В ПОВЕРЖЕННОЙ ГЕРМАНИИ

№ 2015 / 18, 21.05.2015

Сохранившийся в Германии

интерес к сплетням

о советской литературе

 

Оказавшись в Германии, Дымшиц часто тосковал по ленинградской литературной и научной среде. Что бы он ни утверждал в письмах жене, а его всё-таки интересовали и последние писательские сплетни. В Берлине ему явно не хватало общения с бывшими коллегами.

Дымшиц ностальгировал по встречам-разговорам с Геннадием Гором, Ольгой Берггольц, Леонидом Рахмановым, Юрием Германом, Евгением Шварцем, Александром Прокофьевым, Виссарионом Саяновым, Николаем Брауном, другими ленинградскими писателями. Кому он из Берлина только не писал. Одной из первых откликнулась Ольга Берггольц.

Это сегодня послевоенная переписка Дымшица с Берггольц может вызвать вопросы. Напомню, в декабре 38-го года Ольгу Берггольц по оговору бывших алма-атинских журналистов Леонида Дьяконова и Андрея Алдан-Семёнова объявили врагом народа и бросили в тюрьму. После жестоких избиений она родила мёртвого ребёнка. Перед этим чекисты расстреляли первого мужа поэтессы – Бориса Корнилова. А Дымшиц в то время ходил как бы в комиссарах и, как считали уцелевшие лидеры ОПОЯЗа, был близок к спецслужбам. И если Берггольц, выйдя из тюрьмы, долго дулась даже на Юрия Германа, который, по её мнению, сильно подставился, взявшись сочинять цикл рассказов о Дзержинском, то она априори должна была отмежеваться и от Дымшица. А этого не случилось. Видимо, поэтесса знала больше, чем другие, раз продолжала сотрудничество с этим критиком.

Ольга Берггольц

 

20 января 1946 года Берггольц послала Дымшицу в Германию очень трогательное письмо. Она писала:

«Дорогой Саша!

Ваше письмо по иронии судьбы я получила как раз в день смерти моего отца, а было это ровно в три часа дня, – седьмого ноября. Я выступала на площади по радио с репортажем о демонстрации, а он, как говорила моя сестра, всё пытался меня слушать, хотя умирал чудовищно тяжело, очень долго, и всё понимал (врач). Агония длилась почти полтора месяца – все кругом поражались. Мы с сестрой были около него почти бессменно, и приняты были решительно все меры, в том числе был и в нужном количестве солярган, правда, наш, но врачи уверяли, что он не хуже заграничного. Но, к сожалению, все лекарства были уже бессильны. И ваша посылочка не помогла бы, даже если б она пришла гораздо раньше – сердце его было разрушено, как оказалось, очень сильно и очень давно. Но я от всей души благодарю Вас за истинно дружеское внимание, очень благодарю, оно по-человечески согрело меня в те горькие дни…

Я не могла работать всё это время, тем более, что после похорон папы довольно долго пролежала сама, что-то случилось с сердцем. И сейчас возвращаюсь к работе, к той же трагедии, по которой хочу основательно пройтись, с каким-то новым чувством, потому что смерть отца, самого близкого мне человека из всей моей родни, провела какую-то очень резкую и большую черту под большим-большим, собственно, всем предыдущим этапом жизни, и с этой черты всё видится иначе и писать надо тоже иначе… Но если мне удастся сделать с ней что-то в течение этой недели – я вышлю вам.

Дня три назад у нас в Союзе происходили выборы нового правления. Ещё когда был жив папа, мне пришлось быть на бюро горкома, где отчитывался Прокофьев и Ванин. Если б Вы знали, что я услышала о себе из «доклада» Ванина! Но не только о себе, конечно… Правда, это была чудесная автохарактеристика, которая позволила Петру Сергеевичу и другим тут же назвать «доклад» – склокой, мерзостью и т.д., но всё же вот в такой атмосфере мы подошли к выборам. Были, кстати, выдвинуты в правление Ваш лучший друг Решетов, Мирошниченко и Е.Фёдоров… Он даже прочился в секретари (у нас теперь не президиум, а секретариат из 1 отв. секр. и 4 замов). Они все трое были в полной уверенности, что их изберут. Но общее собрание писателей просто с гулом провалило всех троих. Ваша покорная слуга, к величайшему огорчению, имела из 183 голосов – 145 и таким образом прошла в правление. Прошли Прокоп [Прокофьев. – В.О.], Герман, Шварц, Браусевич, Рахманов, Катерли и т.д. В секретариате – отв. секр. А.Г. Дементьев и его замы – Друзин, Саянов, Прокофьев, Б.Чирсков. В общем, несмотря на Саянова, – всё же правление и даже секретариат вполне приличные, в партбюро тоже в основном порядочные люди, т.е. к Вашему возвращению в Союзе будет более лёгкий воздух, чем до сих был…

Вот наши мелкие союз-писательские события, не идущие в сравнение с Вашей «склокой» – там, у вас… Выбирайтесь, действительно, скорее. Большой-большой привет Гале и наилучшие пожелания. Очень рады будем видеть вас обоих у себя сразу по приезде. Юра [Макогоненко – В.О.] нежно приветствует.

Ваша Ольга Берггольц»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 797, лл. 1–1 об.).

В Москве тоже остались люди, которые сохранили к Дымшицу самые добрые чувства. Я назову только одно имя – Александра Таирова. 10 марта 1946 года этот режиссёр написал:

«Дорогой Александр Львович!

Узнали случайно Ваш адрес и хочется написать Вам несколько слов привета.

Алиса Георгиевна и я будем очень рады получить от Вас известия. Напишите нам о своей жизни, о планах, когда собираетесь на родину. Будете в Москве, обязательно повидайте нас.

Сердечный привет от Алисы Георгиевны. Дружески жму руку.

Ваш А. Таиров»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1998, л. 3).

Дымшиц сразу откликнулся, и 18 мая 1946 года из Москвы в Германию ушло ещё одно письмо.

«Дорогой Александр Львович!

Спасибо за журнал, я получил его почти одновременно с Вашим милым письмом.

После этого мне звонил приехавший от Вас капитан Вайспапир, и я собирался через него послать Вам ответ, но, к сожалению, несмотря на обещание, он больше не звонил, по-видимому ему пришлось уехать раньше предполагаемого срока. А жаль, т.к. я хотел через него послать Вам некоторые материалы, о которых Вы просите. Что касается ВОКСА, то я в их оперативность не больно верю. У них много материалов о нашем театре, но я сомневаюсь, что они Вам их пересылают регулярно, а жаль, т.к. это именно та информация, о которой Вы просите. По моему поручению с тов. Кисловой условливались обо всём и она уверяет, что все материалы Вам посылаются. Но я всё же сделаю попытку переслать Вам ещё раз подробную информацию о нашей работе.

Как всегда, и Алиса Георгиевна, и я в большой работе. За последние годы мы много работали над русской классикой и в 1944 г. показали «Чайку» А.Чехова в своеобразной новой форме спектакля-концерта, в котором большую роль играет ритмическая структура и музыкальная сущность, для выявления которой мы прибегли к музыке Чайковского. Мне кажется, нам в «Чайке» удалось найти и новую форму и донести до зрителя всю поэзию чеховской драмы и её философскую сущность.

К 30-летию Камерного театра (25.XII-44 г.) мы показали «Без вины виноватые» с Алисой Георгиевной в роли Отрадиной-Кручининой.

В 1945 г. мы показали 4 премьеры – 2 из них, пьесы, посвящённые героическому Ленинграду, «У стен Ленинграда» Вс. Вишневского и «Верные сердца» О.Берггольц и Г.Макогоненко, «Он пришёл» Дж.Б. Пристли и «Дама-невидимка» Кальдерона. И наконец, 25 декабря 1945 г., после пятилетнего перерыва – новая редакция «Мадам Бовари». Обо всех этих спектаклях посылаю Вам статьи и ежели ВОКС будет на высоте, то Вы будете полностью информированы о наших работах. В настоящее время мы усиленно репетируем (к десятилетию со дня смерти) Горьковского «Старика» и «Федру» Расина, которую мы покажем позднее. Свою статью о «Федре» я посылаю Вам тоже. Впереди предстоит ещё большая работа над новыми советскими спектаклями, которые должны быть показаны во 2-й половине нынешнего года. По русской классике будем работать «Плоды просвещения» и возможно, если удастся создать достойную инсценировку «Идиота», о постановке которого я давно уже думал. И, наконец, в более далёком будущем, но, надеюсь, не слишком далёком, «Макбет».

Как видите, программа на будущее большая, в особенности, если учесть, что всё время идёт самая интенсивная работа с современными авторами, по созданию новых советских пьес, достойно отражающих нашу великую эпоху.

Очень рад был узнать из Вашего письма, что как-то сохранились ещё люди, которых Вы можете называть приличными и передовой интеллигенцией, и что именно им памятны наши спектакли.

Очень бы хотелось узнать у Вас о жизни страны, о театрах и искусстве.

Грустно только, что, судя по Вашему письму, мы не скоро увидим Вас своим гостем. А как бы хорошо в личной беседе расспросить обо всём, да ещё за стаканом доброго вина, увы, давно мне запрещённого врачами, но для такой радостной встречи можно будет и нарушить запрет. Ну авось, всё же, если не совсем, то хоть в отпуск приедете к нам.

Алиса Георгиевна шлёт Вам самый нежный привет и пожелания поскорей выбраться к нам, к чему от души присоединяюсь и я.

Крепко жму руку.

Дружески Ваш А. Таиров.

Если, как Вы пишете, наши спектакли у Вас были бы действительно куплены, то мы могли бы подумать об этом. Конечно, инициатива должна исходить от Вас.

Ваш А.Таиров.

Напишите о себе!»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1998, лл. 6, 6 об.).

Интересовало Дымшица и то, как сложились после Победы судьбы его однокашников по Институту истории искусств, а также бывших аспирантов Ленинградского пединститута им. А.М. Герцена, с кем он вместе занимался у Десницкого. Он пытался найти следы Виталия Василевского, Алексея Метченко, Лидии Фоменко…

Одним из первых откликнулся Василевский. В апреле 1946 года он открыткой сообщил Дымшицу:

«Дорогой Саша! Я жив и здоров, чего и тебе желаю. Нового ничего нет. Николай Атаров мельком появился в «Огоньке» с незначительным рассказом. Весна холодная, а крыша надо мной худая, и я испытываю многие беды. Мой шеф настроен панически, боится перемен и увольнять меня в запас не хочет. Вот так и живём. Фетисов тебе шлёт привет. Целую!» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 890, л. 1).

Как же Дымшицу хотелось вновь окунуться в литературный мир! Но его из Берлина отпускать не собирались.

 

В ожидании новинок из Москвы

 

Проходя службу в Германии, Дымшиц поддерживал тесные связи с государственными и общественными организациями Советского Союза, которые отвечали за пропаганду достижений советской культуры за рубежом. Так, 25 января 1946 года он обратился к председателю правления ВОКС В.С. Кеменову. В своём письме критик отметил:

«Управление пропаганды СВАГ получило от Вас 2 партии литературы и других материалов с сопроводительными письмами. Очень Вам признателен и надеюсь на дальнейшее систематическое сотрудничество с Вами в области пропаганды в Германии советской культуры и искусства.

Сообщаю Вам, согласно Вашей просьбе, о распределении присланных Вами материалов:

Один экземпляр выставки «Новый порядок» передан Центральному немецкому управлению народного образования в Советской зоне оккупации и в ближайшие дни экспонируется в центре Берлина. В дальнейшем планируется перенесение этой выставки в основные города провинции.

Второй экземпляр выставки передан Правлению Социал-демократической партии и будет экспонироваться в их здании, а затем совершит турне по провинциальным правлениям Социал-демократической партии.

Учебник русского языка передан начальнику Отдела народного образования СВАГ т. Золотухину, и одновременно ему были сообщены изложенные Вами условия его издания. По этому вопросу т. Золотухин, очевидно, установит связь непосредственно с Вами.

Рукописи «Детство» Горького, «Танкера Дербента» и «Фронтовых писем» Крымова и «Двух капитанов» Каверина переданы в издательство Культурбунда «Ауфбау» и будут изданы в течение первого полугодия 1946 г.

Пьесы Горького «Егор Булычёв» и Рахманова «Беспокойная старость» переданы художественному руководителю немецкого театра имени Макса Рейнгардта (Берлин) Густаву Вангенгейму Постановки будут осуществлены в текущем сезоне. Одновременно по несколько экземпляров посылается в провинции, где также предполагаются постановки этих пьес.

Статьи, присланные Вами, переданы для напечатания в берлинские газеты «Теглихе Рундшау», «Берлинер Цайтунг», «Нойе Берлинер Иллюстрирте», «Дер Морген», «Нахт-Экспресс» и др., и частично уже появились в печати.

Материалы о московских театрах (МХАТ, Камерный, ЦДКА), о советской музыке, о здравоохранении в СССР и о жизни советского студенчества издаются в виде отдельных брошюр издательством Культурбунда – «Ауфбау» и частично появятся в виде статей в ближайших номерах журнала «Ауфбау».

Фотоматериалы будут использованы в ближайших номерах еженедельника «Нойе Берлинер Иллюстрирте» и частично уже появлялись в ежедневных берлинских газетах.

Нотные материалы фотокопируются. Присланные произведения в ближайшие дни начнут исполняться по Берлинскому радио. По несколько экземпляров нот и партитур каждого произведения передаётся в создаваемую в начале февраля прокатную музыкальную библиотеку. Ноты Эрнсту Бушу переданы.

Одновременно должен Вам сообщить, что часть присланных Вами материалов в условиях Германии использована быть не может.

Одновременно должен Вам сообщить, что часть присланных Вами материалов в условиях Германии использована быть не может.

Повесть Ванды Василевской «Радуга» своим изображением немцев может лишь оскорбить национальное чувство немецкого читателя и вместо того, чтобы способствовать росту политических симпатий к нам, будет способствовать росту враждебности по отношению к Советскому Союзу. Также политически нецелесообразно издавать в Германии превосходную повесть Горбатова «Непокорённые» (отдельные главы из неё будут опубликованы). Пьеса Корнейчука «В степях Украины» при нынешнем ничтожно малом знании Советского Союза и особенно быта колхозного крестьянства не может быть понята в Германии, не может иметь успеха и не может вызвать желательную нам политическую реакцию немецкого зрителя.

Что касается пьесы Катаева «Отчий дом», «Уральских рассказов» Осанова и Бажова и фронтового репортажа Леонида Соболева, то вопрос о постановке и издании этих произведений ещё не выяснен. О решении этого вопроса Вы будете поставлены в известность.

Очень прошу Вас продолжить присылку материалов. В первую очередь и, по возможности, скорее нам нужны:

1. Пригодные для постановки в Германии пьесы советских драматургов. Прежде всего: Шкваркин «Чужой ребёнок», «Страшный суд» и «Последний день»; Зощенко «Парусиновый портфель»; Погодин «Аристократы» и «Мой друг»; Сельвинский «Пао-Пао» и «Умка, белый медведь»; Шварц «Тень» и «Снежная королева»; Светлов «Сказка» и «20 лет спустя»; Горький «Враги»; Тренёв «Любовь Яровая»; Корнейчук «Платон Кречет»; Лавренёв «Разлом»; Вишневский «Оптимистическая трагедия»; Финн «Сашка»; комедии Раскина и Слободского, Дыховичного, Ардова и др.

Одновременно с пьесами желательно получение различных материалов, связанных с их постановками в советских театрах (эскизы костюмов и декораций, фотографии, альбомы, режиссёрские разработки, наиболее содержательные статьи и рецензии <…>

4. Лучшие произведения советской литературы за последние 10–15 лет. В первую очередь желательны произведения Шолохова, Ал[ексея] Толстого, Паустовского, Гроссмана, Катаева «Белеет парус одинокий», Ильфа и Петрова «12 стульев» и особенно «Золотой телёнок», Эренбурга «Падение Парижа» и «День второй», Левина «Юноша» и «Жили два товарища», Яновского «Всадники», Вирта «Одиночество» и др. Обязательно прошу прислать в подлиннике антологию советской поэзии, изданную к 25-летию Великой Октябрьской социалистической революции с приложением по возможности большего числа стихотворений в переводе».

Здесь надо отметить, что Дымшиц и Кеменов неплохо знали друг друга ещё с довоенных лет. Только Дымшиц в конце 30-х годов тяготел к журналам «Звезда» и «Резец», а Кеменов представлял школу венгерского исследователя Г.Лукача, которую критик считал вредной и опасной для советской литературы. Но жизнь распорядилась так, что правоверный Дымшиц оказался после войны задвинут в оккупационную зону в Германии, а Кеменов получил рычаги для управления всей советской культурой. Дымшиц считал это несправедливым, но пока ничего изменить не мог.

Не совсем доверяя Кеменову, Дымшиц в какой-то момент предпочёл работать со многими ведущими советскими писателями напрямую. В 1947–1949 годы он весьма интенсивно переписывался с Всеволодом Вишневским, Борисом Горбатовым, Ильёй Эренбургом, Ильёй Сельвинским, Евгением Шварцем, с другими писателями.

 

Нет Дымшица без огня,

или «Тень» Шварца в Берлине

 

С Евгением Шварцем Дымшиц был знаком ещё с довоенных лет. Нельзя говорить, что они прямо-таки дружили, но точно – оба относились друг к другу уважительно, хотя иногда Шварц и подкалывал критика.

Сам Дымшиц уже в начале 1960-х годов рассказал о том, как в один из дней сорокового года увидел в ленинградском доме писателей им. В.В. Маяковского небольшой самодельный плакатик: «Нет Дымшица без огня». Автором плакатика был Шварц. «Когда я уходил, – вспоминал Дымшиц, – Евгений Львович остановил меня и сказал: «Вот я вас и прославил. Но слава – непрочная вещь. Слава, как дым. Шиц! – и нет её. Заберите с собой это воззвание» (Коллективный сборник «Мы знали Евгения Шварца», Л., 1965, с. 161).

Евгений Шварц

 

Осенью 1946 года советское командование поручило Дымшицу помочь немцам сформировать репертуар для «Дойчес театра», которому позднее присвоили имя Макса Рейнгардта. На первых порах было решено приоритет отдать советским пьесам. Дымшиц подробно проинформировал руководителя театра Вольфганга Лангхофа о драматургических опытах Всеволода Вишневского, Николая Погодина, Константина Тренёва, Бориса Лавренёва, других советских авторов. Но Лангхоф в первую очередь отобрал пьесу «Депутат Балтики» Леонида Рахманова, предложил взяться за её постановку, а также сыграть роль профессора Полежаева прекрасному немецкому актёру Паулю Вегенеру.

Чуть позже Дымшиц сумел заинтересовать Лангхофа и Шварцем. Для постановки была отобрана пьеса «Тень» (у нас её перед самой войной поставил в Ленинградском театре комедии Николай Акимов).

Проблема была в том, кого назначить режиссёром. Лангхоф склонялся к кандидатуре Густава Грюндгенса. В высочайшем профессионализме этого театрального деятеля никто не сомневался. Опасения внушала биография режиссёра. Он ведь много лет был тесно связан с верхушкой Третьего Рейха. Из-за этого его сразу после войны даже посадили в лагерь. Вытащил Грюндгенса из-за решётки Эрнст Буш. Но у некоторых начальников Советской военной администрации в Германии осталось подозрение, не будет ли немецкий режиссёр заниматься вредительством и протаскивать в своих спектаклях ошибочные идеи. В этой ситуации Дымшиц не побоялся всю ответственность взять на себя.

На немецкий язык пьесу «Тень» перевела Инна Шинцман, а общую редакцию перевода осуществил Пауль Мохман.

Правда, режиссёру Грюндгенсу не всё у Шварца оказалось понятно, поэтому он постоянно консультировался с Дымшицем.

Времени на раскачку ни у кого не было. Уже 16 марта 1947 года Дымшиц из Берлина телеграфировал:

Ленинград писателю Шварцу.

<из> Берлина.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОГО МАРТА В БЕРЛИНЕ В ТЕАТРЕ ИМЕНИ РЕЙНГАРДТА ПРЕМЬЕРА ВАШЕЙ ПЬЕСЫ ТЕНЬ СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА УСПЕШНО ИДЁТ ВО МНОГИХ ГОРОДАХ

СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ = ЖЕРЕСВЕТОВ ДЫМЧИНИН

(РГАЛИ, ф. 2215, оп. 1, д. 150, л. 1).

Но не всё так было просто. Грюндгенс до последнего не мог определиться с трактовкой целого ряда сцен. 29 марта 1947 года он сообщил Дымшицу:

«Значение, которое придаётся немецкой премьере комедии-сказки Евгения Шварца «Тень» заставляет меня как режиссёра ещё до премьеры направить Вам своё мнение, причём я хочу ограничиться исключительно результатами, полученными во время репетиций.

За время продолжительной работы над пьесой непосредственно на сцене она выигрывает всё больше и больше. Двусмысленность отдельных фраз, которые сами по себе звучат довольно безобидно, во время репетиций сама собой начинает проявляться всё сильнее и сильнее. Тем не менее сегодня, за два дня до премьеры, ещё не совсем ясно, удалось ли мне в полной мере сделать более привлекательным для зрителя мир Учёного и Аннунциаты, то есть положительный мир, а не мир теней. Это объясняется, по моему мнению, следующими причинами: 1) В отличие от персонажа тени и его окружения, такого яркого и остроумного, такого интересного для зрителя, мир Аннунциаты и «живой действенный мир» Учёного не продуманы столь тщательно. Здесь мы должны больше полагаться на нашу веру, так как автору не удалось достаточно убедительно показать это через поступки обоих персонажей. В этих двух образах автор в большей степени надеется на актёров, вкладывая это в их руки. (Мировой литературе присуща эта постоянно прослеживаемая особенность, Тогда представители принципа зла выглядят ярче и красочнее, чем носители рей. Пример – Фауст и Мефистофель.) 2) К этому ещё добавляется, что русский зритель, как я полагаю, естественно идентифицируется с Аннуциатой и Учёным, и поэтому для тамошних спектаклей, вероятно, вполне достаточно тех слов и действий, которыми автор наделяет своих героев, отправляя их в путь. При постановке пьесы в Германии, особенно в Берлине (и особенно у посетителей берлинских премьер), это может оказаться не так, 3) Не особенно счастливое стечение обстоятельств в «Дойчес театре» способствует тому, что обе эти роли заняты не на все сто процентов. Свои сомнения в отношении г-жи Цюльх я выражал уже с самого первого дня. Они продолжают иметь место, но мне не удалось опровергнуть веские доводы, приводимые дирекцией театра, против ввода другой актрисы. (Хотел бы подчеркнуть, что именно г-жа Цюльх репетировала с особой серьёзностью и энтузиазмом и с учётом её возможностей весьма преуспела в этом.) То, что у меня вызывает сомнения, так это не сама актриса, а её тип. Аннуциата должна звучать так чисто, как народная песня, играться без всякого напряжения и с наивностью. Нельзя научиться её сути.

Г-н Зигмар Шнайдер, вне всякого сомнения хороший актёр, является, к сожалению, больше типом романтического поэта, с непоколебимой доверчивостью шагающего по миру, чем учёного, несущего в себе веру в добро в этом мире, подкреплённую знанием, человека, который «всегда стремится достичь большего».

Мне хотелось бы, чтобы и роль врача, как одного из наиболее важных представителей того промежуточного мира, играла бы более сильная личность. Хотя актёру и удалось показать всю противоречивость этого образа, тем не менее, мне хотелось бы, чтобы в этой роли была показана и его порочность. Интерпретация роли певицы г-жой Денк весьма убедительна, что касается актёрской игры, хотя первоначально я представлял себе этот образ немного более в духе дамских салонов, более претенциозным что ли (нечто вроде типажа актрисы Фридель Шустер)

Мне кажется весьма удачной роль принцессы в исполнении г-жи Трове. Здесь удалось добиться того, чего так хотел автор – «находиться в плену собственной атмосферы», быть без вины виноватым в результате социального порядка.

Актёр, играющий тень, несмотря на свою молодость, по-моему, неожиданно хорошо сумел решить свою задачу. Я и сегодня считаю, как и во время первой читки, что было бы неправильным поручать эту роль сильному демоническому актёру, кто бы им ни был, будь то Грюндгенс, или О.Е. Хассе, Курт Майзель или Херварт Гроссе. Как раз не демоническое, невыразительное, второсортное, как мне кажется, наиболее подходит к этой роли. (Ввод на эту роль «звезды» к тому же сдвинул бы центр тяжести пьесы самым неподобающим образом в сторону учёного.)

Остальные актёры, играющие мир теней, более или менее соответствуют предъявляемым к ним требованиям.

Сценография великолепного художника г-на Штрекера лично мне кажется слишком подробной, самодостаточной и дорогой. Но в данном случае я в интересах «Дойчес театра» поступился своими требованиями, потому что не хотел отбивать у художника охоту работать с театром. В Берлине слишком велика нехватка хороших художников-сценографов, после того как Вилли Шмидт и Рохус Глизе, бывшие до того времени нашими первыми художниками, стали режиссёрами.

Я не придерживался указания переносить действие этой пьесы, как это делается в России, в эпоху бидермайера, так как именно это время у нас в Германии является выражением мещанства, самодовольства, покоя и уюта. Думаю, что декадентское окружение тени можно лучше всего выразить в образе «fin de siecle», который нашёл своё художественное отражение в картинах французов 1890 годов от Мане до Тулуз Лотрека.

Не сомневаюсь в воздействии этого спектакля. Мои надежды направлены к тому, чтобы голоса Учёного и Аннунциаты, – иначе говоря, голоса живой и деятельной жизни, – пробились сквозь пёстрый калейдоскоп».

Это письмо в переводе Леонида Булдакова впервые было напечатано в 2002 году в немецком номере журнала «Киноведческие записки» (2002, № 59, с. 226–228).

Спустя ровно день, Грюндгенс в следующем письме добавил:

«Я бы только приветствовал, если бы перед первым представлением я мог бы ещё раз поговорить с Вами во время репетиций о спектакле.

Позвольте мне воспользоваться возможностью, чтобы сердечно поблагодарить Вас за Ваше понимание и открытость, с которой происходил наш последний разговор в кабинете г-на Лангхофа. Надеюсь, что Лангхофу и мне удалось провести пресс-конференцию в заранее оговорённом духе. К моему большому облегчению не последовало ни одной реакции, которая использовала бы моё вполне понятное, исходя из моей жизненной ситуации, решение как художника для нечестных политических инсинуаций.

Помимо этого, мне очень хотелось бы, если Вам позволят дела, при случае провести с Вами вместе время» («Киноведческие записки», 2002 № 59, с. 229–230).

В свою очередь Дымшиц старался подробно информировать о ходе постановки и премьере «Тени» на малой сцене берлинского «Дойчес театра» самого Шварца. Сохранилось его несколько писем.

Дорогой Евгений Львович!

Посылаю Вам некоторые материалы, предшествующие постановке «Тени» в Берлине: книжки – «Снежная королева» и «Тень», журнал «Современный театр», где есть отрывок из «Тени», мою статью о Вашей пьесе и высказывания режиссёра Грюндгенса (ставящего пьесу) в журнале «Театердинст».

Премьера «Тени» состоится 3 апреля в Камерном театре (филиал немецкого театра им. Рейнгардта). Отзывы прессы я вышлю Вам дополнительно.

Сердечный привет

А.Дымшиц

(РГАЛИ, ф. 2215, оп. 1, д. 150, л. 2).

<?> апреля 1947 г.

Дорогой Евгений Львович!

Рад сообщить Вам, что «Тень» прошла в Берлине с успехом поистине великолепным. Я, впрочем, был в этом совершенно уверен, бывая неоднократно на репетициях. Но премьера и дальнейшие спектакли превзошли все мои ожидания. Билеты на «Тень» перепродаются неподалёку от театра по «чёрным» ценам. Даже реакционная пресса («Тагесшпигель», «Телеграф», «Курир») и то не сумела развернуть в этом случае все свои клеветнические возможности: просипела вполголоса.

Фото спектакля я Вам ещё не могу выслать, так как режиссёр Грюндгенс запретил делать съёмки на генеральной репетиции, чтобы не тревожить актёров. Фото будут сделаны позднее и я их скоро вышлю.

Посылаю вырезки из газет. Как Вы увидите, я воспользовался данным Вами разрешением и ответил от Вашего имени на приветствие коллектива театра. Форма этого ответа, как нам представляется, для Вас вполне удобна.

Жересветов – это, как Вы и догадались, – Пересветов. И приветы ему переданы.

Получили ли Вы посланные ранее переводы Ваших пьес и предпремьерную прессу? Не откажите подтвердить получение первого и этого пакета (лучше по адресу пол. Почта 30560, мне).

Сердечно Вас приветствую.

Ваш А.Дымшиц

(РГАЛИ, ф. 2215, оп. 1, д. 150, л. 3).

Шварц был растроган. Он потом написал Дымшицу:

«Я собирался телеграфировать Вам, чтобы через Ваше посредство передать поздравления и приветы труппе и режиссёру. Но остановили меня две вещи. 1) Если «Тень» прошла неудачно, то приветы и поздравления прозвучали бы смешно. И – 2) Я никак не мог их сформулировать. Я Вас очень прошу, если всё прошло благополучно, – передайте всему коллективу мой дружеский привет в той форме, какую Вы найдёте удобной» (Мы знали Евгения Шварца. Л., 1965. С. 167).

Позже Дымшиц направил Шварцу из Берлина ещё несколько писем.

12 мая 1947 г.

Дорогой Евгений Львович!

В дополнение к первой пачке материалов о постановке «Тени» в Берлине шлю фото постановки и дополнения к отзывам прессы.

Л.Н. Рахманов написал мне о Вашей новой пьесе. Не согласитесь ли прислать мне её сюда для постановки, если она уже закончена и принята? Здесь её поставят быстро, охотно (Вас знают и ценят, как писателя) и хорошо (мы за этим посмотрим, чтобы ансамбль был удачен и проконтролируем постановку). Выслать пьесу можно ценным или заказным пакетом по моему военному адресу (полевому), который в Союзе должен быть (и который знают В.Н. Орлов и др. товарищи).

Если можно, подтвердите получение посланных мною материалов о «Тени».

Сердечный привет

А.Дымшиц

(РГАЛИ, ф. 2215, оп. 1, д. 150, л. 4).

Дорогой Евгений Львович!

Посылаю Вам отзывы прессы о спектакле «Снежная королева», который с большим успехом идёт в Берлине в театре «Дома культуры СССР».

Сердечный привет

А.Дымшиц

(РГАЛИ, ф. 2215, оп. 1, д. 150, л. 5).

7/VII–48 г.

Дорогой Евгений Львович!

В дополнение к посланным ранее отзывам берлинской прессы на постановку «Снежной королевы» в «Доме культуры СССР» в Берлине посылаю Вам вырезку из нашей советской газеты об этом спектакле.

Вашу просьбу о пиш(ущей) машинке я выполнил. Она послана с одним товарищем, поехавшим в Москву. Если он не сумеет попасть в Ленинград и вручить её Вам лично, то отдаст её для Вас Ник. К. Чуковскому. Вам придётся произвести с машинкой одну небольшую «операцию»: сменить латинский шрифт на русский. В остальном машинка вполне современная, последнего выпуска, портативная. Хочу надеяться, что она Вам понравится.

Нет ли у Вас для нас новой пьесы?

Желаю Вам всего наилучшего.

Крепко жму руку.

Ваш А.Дымшиц

(РГАЛИ, ф. 2215, оп. 1, д. 150, л. 6).

Добавлю, что режиссёр Грюндгенс всё-таки не оправдал всех надежд советского командования. Вскоре после премьеры спектакля «Тень» на камерной сцене берлинского «Дойчес театра» он переселился в Дюссельдорф и сотрудничал уже в основном только с театрами Западной Германии.

Когда Дымшиц возвратился в Ленинград, он возобновил личное общение со Шварцем. Правда, первые годы их пути пересекались не так часто. Всё изменилось в 1955 году, когда писатель и критик получили квартиры в новом доме на Петроградской стороне: Шварцу дали жильё на втором этаже, а Дымшицу – на четвёртом.

В новом доме Шварц прожил недолго. Он вскоре тяжело заболел. Дымшиц пытался поддержать его и словом, и письмами. Зная, что дни его сочтены, писатель, получив от критика очередную открытку, ответил:

«Большое спасибо всему «небольшому семейству Дымшицев. Не знаю, – извращение у меня это, или что, но ужасно я люблю получать доброжелательные письма! А я поправляюсь! Мне разрешили ходить по квартире и даже в обыкновенном гражданском костюме, а не в пижаме… Ваш Е. Шварц из команды выздоравливающих» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 2205, л. 5).

В конце 1963 года Дымшиц написал воспоминания о Шварце. Они вызвали разные оценки. Так, мемуары критика очень понравились драматургу Александру Гладкову, который в отличие от большинства своих коллег славился прежде всего независимостью суждений и своей прямотой (вот кто никогда не лебезил ни перед кем). 10 декабря 1963 года Гладков сообщил Дымшицу:

«Дорогой Александр Львович!

С большим интересом и удовольствием я прочитал Ваши воспоминания об Евгении Львовиче Шварце.

Очень часто приходится читать мемуаристов, в рассказах которых как-то стираются черты личности человека и разные непохожие друг на друга люди предстают какими-то двойниками: то ли это Пришвин, то ли Павленко.

Есть эта беда и в талантливых воспоминаниях Н.С. Тихонова: все его друзья, о которых он пишет, стали очень уж похожи на самого автора.

У Вас получился живой и неповторимый Евгений Львович Шварц.

Я знал его (хотя и не часто встречаясь) на протяжении многих лет. Могу даже гордиться, что в годы, когда о нём писали мало и не всегда хвалебно, и он сам ещё не написал своего лучшего, я, начинающий театральный критик, расхвалил его в «Литерат. газете» (за пьесу «Клад»). Было это в 1933 или 1934 году – даже страшно подумать, как давно.

От этого не забывал и когда весной 1941 года Николай Павлович Акимов привёз в Ленинград рукопись «Давным-давно» и дал прочесть её Е.Л., то он написал мне милое письмо, которое, увы, у меня исчезло (в недрах ведомства, под опекой которого я пробыл несколько лет). В 1947 годп Е.Л. пришёл в театр Комедии на читку моей пьесы «Первая симфония» (ей не так, как «Д.д.» повезло в театре – сценарий «Возвращённая музыка» – это её новый вариант, правда, довольно далеко от неё отошедший). Эта пьеса тоже нравилась Е.Л., и он даже считал её «лучше», чем «Давным-давно». Встречался я с ним и в 1942 году, когда он некоторое время жил в Москве после эвакуации из Лн-да (или в 1943?). У него руки дрожали сильнее, чем всегда. Был я у него несколько раз и в Ленинграде, но не в той квартире, которую Вы описываете, а если не ошибаюсь, на канале Грибоедова. Помню какую-то кошку с удивительно гордым характером, которую Е.Л. гладил, не спуская с рук <…>

Когда я читаю, то, что мне нравится, мне всегда хочется одного – побольше и поподробней. Это единственная претензия, которую я могу Вам предъявить» (РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 993, л. 7).

Отметил мемуары Дымшица и Юрий Герман.

«Дорогой Александр Львович! – писал Герман в конце 1963 года. – Вы даже представить себе не можете, сколько радости доставила нам – друзьям Е.Шварца и всегдашним поклонникам его удивительного таланта – Ваша статья о нём.

Отличная, умная, сильная статья. И как хорошо, что в добром Шварце Вы разглядели то, чего даже многолетние друзья покойного Е.Л. в нём не примечали и что было одним из основных движителей его доброго таланта: гнев! Евгений Львович умел яростно ненавидеть, а Вы удивительно тонко это подметили.

Извините, что лезу не в свои дела, но уверен, что этим очерком-статьёй Вы не «закруглите» тему Шварца. И, когда будете её развивать, может быть, Вам пригодится такой факт: в начале 41-го, т.е. в начале войны Е.Л. САМ пришёл в военкомат на предмет «неполучения» им повестки. Помните, у Е.Л. были припадки т.н. «солнечной экземы» – поэтому лоб Шварца был перевязан как у раненого. В военкомате же ему предложили расписаться в какой-то ведомости. Одной рукой он взял другую за кисть и стал выводить свою подпись (У Вас замечено, что у Е.Л. дрожали руки). Но это было нечто невероятное – на протяжении нескольких минут он никак не мог расписаться. Тогда писарь ему сказал:

– И куда Вы-то, папаша, собрались? Управимся с фашистами и без таких инвалидов!

Женя ответил:

– Я не инвалид. Это когда я пишу – у меня руки дрожат, а когда СТРЕЛЯЮ – никогда!

Может пригодится?

Написать бы Вам книжку про Шварца. Кстати, я хорошо знаю, что он Вас очень любил. Если не ошибаюсь, Вы в трудные для него времена каким-то способом помогли ему купить пишущую машинку и Е.Л. очень этим хвастался. Не машинкой, а тем, что для него СТАРАЛИСЬ. Он ведь ох как был не избалован!

Будете в Ленинграде – повспоминаем. Мы с женой близко и хорошо, много лет знали Женю и знаем такое, что очень может Вам пригодиться. Кстати, ещё массу знает Г.М. Козинцев».

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 980, лл. 8, 8 об., 9).

В другом письме, отправленном уже 17 января 1964 года, Герман продолжил тему Шварца. Он писал:

«Несколько слов о Вашей работе над темой, связанной со Шварцем. Я уже Вам писал, какой это имеет успех даже у людей, совсем Вам чужих. Теперь некоторые соображения: когда Вы приедете в Ленинград, Вам непременно нужно поговорить подробно с Л.Н. Рахмановым, с А.И. Пантелеевым, с Н.Н. Кашеверовой, с Н.П. Акимовым, а в Москве с А.А. Кроном, Д.С. Даниным. Это люди, которые ХОРОШО и БЛИЗКО знали Шварца, да и я многое о нём знаю и, когда Вы приедете, то нам непременно надо будет ДОЛГО про него поговорить. Татьяна Александровна знала Е.Л. издавна, ещё совсем молодым – это тоже интересно. Разумеется, ни о каких ссылках на нас в Вашей работе не может быть и речи, ибо как только Вы начнёте ссылаться, то работа примет уныло-академический характер и исчезнет её очарование «Доброго человека из Ленинграда». Всё должно идти от Вас – от литератора, друга и доброго соглядатая, тогда Женя и будет живым»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 980, лл. 6, 6 об.).

Не понравились же воспоминания Дымшица о Шварце Лидии Чуковской и Л.Пантелееву. «Ну, конечно, Дымшиц плох», – подчеркнула Чуковская 19 июля 1966 года в письме Пантелееву. «И жаль, что Е.Л. и с ним ходил гулять, и для него острил», – с раздражением заметила она. Пантелеев пошёл дальше. Он назвал Дымшица Хлестаковым, который в своих мемуарах якобы всё соврал.

И кому верить? Скорее – дочери Шварца. А она в своих письмах Дымшицу постоянно благодарила критика и за добрую память об отце, и за помощь в отстаивании интересов наследников драматурга перед издателями.

Что ещё? Увы, продолжать писать воспоминания о Шварце Дымшиц не стал. Книги о замечательном драматурге Юрий Герман от критика так и не дождался.

 

Ажиотаж вокруг

Константина Симонова

 

Дымшиц, когда служил в Германии, помогал не только Шварцу. Он очень много сделал и для Константина Симонова, Леонида Рахманова, Бориса Горбатова, Ильи Сельвинского, других писателей. В подтверждение приведу одно из писем Сельвинского. 13 марта 1946 года известный поэт писал:

«Уважаемый т. Дымшиц!

Недели три тому назад я отправил Вам по указанному т. Тюльпановым адресу пьесу «ПАО-ПАО». Комитет по делам искусств сообщил Вам об этом телеграммой. Теперь посылаю «Умку – Белого медведя» в новой редакции. Если будут нужны какие-либо поправки, исправления и пр. – сообщите. До мая я, по-видимому, буду в Москве.

Что касается переводчика, то я рекомендовал бы для своих вещей Гуго Гупперта (он сейчас как будто в Вене). Гупперт уже переводил мои лирические стихи и очень неплохо справляется с моей формой.

Жду Вашего ответа

уважающий Вас

Илья Сельвинский

Москва. Лаврушинский 17 кв. 44

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 1905, л. 1).

Правда, Сельвинский большого отклика у немцев не вызвал. Им в большей степени оказался интересен Симонов. А всё началось опять-таки с Дымшица.

Константин Симонов

 Уже в 60-е годы Дымшиц вспоминал, как поздней осенью 1946 года он показал художественному руководителю берлинского театра им. Макса Рейнгардта Вольфгангу Лангхофу пьесу Симонова «Русский вопрос». «Лангхоф, – рассказывал критик, – живо заинтересовался пьесой о «двух Америках» – демократической и капиталистической. Он предложил, чтобы мы вдвоём создали черновой немецкий перевод «Русского вопроса». Лангхоф приезжал ко мне в редкие у нас общие часы досуга, и мы начерно, не вдаваясь в стилистические тонкости, перевели пьесу Симонова. «Да, – сказал Лангхоф, – я уверен, что эта пьеса – то, что нам нужно». И он передал рукопись переводчику, который основательно поработал над нашей черновой редакцией и над передачей особенностей оригинала, создавая настоящий литературный перевод пьесы.

Вскоре в Немецком театре начались репетиции «Русского вопроса». Проходили они в нервозной обстановке. Представители американской администрации в Берлине всячески старались сорвать эту постановку. Обращались с протестами в нашу администрацию. Угрожали Лангхофу, накануне спектакля вывели из строя нескольких актёров. Действовали примитивными средствами: вызывали артистов, проживавших в Западном Берлине, и грозили им репрессиями. Пришлось Лангхофу пойти на замены, – ввод новых исполнителей отсрочил премьеру. В конце концов спектакль состоялся, премьера вылилась в сенсацию, на всех улицах возле театра стояли жаждущие попасть в зал и просили «лишний билетик». Ловкие спекулянты перепродавали билеты за большие деньги. Американская администрация ничего положительного не добилась. Её поведение убедительнейшим образом проиллюстрировало обличительные мотивы пьесы «Русский вопрос». Она действовала подобно тому боссу в пьесе, который грозил расправой прогрессивному журналисту и зловеще запугивал инакомыслящих» (А.Л. Дымшиц. Избранные работы. Том 2. М., 1983, с. 452).

После Лангхофа пьесу Симонова «Русский вопрос» поставили также немецкие театры в Магдебурге, Гере, Галле, Дрездене, Коттбусе, Эрфурте, Шверине и Бранденбурге. Докладывая 5 августа 1947 года в Москву, о возникшем в Германии вокруг спектакля по этой пьесе ажиотаже, начальник Управления СВГАГ Тюльпанов отметил:

«Русский вопрос» был принят к постановке немецким театром им. Макса Рейнгардта в декабре 1946 г. и анонсирован в планах театра в начале текущего года. Пьеса была с большим интересом встречена в театре, правильно понята ансамблем исполнителей и художественным руководством театра. (Художественный руководитель – Вольфганг Лангхоф, завлит – старейший немецкий театральный критик – Герберт Йеринг, режиссёр спектакля – доктор Фальк Харнак.)

Однако уже в ходе репетиций выяснилось, что представители американской военной администрации в Германии и в Межсоюзной комендатуре Берлина пытаются оказать давление на театр, чтобы заставить его отказаться от постановки «Русского вопроса» как пьесы якобы антиамериканской. Были пущены в ход самые разнообразные методы воздействия: актёрам грозили выселением с квартир (многие живут в американском секторе города), занесением их имён в «чёрный список», в одном случае даже арестом (актрисе Лоле Мютель, прибывшей из Швейцарии без пропуска через американскую зону, но с ведома и согласия американских властей, американский офицер пригрозил арестом, если она не откажется от роли; Мютель пришлось освободить от роли). Из американских кругов был пущен слух, что американские власти будут протестовать против спектакля, добьются через Контрольный совет его запрещения и наказания театра «за попытку критики одной из оккупационных властей». Работа театра в этих условиях была очень трудной. Незадолго до премьеры пришлось заменить исполнительницу главной женской роли (ввести вместо актрисы Мютель актрису Стэллу Текстор). За неделю до спектакля один из исполнителей (Вольфганг Лукши) заявил, что просит созыва всего ансамбля на совещание, чтобы разобраться в сложившейся обстановке и выяснить, нет ли среди актёров разногласий, о которых много говорят и пишут в прессе. Такое совещание было проведено, длилось около 7 часов и выяснило полное единодушие ансамбля в оценке пьесы и поддержке решения художественного руководства театра о принятии пьесы к постановке. Вольфганг Лангхоф и режиссёр Харнак проявили твёрдость и последовательность в отстаивании пьесы от нападок американцев и реакционной части берлинской прессы. Лангхоф дал по радио и для прессы интервью, в котором мотивировал своё решение принять «Русский вопрос» к постановке и характеризовал это произведение как пьесу о дружбе советского и американского народов в борьбе против реакции в Америке. Харнак в ряде интервью, данных печати, заявил, что пьеса эта говорит о любви и уважении автора к прогрессивной части американцев и может быть воспринята, как антиамериканская только реакционерами.

22 апреля газета американской военной администрации «Ди нойе Цайтунг» в своём берлинском выпуске заметкой под названием «Вопрос такта» дала сигнал реакционной печати для нападения на пьесу и театр. Было сообщено, что американцами подан протест против спектакля, что протестует американский директор Управления по контролю над информацией в Германии бригадный генерал Роберт А.Мак-Клюр (о котором ранее уже было сообщено в прессе, что он уходит с поста и покидает Германию).

Сообщение об американском протесте было немедленно подхвачено другими газетами западных секторов Берлина. Газета «Телеграф» (британская лицензия) сообщила, что следует ожидать вручения протеста американским комендантом Берлина полковником Хоули. (При этом ни до, ни после этих сообщений с американской стороны никаких протестов сделано не было, если не считать просьбы члена Культурного комитета при Берлинской комендатуре подполковника Леонарда к его советскому коллеге на заседании от 17 апреля дать 24 апреля ответ о том, не сочтёт ли возможным советская сторона отказаться от постановки «Русского вопроса» в Берлине.) Газета «Дер Тагесшпигель» выступила 25 апреля с большой статьёй «Русский вопрос» (политика, театр, пропаганда)», в которой резко нападала на пьесу и автора, на немецкий театр и его руководство и цитировала статьи о московской постановке пьесы из реакционной печати Америки. Газеты «Дер Курир» (Французская лицензия) и «Социал-демократ» (британская лицензия) сразу же присоединились к кампании против «Русского вопроса», повторили измышления «Телеграфа» и «Тагесшпигеля» о мнимом американском протесте и о том, что многие актёры якобы отказались от ролей в пьесе Симонова. При этом газета социал-демократической партии взяла под защиту прессу Херста от советской критики и призвала актёров к саботажу и срыву спектакля. Гамбургская газета «Ди Вельт» (зональная газета, издаваемая англичанами) также поместила сводку инсинуаций, возникших по инициативе американской прессы в Берлине.

Такая тактика американского командования и реакционной прессы Берлина по отношению к пьесе «Русский вопрос» дала демократической прессе Берлина возможности не только широкой пропаганды пьесы Симонова, но и лишний козырь для обличения реакционного существа так называемого западного типа демократии.

Издательство «Бруно Хеншель и сын» выпустило отдельным изданием пьесу Симонова тиражом в 30 тыс. экз. Книга разошлась за 2 дня, сейчас издательство даёт второе издание, иллюстрированное. Журнал «Театр современности» и газета «Берлинер Цайтунг» напечатали отрывки из пьесы. Информационный журнал «Театральная служба» поместил сводку цитат из статей о «Русском вопросе», появившихся в советской прессе. Газета Советской военной администрации «Теглихе Рундшау» напечатала 27 апреля статью «Человек с чистой совестью», где, ответив на нападки реакционной прессы Берлина, широко процитировала статьи Н.Степанова из журнала «Театр» и И.Альтмана из «Литературной газеты», посвящённые «Русскому вопросу».

Газета «Берлинер Цайтунг» откликнулась на вышеупомянутую американскую заметку «Вопрос такта» статьёй «Правда нежелательна», в которой сопоставила сообщение об «американском протесте» против «Русского вопроса» с заявлением ряда американских и британских журналистов о том, что им запрещают писать правду об СССР. Газета «Нахт-Экспресс» (26 апреля) и «Берлин ам Миттаг» (25 апреля) в остроумных фельетонах высмеяли антидемократическую сущность попыток протеста против социальной критики, содержащейся в пьесе Симонова. 1 мая газета «Теглихе Рундшау» напечатала сообщение о том, что слухи об американском протесте, пущенные рядом газет, не подтвердились, что ни генерал Мак-Клюр, ни полковник Хоули протестов не представили. В тот же день «Берлинер Цайтунг» напечатала опровержение Немецкого театра относительно появившихся в печати слухов об отказе ряда актёров играть в «Русском вопросе».

Параллельно с Немецким театром над пьесой Симонова работал Берлинский Дом радио. Из «Русского вопроса» литератор Курт Науэ сделал очень удачную радио-пьесу «Мистер Смит пишет книгу», продолжительностью в 1 час. Её поставил режиссёр Ханнес Кюппер с участием ряда незанятых в спектакле артистов Немецкого театра (среди них выдающиеся актёры – Вальтер Рихтер, Зигмар Шнейдер, Эрнст Затлер). Радио-пьеса была передана в первый раз сразу же после окончания премьеры в Немецком театре и затем повторена 8 мая.

3 мая в Немецком театре состоялась премьера «Русского вопроса». Театр был переполнен, вокруг здания стояла толпа желающих получить билеты. Билеты перепродавались какими-то спекулянтами на Унтер ден Линден за 500 марок».

Далее Тюльпанов подробно рассказал о том, как спектакль Лангхофа оценила печать. Он сообщил:

«В оценке пьесы и спектакля берлинская пресса сразу же разделилась на два резко противоположных лагеря. Американский журнал «Старз энд страйпс» для характеристики этих двух лагерей перепечатал выдержки из статей газеты «Телеграф» (автор – редактор газет Арно Шольц) и газеты «Тэглихе Рундшау» (автор Вольфганг Харих, которого американский журнал называет «официальным театральным критиком Советской военной администрации»). Эти две статьи явились первыми (опубликованы 4 апреля) и вместе с тем диаметрально противоположными откликами на премьеру. Харих хвалит пьесу, правильно характеризует её идейное содержание, называет её актуальной для Германии (в плане воспитания новой немецкой демократии), высоко оценивает мастерство автора и психологически воспитательное значение показанной в пьесе борьбы характеров. Арно Шольц именует пьесу «тенденциозной стряпнёй», «клеветой на Америку», «антихудожественной агиткой», поносит театр, поставивший пьесу, заявляет что «политика на театре» ещё так далеко никогда не заходила, что актёры настолько опозорили себя, играя в этой пьесе, что он не желает называть их имён. (При этом Арно Шольц сознательно исказил несколько цитат из пьесы, в частности, последние слова пьесы представил так: «Наряду с сегодняшней Америкой есть ещё Америка Авраама Линкольна и Франклина Рузвельта».) Основные положения этих статей в различных формах варьируются в прессе. Аргументация «Телеграфа» повторена в «Тагесшпигеле» (от 6 мая), где один из редакторов Вальтер Карш поместил одновременно 2 статьи: передовицу (в ней он в грубой форме угрожает Вольфгангу Лангхофу, что ему ещё придётся ответить когда-нибудь за постановку «антиамериканской» пьесы) и театрально-«критическую» заметку в «Шпандауэр Фольксблат» (газета по британской лицензии, также поместившая 5 мая передовицу вместо рецензии); в «Ди нойе Цайтунг» (6 мая, статья Фридриха Люфта, который не столько занимается политической «полемикой», сколько старается доказать, что пьеса антихудожественна и сделана в «чёрно-белой» манере). В более сдержанных выражениях отрицательное отношение к пьесе выражено в газетах «Ди Вельт» (здесь даже признаётся, что Симонов сумел год тому назад многое предвидеть в будущей политической эволюции правящих кругов Америки), «Дер Курир», «Дер Абенд» (американская лицензия), журнал «Зи» (американская лицензия). Грубо-клеветнической статьёй, антисоветской, как и статьи «Ди нойе Цайтунг», «Дер Тагесшпигель», отозвалась на премьеру и газета «Социал-демократ» (6 мая), требующая в унисон с Арно Шольцем, чтобы сцену не превращали в трибуну для политической дискуссии.

Положительные статьи (в духе вышеупомянутой статьи Хариха), раскрывающие политическое содержание и художественные достоинства пьесы, дали газеты: «Берлинер Цайтунг» (6 июня, критик Пауль Рилла); «Трибюне» (5 мая, орган свободных немецких, профсоюзов, критик Эрвин Райхе); «Нойе Дойчланд» (6 мая, орган Социалистической единой партии, критик Фриц Эрпенбек); «Берлин ам миттаг» (6 мая, критик Герберт Вендт); «Нахт-Экспресс» (5 мая, редактор газеты Рудольф Курц); «Юнге вельт» (7 мая, критик Рудольф Гройлих) и журналы «Старт» (от 9 мая, орган Свободной немецкой молодёжи, критик Гергард Хартвиг) и «Фюр дих» (от 11 мая, орган Союза женщин, критик Вель, поместивший интересную статью «Джесси и Мэг – две женщины, два типа»). Почти во всех этих статьях подчёркнут антидемократический характер действий тех, кто пытались протестовать против постановки пьесы Симонова. Так, например, критик журнала «Зонтаг» (орган Союза культурного и демократического обновления Германии – Культурбунда, 11 мая) Вальтер Леннинг пишет: «В этой пьесе нет ни одного места, где ведётся полемика против политической и экономической систем Америки… Если у кого-то даже возникло мнение, что деятельность прессы Соединённых Штатов рассматривается здесь слишком односторонне, то лучшим (и, кстати сказать, единственно демократическим) ответом было бы спокойное выжидание того, как пройдёт обсуждение такого изображения».

Интересна позиция, занятая в отношении пьесы Симонова газетами двух буржуазных партий «Нойе Цайт» (орган Христианско-демократического союза) и «Дер Морген» (орган Либерально-демократической партии). Обе газеты совершенно не участвовали в борьбе, разыгравшейся перед премьерой. После премьеры «Нойе Цайт» в оценке пьесы и спектакля присоединилась к реакционной прессе, заявив, что «нам, как немцам, не следует вмешиваться» в советско-американскую идеологическую, дискуссию (газета от 6 мая). «Дер Морген» (6 мая), наоборот, поместила статью Альфреда Мадерно, отмечающую большую положительную роль пьесы Симонова в деле борьбы за мир, против поджигателей новой войны, и художественные достоинства пьесы.

11 мая газета Советской военной администрации «Теглихе Рундшау» в большой обзорной статье дала объективную оценку борьбе вокруг пьесы Симонова в Берлине».

В общем, «Русский вопрос» Симонова прошёл на немецких сценах с полным триумфом. И в этом была заслуга не только Лангхофа и немецких артистов. Свой вклад в успех внёс и начальник отдела культуры СВАГ Александр Дымшиц.

Продолжение следует

 

Вячеслав ОГРЫЗКО