Ольга Гуссаковская. НА ДОРОГЕ

Рубрика в газете: Проза, № 1975 / 33, 15.08.1975, автор: Ольга ГУССАКОВСКАЯ (г. Кострома)

Автобус на Гридино сначала запаздывал, потом не пришёл вовсе.

– Должно, на свадьбе гуляет Колька-то, – со знанием дела сказала пожилая женщина. – Теперь о полудни придёт, не ране…

Никто ей не ответил. Ждали автобуса люди местные, знающие, они просто повернулись и побрели обратно в деревню, видневшуюся на пёстром от проталин взгорье. Вместе с Санычем возле щелястой будочки на остановке остались четверо. Говорливая женщина, тихая девушка со спортивным чемоданчиком и долговязый парень в очках.

– Господи, – опять заговорила женщина, и что за молодёжь нонче пошла? Со всем ведь обезножила, шагу ступить боятся. Тут и всего-то дела – километров семь или того мене, а ведь не пойдут, нет… А как в войну-то, бывало, с корзинами да с санками до самой Костромы шли – и ничего!

Саныч подумал: с такой затеять разговор – всё равно что порожнюю телегу по булыжнику гнать – оглохнешь. Но пустые слова женщины неожиданно задели девушку. Она виновато посмотрела на свою случайную спутницу:

– Отчего же не дойти? Дойду и пешком. Я ведь выросла здесь. Скучно только одной во-от.

Это неожиданное мягкое и певучее «во-от» заставило Саныча обернуться. Словно услышал памятную с детства песню. Есть песни, которые мы слышим только в детстве – и больше никогда. Как будто они уходят вместе с ним…

Короткое словцо прозвучало, как в далёкой юности, да не юности – детстве и тронуло душу. А до этого Са-ныч и не сказал бы, какая она, эта застенчивая девчушка в бедноватом по нынешним временам пальто.

Он обернулся на девичий голос, и, как нарочно, именно в эту секунду лопнула уже по-весеннему тонкая и лёгкая облачная пряжа. Вынырнуло из неё не солнце, а просто кусочек яркого неба. Словно глянул на землю синий глаз весны. И таким же весенним, чистым показалось Санычу и девичье лицо. Оно ослепляло без красоты. Мягкое, с широковатым носом, с карими глазами, с большим ртом и ямочками на тугих щеках. Вроде бы тысячи таких лиц на улицах русских сёл можно встретить… Но уже невозможно было оторвать взгляд от этого одного!

И не один Саныч почувствовал весеннюю прелесть девичьего лица, мелькнувшего в пути. Парень в очках тоже вдруг ожил, а до этого скучливо нырял глазами по сторонам.

– Идёмте вместе, мне ведь тоже в Гридино, – предложил он девушке. – Обещаю, вам не будет скучно!

Девушка посмотрела на него чуть растерянно. Парень в модной куртке из клетчатого пледа, наверное, давно уже втихомолку привлекал её внимание, но она не умела кокетничать и боялась новизны.

– Пойду и я с вами, – сказал Саныч, и девушка облегчённо улыбнулась:

– Вот хорошо! Пойдёмте все вместе!

Саныч знал, что внушает доверие, и не удивился её внезапной радости. Да ведь в свои сорок пять он, наверное, казался ей стариком.

Женщина ещё поворчала, повздыхала и пошла в деревню – ждать полдневого автобуса.

А они втроём вышли на весеннюю раскисшую дорогу, усеянную, как головешками, рано прилетевшими грачами. Облачная пряжа на небе рвалась, но неслышный на земле ветер чинил её снова. Солнце светило неровно и неярко, но внезапные прогалы неба ослепляли синевой. В лощине белые барашки на вербе казались забытыми снежинками, тонко посвистывал ветер среди красных прутьев. И всё это сливалось для Саныча в один напев из далёкого деревенского детства.

Он уже не жалел, что автобус не пришёл и что он взялся за эту непривычную и непонятную по своей полезности работу – согласился заменить заболевшего штукатура у реставраторов.

Пришли к ним в контору вежливые люди, лучшего мастера попросили, хоть ненадолго. Послушать их, так Кремль в Москве ремонтировать собираются, а на деле оказалось – сельскую церковь, которую они уважительно называли «архитектурным памятником».

Саныч согласился отчасти из самолюбия – не зря же назвали лучшим, – отчасти из любопытства. Его всегда манила новизна.

А теперь неторопливо шёл, дышал арбузной свежестью первой талой воды, и, казалось, ничего лучше и быть на свете не может!

Девушка незаметно для задумавшегося Саныча завела разговор с парнем. Они шли впереди, рядом, он – сзади, чуть поотстав. Наверное, поэтому не сразу обратил внимание на их слова. Те первые, незначащие, с которых начинается всякое знакомство, прошли мимо сознания.

– Я в первый раз в Москву ездила, честное слово! – ответила на какой-то вопрос парня девушка и для убедительности даже прижала свободную руку к груди.

Она повернулась к своему спутнику, и Саныч видел её лицо сбоку. Не было у него слов, чтобы описать его прелесть, он только почувствовал открытость, ясность, порыв и почему-то вспомнил, как единственный раз в жизни видел на дальнем лесном озере лебединый взлёт…

– Неужели это так трудно – съездить в Москву? – небрежно, чуть рисуясь, спросил парень. – Я, например, не представляю жизни без московских театров… А что вы там видели? На Таганке были?

– На Таганке? Нет. Я не знаю, где это. Я видела Кремль.

– И ГУМ, – с еле приметной иронией подсказал парень.

Девушка обрадовалась:

– И в ГУМе была, верно! Мы с Кокой туда ездили, я чуть не заблудилась! Это же надо – такой магазинище! Кока живёт под Москвой, я у неё и остановилась. Утром встану, сяду на электричку, а там народу, народу!.. Вот я считаю – у человека всё должно быть близко: дом и работа. Понимаете? А тут едут и бегут, едут и бегут, а жить некогда!

– Вы считаете, что ваша жизнь интереснее? – небрежно поигрывая сумкой, спросил парень.

Саныч вдруг почувствовал, что ему очень хочется взять этого долговязика за плечи и хорошенько встряхнуть. Но он знал: в непонимании двоих третьему места нет. Просто с этой минуты Саныч уже не смотрел по сторонам, а видел только тонко золотящуюся на солнце щёку девушки, её высокую шею и детский подбородок. Она заворожённо смотрела на своего спутника.

– Так конечно же! – немедленно откликнулась она на его вопрос. – Правда, сейчас мы ещё трудно живём, у нас семья большая. Но вот окончу в этом году восемь классов и пойду работать на ферму. Я уже договорилась. Нам сразу легче станет! Шура уже работает, Виталик скоро из армии придёт. Тогда не будем деньги считать…

– Да, деньги много значат, – кивнул парень. – Я на своих предков не жалуюсь, есть трамплин.

– Какой трамплин? – недоумённо спросила девушка.

– Ну, это так говорится. Помощь, в общем-то. Чтобы не с нуля начинать. Я студент строительного института, у нас нуль – это начало стройки. Вот и в жизни так бывает. Понятно?

– Не очень… – созналась девушка. – Наверное, я недостаточно образованная, не всё понимаю, что вы говорите.

Парень пожал плечами. Глаза его опять зарыскали по сторонам, точно искали что-то.

К дороге всё ближе подступал лес. Манящий и неприступный из-за весенней распутицы. Словно бы дымился в мареве на опушке сизый елошник, строго темнели ели, девичьей, неприкосновенной белизной вспыхивали редкие берёзы. Лес в низине рос еловый, пасмурный, но весна и его украсила вербным кружевом, золотом зацветающей лещины, синеватой дымкой елохи.

«Рыжиков тут, поди, уйма, по осени», – подумал Саныч.

А парень хоть и смотрел на лес, но вряд ли видел его.

Какая-то мысль снова вернула его к девушке:

– Семья-то ваша давно в Гридине живёт?

– Мы всегда здесь жили, с тех пор как село стоит. Во-от.

– Наверное, старины в доме полным-полно и девать некуда, а?

– Какой старины?

– Ну, прялки там, туеса… мало ли что?

– Зачем же нам прялка? Не такие уж мы бедные, в селе магазин есть! – Девушка даже приостановилась и покачала головой, потом улыбнулась своей догадке: – Скажите: а вы не из кино?

– С какой это стати?

– Ну… спрашиваете так странно. Я вот люблю в кино ходить, но там часто говорят так, как вы, – красиво и непонятно.

– Слишком многое вам непонятно в жизни! – обозлился парень. – Не то вы святая, не то дурочка! А может, притворяетесь?

Девушка ничего не ответила, отступила на шаг, к самому краю дороги.

– Извините, – небрежно и всё ещё сердито буркнул парень. – Я не хотел… Но нельзя же быть сегодня такой!

Она молча пошла вперёд по обочине, стараясь обогнать своего попутчика. На его слова не обернулась, не замедлила шага.

Тогда парень вспомнил о Саныче и подождал, когда он с ним поравняется.

– Видал? – спросил с лёгкой досадой. – Дурочка и есть! Подумаешь, слово ей сказать нельзя! Да ладно… пусть идёт. – Он достал переливчатый, как звёздное небо, портсигар и протянул Санычу: – Бери, дядя, это «Кэмел», слыхал про такое курево?

Саныч неторопливо добыл из кармана мятую пачку «Беломора», с привычной ловкостью закурил на ветру. Парень щёлкнул газовой зажигалкой и то ли нарочно, то ли случайно поиграл немного блестящей вещицей.

– А что, дядя, верно мне говорили, что тут в Гридине церквушка любопытная есть? Ты сам-то местный, не слыхал, иконы там ещё не всё растащили?

Саныч остановился и положил руку на высокое плечо парня. Плечо тут же угодливо прогнулось, снизилось до его собственного небольшого роста. Парень с опаской и недоумением уставился на Саныча светлыми, расплывчатыми под стёклами очков глазами. Голос у него сорвался, и он забормотал сиплым петушиным шёпотом:

– Ты что, дядя, ты что? Опохмелиться, что ли, надо? Я дам…

Девушка остановилась и смотрела на них издали. Парень попробовал встретить её взгляд, но она тотчас же отвернулась. Саныч опустил руку.

– Мотай-ка ты обратно в город, малый. Иди, пока цел! А то, летось, одному такому тут и рёбра переломали… Тоже иконами промышлял. Понятно?

Ещё за секунду перед этим Саныч не знал, что скажет именно эти слова. Мог бы и ничего не говорить. Но вдруг вспомнилось молодое доброе лицо художника, работавшего рядом с ним в церкви. И всего-то неделю простояли рядом на одних лесах. Саныч заделывал трещины, а тихий парень, заросший словно бы чужой, могучей бородою, осматривал потемневшие от сырости фрески, подбирал отставшие слои краски. И что, казалось бы, было Санычу в почти исчезнувших угодниках и ангелах. В бога он никогда не верил. Но он верил в мастерство. И душой потянулся к мудрёному его ремеслу.

Оттого и злость теперь подступила к горлу такая, что руки пришлось сунуть в карманы от греха подальше: мальчишка-то хоть и долговязый, а хлипкий…

Кажется, парень понял. Подёргал для самоуспокоения плечами и покорно зашагал обратно по раскисшему весеннему снегу.

Обернулся только два раза, но посмотрел не на девушку, а на Саныча. Боялся, что кинется вдогон? Или надеялся, что шутит и вот сейчас махнёт рукой – возвращайся?

Но Саныч стоял неподвижно. Два грача уселись возле самых его ног. Он их не замечал. Наконец пёстрая, чужая среди чёрно-белых красок весны куртка исчезла в лощине. Тогда Саныч скорым шагом догнал медленно бредущую по дороге девушку.

– Что загрустила, милая? Было бы о ком! Одна куртка – всего и добра, – сказал он как мог веселее.

Девушка улыбнулась, и сразу лицо её стало прежним, весенним.

– Куртка?

– Пёстрая… вроде как из лоскутов. И душа у него лоскутная, из чужого скроена. Видал я таких!.. Так, говоришь, семья у вас большая? А отец, мать живы? Кем работают-то?

Саныч начал обычный свой, обстоятельный расспрос. Не мог пропустить встречного, чтобы не выпытать у него всё, что только можно!

Девушка поняла, что перед ней понятный и добрый человек, и заговорила охотно, то и дело кончая фразы милым напевным «во-от».

Они неторопливо шли, не замечая пути за беседой, и вот уже встало, как и всё сёла на взгорке, впереди Гридино. Тучи грачей гомонили на старых липах возле церкви. А сама она с высокой и тонкой колокольней с девичьим изгибом маковок показалась вдруг Санычу удивительно красивой и нужной именно на этом, а не другом месте.

– Вот как ладно дошли-то! Я и дороги не заметила! – удивилась девушка.

Мысли её уже были дома. В эту минуту она не помнила о странном своём попутчике, да и о Саныче не думала тоже. Карие глаза искали на взгорке другое – близкое сердцу.

И вот показалась из-за церковной ограды женщина, заспешила навстречу.

– Ой, мама меня встречает! – радостно ахнула девушка. Но прежде чем побежать к матери, обернулась к Санычу, последний раз одарила улыбкой: – Спасибо вам! Заходите когда…

И исчезла. Дом их Саныч не мог рассмотреть за чёрными стволами лип.

Саныч не обиделся на её торопливость: понимал – домой воротилась. Он только всё ещё видел мысленно её весеннее открытое лицо.

И вдруг острое предчувствие укололо его: пройдут годы и тот парень вспомнит её однажды! Вспомнит в удаче или беде – всё равно. И зальётся сердце лютой тоской о невозвратимом, упущенном счастье.

 

Ольга ГУССАКОВСКАЯ

 

г. КОСТРОМА