Владимир КРУПИН. ПЕСОК В КОРАБЕЛЬНЫХ ЧАСАХ

Рубрика в газете: Рассказ, № 1974 / 16, 19.04.1974, автор: Владимир КРУПИН

Читатели, этот рассказ наверняка один из многих для вас. Но, коль уж вы собираетесь его прочесть, я осмелюсь остановить ваше внимание: вы становитесь соучастником не столь редкого, однако знаменательного события – рождения нового автора. И соучастником, и… судьёй, потому что последнее слово в оценке любого писателя всегда за читателем.

Если же говорить о Владимире Крупине, то бесспорно, на мой взгляд, одно – он обладает своим взглядом, своим отношением, что принято называть в обиходе несколько подзатасканным словом – самобытностью. Самобытность эта идёт от пережитого, от биографии человека, который родился в глубине России, чьё детство легло на голодный конец войны, на тяжёлое послевоенное время, кому пришлось пробиваться к образованию, к культуре, рассчитывая только на свои силы. Что ж, признание самостоятельности – лучшая похвала для писателя. И не только для писателя.

Остаётся добавить, что рассказ «Песок в корабельных часах» входит в книгу «Зёрна», которая выйдет этой весной в издательстве «Современник».

Владимир ТЕНДРЯКОВ

---

Владимир КРУПИН

 

ПЕСОК В КОРАБЕЛЬНЫХ ЧАСАХ

 

«Ты некрасивая», – сказало ей зеркало, и она поверила. Поверила зеркалу и разбила его.

Но зеркал много, одно разбила – другое скажет: ты некраси­вая.

Мама услышала звон стекла, вошла и спросила:

– Что такое?

– Оно упало и разбилось, – ответила Таня. – Это к несчастью, я знаю. – И она заплакала и сказала маме: – Мам, я такая некрасивая!

– Ну кто это тебе сказал, дочка? Ты очень даже ничего.

– Ничего – пустое место. Я дурнушка.

– Таня!

– Что Таня? Что Таня? – перебила Таня. – Всем родителям свои дети хороши, а зеркало разбилось к несчастью. Я хотела гадать, я знаю, как гадать, – надо в сумерки зажечь свечку, расчесать волосы и долго смотреться, тогда уви­дишь суженого. Но я увидела только себя, даже противно!

– Как ты много знаешь! – улыбнулась мама. – Это не летом, а на старый Новый год раньше гадали. А ты опять выводила вес­нушки?

– Опять. Но их не вывести, и лицо у меня рябое.

– Перестань, – приказала мама. – Иди я тебя поцелую, успокойся.

– Нечего меня целовать: не маленькая.

– А раз не маленькая, так разную глупость на себя не напускай. Собери осколки.

– Разбитого стекла не склеишь, – мудро ответила Таня. – А если и склеишь, всё равно останутся трещины. Тебе что, зеркала жалко? Вот заработаю и куплю тебе трельяж. Сиди и кремься.

– Фу! – сказала мама. – Какие слова: «кремься». И в кого ты уродилась?

– Не в тебя, не в тебя, – успокоила Та­ня, – ни в мать, ни в отца, в прохожего молодца!

– Фу! – возмути­лась мама. – Ты хоть понимаешь, что ты мелешь?

– Мели Емеля – твоя неделя, – отрезала Танька и так как в дверях стояла мама, то вылезла в окно.

«Я некрасивая» – написала Таня щепочкой на песке у моря.

Шшшутишшь, – сказала волна.

– Если бы! – ответила Таня волне и села на камень, подобрав ноги, обхватив колени кольцом рук.

Я люблю Таню. Она ходила босиком по свежим половикам. Она не могла управиться со своими рыжими волосами, ни один гребень не брал их, и она хотела отрезать косы.

– Танька! – сказал я. – Не отрезай. Смотри мне! Отрежешь – обижусь.

Я уехал тогда в армию, и много дней прошло, «протекло, как песок в корабельных песочных часах».

Я ли был тогда? Что осталось от меня, того?

Сидит Таня на камне, сидит моя Алёнушка, счастье моё рыжекосое.

– Ты трус, и над тобой все смеются, – сказали Серёге маленькие пацаны.

Если и сопляки так сказали, ему осталось одно: повеситься, застрелиться и прийти на собственные похороны, и посмотреть, как плачет мать. Кто бы ещё заплакал над ним?

Нет, и на свои похороны не следовало приходить: труса не пожалеет и родная мать.

– Тебе с девчонками сорняки полоть, а не со скалы прыгать. Сидишь на скале, как дурак, небось боишься?

– А ты прыгнешь? – спросил Серёга.

– Надо будет, прыгну, – отвечал вожак ребят Владька. – А вот ты прыгни. Кишка тонка? Ну прыгни, прыгни!

Не прыгнул Серёга. Подошёл к обрыву и не прыгнул. Ударилась внизу о камень волна, крикнула: «Эх!» – и опала.

«Трус я», – сказал себе Серёга и подумал: «Он застонал, как человек». И ещё подумал: «Ну и пусть!»

Раз такое дело, раз назвали трусом – соберет он свои вещички и уедет.

Но допоздна пели и танцевали у палаток, и Серёга решил тогда подождать. А пока ждал, уезжать передумал.

Ведь никто не знал, что он встречал солнце. Все спали, когда он шёл на скалу. Чтоб не подумали чего, брал удочки. Сидел и ждал.

И солнце появлялось. Невидное вначале, светлой, ровной лентой на тёмном просторе серого Таманского пролива. Потом вспыхивало, резало пролив пополам, и всё, что попадало в луч между солнцем и Серёгой, теряло очертания.

«Печальный демон, дух изгнанья… – думал Серёга. – Чёрта с два, хоть и Владьке отсюда сигануть: башку сломаешь!».

Таня посидела в ароматной теплоте позднего вечера, посидела и решила подольше не идти домой: стыдно.

Ей хотелось к палаткам, к шефам из города, но что с такими веснушка­ми идти к чужому веселью?

Темнота была прозрачной в ту ночь. Не стало солнца – оказалось, что луна высоко, и луна не успела посветить, как стала растворяться в рассвете.

Таня вскочила, ополоснула лицо прохладной, в пузырьках водой и побежала на высокое место встречать солнце.

«Люби меня ночью! И будет светло, как днём! А если не любишь – потемнеет день. Люби меня!»

Вот примерно такие слова были в нерусской песне, которая звучала в то лето по всему побережью.

Немногие знали слова, но очарование музыки говорило о любви.

Собственно, всё в мире говорит о любви. Послушайте, как стрекочут кузнечики в зените дня во ржи, как шуршат сухие колокольчики на влаж­ных полянах.

Послушайте, как кричат ночью друг другу встречные поезда.

Запрокиньте лицо – разве не об этом говорят огни самолётов со звёздами?

Таня взбежала на скалу и услышала ветер. Внизу, в полумраке, медлен­но плескалась вода.

– Ой, – увидела она Серёгу.

Серёга встал. Они молчали и смотрели в одну сторону. На горизонт натянуло тучи, рассвет затягивался.

– Вы пришли встречать солнце? – спросила она. – Простите, я не знала, что это ваше место, я уйду.

– Рыбачить я, – ответил Серёга. – Не уходите: уже поздно переходить куда-то.

– А который час? А у вас есть ча­сы?

– Есть, – соврал Серёга. – Только они не идут. В палатке.

– А у меня дедушка говорит: часы для красы, а время по солнцу.

Они опять помолчали, не глядя друг на друга.

– А вы сюда приехали помогать? – спросила она.

– Да. А вы здесь живёте?

– Да. А я вас что-то не видела.

– Я не на прополке.

– А-а. А ваши девчонки некоторые плохо полют: сорвут вершинку, а корень оставят. Что это за работа? Видимость одна. До первого дождя.

– Не умеют они ещё. Научатся.

– Долго что-то они учатся. Вы когда уезжаете?

– Завтра вечером.

Она решила уйти, раз он молчит.

– Не будет сегодня солнца. Это я виновата – невезучая. До свидания.

– До свидания, – угрюмо ответил Серёга. – А как вас зовут?

– А зачем вам? Таня. А вас?

Тут Серёга посмотрел на неё и засмеялся:

– Чего тебе солнца ждать: ты сама – как солнце.

Она отвернулась.

– Ты что, из-за веснушек обиделась? Подумаешь! У нас одна лицо платком закутывает, боится загореть, думаешь, лучше?

– Не знаю, может, и лучше.

– Да ничуть.

Солнце не может задержаться: оно освещает не только нашу планету. Но на каждой планете могут быть какие-то (временные) препятствия, мешаю­щие теплу и свету дойти до поверхности. Например, над той частью нашей планеты, где стояли Сергей и Таня, в тот день: были тучи. Но солнце взошло и там. Потеплело и посветлело.

Таня подошла к обрыву, заглянула вниз:

– Тут глубоко. С ручками. Тут Лермонтов чуть не утонул.

– Ну да?

– Вот и ну да. Читал «Тамань»?

– Нашла чему верить – книжкам.

– Но я же знаю.

– Докажи.

– Докажу.

– Чем докажешь?

– Чем надо, тем и докажу.

Вода внизу под обрывом вздымалась и опадала, будто кто-то покачивал посудину, в которой было налито море.

– Я раз после шторма здесь кувшин чуть не целый нашла, – сообщила Таня, – гляжу – на ручке отпечаток большого пальца, представляешь? До нашей эры! Отпечаток пальца. Ты почему не удивился?

– Ну и что, что отпечаток?

– Нет же одинаковых отпечатков. Если бы он был жив, его бы можно было найти.

– И посадить?

– Дурак ты. – Она пожала плечами, отошла и вдруг спросила: – А отсюда прыгнешь?

– Раз плюнуть, – ответил Сергей. – Мокнуть неохота.

– Правда? – спросила она. – Надо же! А я трусиха. И, правда, прыгнешь?

Надо верить!

Один человек рисовал деревья. «Разве бывают синие деревья?» – спросили его. «Бывают». – «Где?» «Вот, – ответил он, – нарисовал же я. Пожалуйста».

…и через секунду после этого Таня ухватила Сергея за руку: – Ты что? Ты что?! Уж совсем? – и покрутила пальцем у виска.

– Пусти, – ответил он. – Не ве­ришь? Пусти, говорю. Думаешь, не смогу?

– Ничего я не думаю. Не пущу, – сказала она. – Если ты прыгнешь, я тоже прыгну, а я разобьюсь. Тебе что, меня не жалко?

– А кто тебя заставляет? Не держи!

– Отойди от обрыва, – приказа­ла она. – Подумаешь, нашёлся. Ты что, ненормальный? У нас ребята, все местные, на море выросли и то боятся.

И тогда он прыгнул.

Ах, как хочется написать, что в эту минуту солнце разорвало тучи, что оно осветило двух новых влюблённых!

Нет, не появилось солнце. Ну и что?

– Ну и что? – спросил он, дрожа от пережитого страха. Он выплыл, а она слетела вниз по камням.

– Доказал! А если б разбился?

– Подумаешь!

– Трясёт всего. Простынешь ведь, дурачок. Выжми рубашку. Выжми, говорю! Ну сними, я выжму.

– Сам. Отвернись.

Он выкрутил рубашку. Она, не оглядываясь, посоветовала:

– И брюки выжми.

– Больно надо.

– Выжми. Что тебе, долго? Ведь заболеешь. Ну кто тебя увидит, я отвернулась.

– Не буду.

– О, боже мой! Ну и не выжимай.

Они прошли немного босыми ногами по берегу до пологой тропинки и поднялись.

– Беги, переоденься, – сказала она. – И я пойду. Мама не спит, это уж точно.

– Таня, – сказал он, – а меня Сергей зовут.

– Тебя Сергей-муравей в детсаде дразнили?

– Дразнили.

– А меня Таня-мотаня.

– Таня, – сказал он, – а ты куда ходишь купаться?

– Я на речку.

– А почему не на пляж?

– После морской воды волосы не расчесать. Только речной и отмываю. Больше ничем не берёт. Шампунь «Садко» для морской воды продают, с ним и то никак. Отрежу! Чик – и всё!

– И что хорошего? Вон у нас у всех девчонок волосы короткие.

– Тебе не нравится?

– Что не нравится?

– Что короткие?

– Длинные лучше.

– Ты с ними не маешься, так не знаешь. А с короткими что за беда – проснулась, встряхнула головой и ать-два! А тут сидишь, гребнем дерёшь-дерёшь!

– Не отрезай, Тань.

– Отрежу. В театр сдам. Или шиньон сделаю.

– Фу, – сказал Серёга. – Вот уж чего не выношу – мёртвые волосы на голову нашлёпывать.

– Какие же они мёртвые? Волосы долго живые. Вот если человек умрёт, так у него ещё долго волосы растут. Побреют перед смертью, потом от­копают могилу, а он весь оброс.

– Мёртвые! А тебе-то зачем отрезать?

– А тебе-то что? – спросила Таня.

– Тебе так красиво, – сказал Серёга, и тут запнулся и покраснел, и Таня покраснела тоже.

– Мы вечером уезжаем, – угрюмо сказал Серёга.

Таня молчала.

– Ты днём чего делаешь?

– Ничего, – тихо ответила Таня.

– Приходи после обеда, – попро­сил Сергей.

Таня мчалась к дому. Было настолько светло, что ей казалось непонятным, почему пусто на улицах посёлка. Она забыла, что и сама в это время всегда спала. Начинали краснеть яблоки. Таня подпрыгнула, хотела сорвать одно, но промахнулась.

– Мамочка, милая, родненькая мамусенька, ты не спишь? – закричала она, влетая в двери.

Её мама, конечно, не спавшая, выпила лекарство и велела:

– Иди ложись спать. Утром поговорим.

– Уже утро, – сказала Таня. – Не хочу спать! Я лучше встану в угол.

– Не любишь ты меня, Татьяна, – грустно сказала мама.

– Люблю! Люблю! – отрапортовала Таня.

– Совсем не жалеешь!

– Жалею, жалею, жалею!

– Где ты была?

– У моря, у моря, у моря!

– Пять лет жизни ты мне убавила за одну ночь.

– Прибавлю десять! – пообещала Таня.

Она подскочила к гардеробу, отвела скрипнувшую дверцу и повертелась перед зеркалом:

– Мамочка, у меня стреловидные брови, миндалевидные глаза, пурпурные губы и… и нежные мочки ушей. И вообще безукоризненный овал лица.

– Выпороть бы тебя, – сказала мама.

– Пожалуйста, – разрешила Таня. – Нет, не выпорешь! Нетушки. Я взрослая и красивая, и никаких гвоздей.

– Кто это тебе сказал?

– Мальчишка один.

– Кто? – мама встала.

– Мальчишка один, – повторила Таня. – Юноша. Он говорит: я люблю вас, а я говорю: не верю. Прыгни, говорю, с обрыва. Мамочка! Там дна не видно, прыгните, говорю, молодой человек, я подумаю. Он страшно побледнел, волосы дыбом… А ты думала, так себе. И прыгнул! Полчаса летел. Я хоть бы что. Ты слушаешь?

Мама слушала.

– Он выплыл, заявляет: я вас хочу поцеловать. А я говорю: только без рук, только без рук… Ты что, мам, ты что?

Дверь за мамой захлопнулась, ключ повернулся.

– За любовь страдаю! – закричала узница. – За правду жизни!

Она бесилась чуть ли не до обеда. Делала разные причёски, перемерила все платья, показывала запертой двери язык. Потом устала, забралась с ногами на диван и уснула.

Я прыгнул тогда с обрыва. Спасибо, Таня. Я помирился с Владькой. Да и слишком глупые ссоры у мальчишек, если даже до драки, чтоб их долго помнить.

Мы подошли к обрыву.

– Ну, – сказал я Владьке. – Давай! Не бойся, там глубоко, я ме­рил.

– Внизу мерил?

– Отсюда прыгал.

– Гад буду? – не поверил Владька.

– Чтоб подохнуть, – ответил я.

Он раздевался. Он боялся быть трусом.

– Матери сообщите, – сказал он.

– Сообщим.

– Мол, при исполнении служебных обязанностей и так далее.

– Валяй, валяй, – жестоко сказал я.

– Родина меня не забудет! – воскликнул он.

– Сам напомнишь, – ответил я.

«Много дней прошло, протекло, как песок в корабельных песочных часах».

Прощай, рыжекосое счастье моё, Танька, прощай.

Мы больше не виделись с Таней. Кого винить? Да и за что винить?

Я учился, служил в армии, снова учился, женился…

– Танька, – спросил я во сне. – Танька, ты отрезала косы?

Но я не видел её даже во сне. Сон был цветной. Подошла ко мне лиса, уселась на хвост и сообщила:

– О, упоение погони! О, когда золотое бросается на белое и рождает красное!

Танька, ты отрезала косы?!

Какая разница: да или нет. Всё проходит. Может быть, всё проходит. Ударится ветер встречи, и разлетятся поезда, повянут цветы, смолкнут кузнечики, погаснут звёзды.

Нет, ничего не проходит.

И сейчас, на том самом обрыве, выше полёта чаек, стоят и ждут солн­ца девчонка и мальчишка.

Может быть, тучи – погоду не закажешь, но они встречаются и стано­вятся:

она – красивой,

он – смелым.