которая висит над ним злым роком, остаётся повязанный ею. При этом почему-то вспоминается герой шукшинской «Калины красной» Егор Прокудин по кличке «Горе». Определённое преображение героя всё же по ходу повествования ожидалось. Вместо этого он топчется на месте, растрачивает себя и даже теряет лицо. Он так и остался человеком без прошлого и будущего. Хотя читательские надежды, что всё это не так обречённо, присутствуют. Однако надежды надеждами, а писательская правда – совершенно другое.

Ещё одна из очевидных параллелей Артёму, которая напрашивается, является главный герой романа Сергея Шаргунова Виктор Брянцев. Если Артёма современные реалии и убийство им отца занесли на Соловки, то инженера-электронщика Виктора Брянцева вихрь событий, пронёсшийся по стране в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века, загнал под землю, из города на дачу. После погнал во время убийственных событий осени 1993 года на улицы столицы.

Виктор – типичный мужчина того времени. Он состоялся ещё в Советском Союзе, был чёткий и понятный путь развития его карьеры, была своя правда. Сам человек ясно понимал важность и необходимость дела, к которому он прилагает свои усилия. Но вот с наступлением новых реалий всё это обрушивается разом. Место важного дела всей жизни занимает иллюзия – политика, которая даёт ощущение того, что и от тебя что-то может зависеть. Именно это желание соучаствовать в общем важном деле, вырваться из-под земли, проявить свою волю и тянет Виктора на убийственные улицы осеннего противостояния. Эта улица его тянет, и с ней он будто играет, как Артём с уголовниками. В итоге Брянцев совершенно закономерно умирает на той же улице. Не от пули, не в жёсткой схватке, а от сердечного приступа – само его естество не выдержало. Умирает, чтобы потом не спиться, не наложить на себя руки – типичный финал многих людей его поколения. Внешне он, как и Артём, инфантилен, плывёт по течению, стал опустошённым. Но в тоже время он, его судьба – персонификация этого течения. Здесь история не становится фоном, на котором сама самой развивается жизнь человека и идёт параллельно ей. Они сращены друг с другом и простой человек всецело становится исторической личностью, в том плане, что в полной мере отображает её движение. Однако существенно повлиять на неё не может. Не он, а его воля – практически ничто.

«Колесо истории идёт мимо целых народов, а нас задело заживо», – говорил Мезерницкий владычке в романе Прилепина. Даже не переехало, а «намотало на это колесо». И дальше ты уже намотанный следуешь с ним, переживая такое срастворение с историей.

Во всех этих произведениях важен мотив личной воли и императива исторического процесса. Может ли человек что-то изменить или он всего лишь тень истории, раб инерции, листок, подхваченные ветром и несомый исключительно его волей?

Героям можно поставить в упрёк их историчность. То, что они отражают действительность, становясь её пассивными объектами. Эта история влияет и на настоящее, детерминирует его, подчиняя дурной бесконечности движения по кругу, как героя повести Сенчина «Зима». В том числе через неё разрастается пустыня в другой его повести «Полоса», на пути которой стал один-единственный человек.

Частный человек получил серьёзный опыт и урок разочарования в себе, в своих силах, поэтому он стал замыкаться, уходить в своё эго. К нему приходит понимание того, что он часто неосознанно выступает игрушкой, которой можно легко манипулировать. Здесь можно вспомнить роман Ольги Славниковой «Лёгкая голова». Там главному герою Максиму Т. Ермакову сотрудники государственного особого отдела по социальному прогнозированию вручили пистолет и предложили застрелиться, иначе мир погрузится в хаос. Собственно, не так откровенно, но схожее предложение поступает каждому.

На мой взгляд, герой современной литературы должен разрешить эту проблему проявления своей воли, которая может стать структурообразующим элементом нашего настоящего. Проявить он это может через внерациональные поступки, через забывание своих интересов ради общего дела. Как сделал тот же герой сенчиновской повести «Полоса», спасший десятки жизней, совершивший чудо. И не надо бояться ни истории, ни реальности.

Должен проявиться герой – простой человек, формирующий реальность, а не только отражающий своими морщинами её. Осознавший свои силы и вновь обретший чувство собственного достоинства. В произведении должно быть показано преодоление, преображение всей этой действительности, выход через ветхие ризы прогорклой жизни к осознанию важнейших традиционных аксиологических констант. В этом случае всё становится понятно и объяснимо, ведь тот же классический в формулировке «критический реализм» не только ниспровергал существующий порядок вещей, но и обозначал путь к ценностным категориям, не только, как Базаров резал лягушек, но и созидал. Необходимо не только отражение, но и преображение, а это возможно только в связи времён.

Кстати, Служкин. Он в центре мира и в центре людей, которые его окружают. При этом он воспринимает мир, как чудо. Свою философию Виктор озвучил во время открытого урока: «Живём посреди огромного континента, в самом его центре, можем сесть в лодку и доплыть до Австралии». Он, как пушкинский Елисей, идущий в поисках своей любви, то и дело повторяет обращение к стихиям: «Ветер, ветер! Ты могуч…». Возможностью соприкосновения с чудом географ поделился и со своими учениками в походе, и в итоге те также совершают чудо – самостоятельно проходят сложный Долганский порог. Через переживания чуда, через ощущение, что всё возможно, пролегает путь к свободе. К личному осознанию: «Я свободен!»

В фильме Велединского в кадр несколько раз попадает лозунг, выложенный большими буквами на набережной Камы: «Счастье не за горами». Географ – проводник к этому счастью, он пытается показать другим путь к нему. Тот путь, который мы все забыли, забившись в пыль суеты. Проводник из состояния зимы, в котором пребывают многие герои картины. Он смотрит на Каму, которую затягивает корка льда, разглядывает ржавеющие судна, покоящиеся без движения, смотрит на тонущую любовную записку и в тоже время начинает говорить о движении, о том, что при желании эта Богом забытая точка может стать и центром мира. Он как любой русский человек верит в чудо и знает, что это чудо может в любой момент явиться. В итоге эта корка зимы растапливается, после весны и чуда похода, наступает лето.

«Человека, человека дайте мне! – говорил у Гончарова Илья Ильич Обломов и продолжал: «любите его…» Велединский вместе с Ивановым и Хабенским вернули этого простого человека. Показали его обаяние. Бесконечное обаяние человека у Велединского состоит в том, что он у него живой. Он хоть и «бивень», но свободен, он обладает своей волей и отнюдь не пассивен. И вот он уже не просто историческая личность, всецело подвластная воли внешних факторов, а самодостаточная, автономная, которая видит образ иной реальности, чуда. Тот же Виктор Брянцев из романа «1993», несмотря ни на что, пребывает в ожидании чуда, жажда которого помимо реальности наполняет его жизнь.

Семь лет назад Роман Сенчин озвучивал аналогичные опасения, высказанные им теперь в статье про уход новых реалистов в историю. Тогда он написал небольшую заметку «Не стать насекомым» про «привыкание к жизни», о том как борцы с годами становятся обычными работниками в муравейнике: «Ещё два – три года назад я был уверен: вот пришло в литературу новое поколение – поколение двадцатилетних, – и сейчас начнётся. Эти ребята писали мощно, ярко, откровенно, в хорошем смысле нелитературно; казалось, их вещи способны вернуть слову вес и ценность, подарят нам новых героев, героев активных, живых, стремящихся изменить мир. Повеяло новыми шестидесятниками – Чернышевским и Добролюбовым, Синявским и Бродским. Но перелома всё не наступает. И, кажется, благоприятный момент упущен. После череды громких дебютов двадцатилетние или замолчали, или, что хуже, стали писать традиционно. Что ж, это понятно – люди взрослеют, становятся осторожнее, жизнь шлифует их, жизнь заваливает делами, проблемами, тяжестью прожитых дней».

Не думается, что эти опасения, в целом уместные, оправдались. За это время Прилепин выдал свою «Обитель», Шаргунов «1993», Гуцко «Бета-самца», Велединский снял фильм «Географ глобус пропил», да и сам Сенчин написал несколько отличных книг. И по ощущениям замолчать из них никто не планирует.

Андрей РУДАЛЁВ
г. СЕВЕРОДВИНСК