НЕ ВЕРЬТЕ ПОДХАЛИМАМ

№ 2006 / 19, 23.02.2015

За последние пять-шесть лет вышло два десятка справочников по современной русской литературе. Но имя Владимира Гусева я обнаружил лишь в словаре Сергея Чупринина и в фолианте Олега Платонова «Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русская литература». Почему-то Гусева обошли своим вниманием как немецкие слависты (перелистайте для примера лексикон В.Казака), так и учёные из Пушкинского дома, издавшие в 1998 году двухтомный справочник «Русские писатели, ХХ век». Не нашёл ему места и академик Пётр Николаев, под чьей редакцией в 2000 году была издана энциклопедия «Русские писатели 20 века». Одно из двух: или академические мужи воспринимают Гусева как пусть и очень крупного, но всего лишь литфункционера, но не самодостаточного литератора, чьи книги оказали заметное влияние на умонастроения в нашем обществе, или кому-то сильно не нравятся политические взгляды человека. Лично я считаю Гусева достаточно важной фигурой в текущем литературном процессе России.

Владимир Тванович Гусев родился 18 мая 1937 года в Воронеже в семье университетских преподавателей. Окончил в 1959 году филфак Воронежского университета и в 1964 году аспирантуру МГУ. Несколько лет занимался журналистикой.
Говорят, в молодости Гусев очень долго не мог определиться, что для него важней: критика или проза. Поначалу он пытался сочетать и то, и другое. И вроде бы всё у него получалось.
Как критик Гусев заявил о себе ещё в Воронеже, где в начале 1960-х годов регулярно в местных газетах печатал статьи о ведущих писателях родного города. В 1967 году у него уже в Москве вышла первая книга «В середине века». Народу понравилось, как тридцатилетний автор, вырвавшись из провинции, достаточно смело разложил по полочкам лирическую позицию 1950-х годов. Но главным коньком Гусева как критика стали проблемы стиля, чему он посвятил одни из лучших своих монографий: «Память и стиль» (1981), «Герой и стиль» (1983) и «Рождение стиля» (1984), ставшие основой его докторской диссертации (защита прошла в 1984 году).
Энергетика отличала и первые прозаические опыты Гусева. Мало кто знает, что, будучи аспирантом МГУ, Гусев в какой-то момент махнул рукой на литературоведческие исследования и с азартом взялся за современную повесть, рукопись которой сразу рискнул отдать в «Новый мир». И ведь Твардовский даже думал, не напечатать ли ему гусевскую вещь. Правда, потом он от этой идеи отказался.

В 1970-е годы в московских литературных кругах Гусева иногда хвалили за повесть о Симоне Боливаре «Горизонты свободы» и ещё за «Легенду о синем гусаре», посвящённую декабристу Михаилу Лунину. Но опытные люди считали, будто Гусев всего лишь разминается, что его историческая проза – это подступы к современному роману.

И такой роман долго ждать себя не заставил. Он появился в 1979 году. Я имею в виду книгу «Спасское-Лутовиново». Но стала ли эта вещь гениальной? Самый точный ответ, мне кажется, дал критик Игорь Дедков. В своём дневнике он 12 сентября 1979 года отметил: «Читаю «Спасское-Лутовиново» В.Гусева. Я надеялся на лучшее, и с сожалением думаю, что и этот человек не замечает, что впадает в какое-то бесперспективное мелкое психологическое копошение. Автобиографическое начало очень заметно, чувствуется «обеспечение собственной судьбой», чуть-чуть закамуфлированной, и бывает просто неловко читать, потому что герой очень нравится себе, но мелкость его (героя) натуры, своекорыстие, эгоизм, грубость (не тонкость) чувств – всё отталкивает, и чувство неловкости меня не покидает. Прежняя давняя проза В.Гусева мне нравилась, хотя, может быть, тогда я не замечал того, что хорошо вижу теперь: сделанности, рассчитанной, выверенной по самым неопровержимым рецептам литературоведения».
Впрочем, были и другие оценки. Владимир Бондаренко, например, в начале 1980-х годов относил «Спасское-Лутовиново» к вершинам «амбивалентной московской школы» (это потом дороги Бондаренко и Гусева кардинально разойдутся, и они станут друг друга просто на дух не выносить). Уже в наши дни (точнее – в 2004 году) философ П.Калитин утверждал, будто в романе «Спасское-Лутовиново» Гусев открыл «органическую, естественную раздвоенность своего главного персонажа, Алексея Осенина, в условиях по сути мистериального, испытующего «мелочами» быта и особенно его любовных коллизий, предвосхищая таким образом социокультурный и метафизический кризис советской интеллигенции при перестройке и капиталистических реформах». Если верить Калитину, Гусев давно стал прямо-таки пророком. Но я полагаю, это сильное преувеличение. Масштаб гусевского дарования всё-таки намного скромнее.
После «Спасского-Лутовинова» Гусев написал ещё несколько прозаических вещей. Но их уже никто не заметил, кроме разве что Сергея Есина, который уже в 2000 году с восторгом принял гусевскую повесть «Взятие Казани». 25 января 2000 года он записал в своём дневнике: «Поздно начал читать «Взятие Казани» В.И. Гусева по журналу «Проза». Может быть, это лучшая у В.И. вещь, всё, несмотря на отдалённость во времени, очень современно. Интересные размышления о власти, о её связи с Божьим промыслом, интересна манера языка, сегодняшняя, и сама манера повествования, как бы не скрывающая и свою художественность, и следование историческим источникам. Любопытен и сам молодой царь, и Курбский, и Воротынский. Батальные сцены сделаны не по кино и телевидению, а по прозе, везде дыхание и голос автора. Прочёл практически махом». Хотя, если честно, я не уверен, что Есин написал эти строки искренне. Не исключаю, что им руководили прежде всего мотивы политической целесообразности (Есин долго был ректором Литинститута, в котором Гусев много лет преподаёт). Я, наверное, ещё вернусь к этим нелитературным мотивам.
Помимо критики и прозы Гусев время от времени печатает стихи. Но, по-моему, он зря это делает. Зачем выносить напоказ свои слабости?!
На мой взгляд, интересней всего Гусев как писатель реализовался, скажем так, в исповедальной форме. В этом плане любопытно его интервью, данное в 1997 году критику Владимиру Бондаренко. Гусев честно признался, что в последнее время предпочитает маргинальный жанр дневника. Хотя у Гусева дневник не столько запечатлевает события, а скорее отражает состояние души. Сам он считает: «Стилистически – это сочетание прозы, публицистики и даже поэзии. Но вообще – это моё ощущение жизни». При этом критик оговаривается, что у него «железный принцип – всё чисто личное я из этого дневника выбрасываю». Позже, уже в 2003 году, печатая в «Литгазете» фрагменты из записей 1964 года, критик добавил: «Мои «дневники» (не случайны кавычки!) – это дневники в собственном значении данного слова, это форма, которая позволяет одновременно предельную свободу, искренность и краткость: качество, которое я в последний период своей жизни чрезвычайно ценю. Ибо это не краткость ради краткости, а краткость как концентрация. Концентрация энергии. Плазма без атомов, как уже говорил я. Идеал – объём со спичечную коробку, имеющий массу в несколько солнц. В наше время бессмысленно «рассопливать» детали, давно ясно: нужна существенная информация. И да, Свобода одновременно. Форма «дневника – записной книжки» подходит под это. Но нечего и говорить, что информация в этом случае нужна всамделишная, плотная, «острая». «Дневник» мозгов требует. Но требует он и духовности, и психологизма, и изобразительности, и прочего. «Дневник души», говорю я. Ну не знаю, соответствуют ли всему этому мои «дневники», но тенденция такова. Тенденция сказать о себе и о мире компактно, свободно и откровенно в жёстком смысле слова. «Дневники» состоят из «мыслей», пластических картин, рассуждений и реальных фактов» («Литературная газета», 2003, № 30).
Я думаю, Гусев совершенно верно уловил современные тенденции. Не случайно его дневники пользуются у интеллектуалов спросом. Очень чувствительный ко всем переменам на политическом и литературном небосклоне Сергей Есин, когда прочитал гусевский дневник за 1993 год, даже как-то заметил: «Всё чрезвычайно просто. Но – держит аромат дней и какая-то удивительная смесь политики и личного. Определённо здесь нащупывается если не новый жанр, то какое-то своеобразие жанра» (Ах, если б Есин сумел нащупать это своеобразие ещё и в своих дневниках, точнее в том, что он под видом дневников публикует).
Теперь о грустном. В 1990 году Гусев возглавил Московскую писательскую организацию и новый «толстый» журнал «Московский вестник». Поначалу он приступил к новым обязанностям весьма энергично. Но очень скоро его задор стал угасать.
В какой-то момент Московская организация, разросшаяся за несколько лет до нескольких тысяч литераторов (из которых больше половины к литературе имеет очень отдалённое отношение, для них скорее надо было союз графоманов учредить), чуть не превратилась в своего рода клуб друзей Литинститута. Судите сами: председатель организации – профессор Литинститута, руководитель секции прозы – ректор Литинститута, руководитель секции поэзии – проректор Литинститута по Высшим литкурсам. Зачем понадобилась такая спайка, остаётся только гадать. Может, для того, чтобы подольше сохранить власть и не допустить в круг управления талантливых художников и менеджеров со стороны. Ведь неспроста у Гусева в последнее время развилась такая черта, как мнительность. Чуть что не по нему – и он тут же готов в очередной раз сменить до половины своей команды, а то и больше.

И что, после этого журнал «Московский вестник» кардинально преобразился или «Московский литератор» начали наконец делать по законам газеты, перестав составлять номера из одних проходящих рассказов и безобразных стишат, сделав ставку на качественную информацию?

И ладно, если б просто расставался с людьми. Он обязательно в «Московском литераторе» в адрес несогласных отпускал какие-нибудь злые остроты, нередко построенные на обыгрывании фамилий оппозиционеров (вспомним для примера рождение плюшевого образа, который появился в ответ на публичную просьбу одного из гусевских сотрудников не докучать молодым авторам литературными разборками тридцатилетней давности).
Вообще, Гусев давно уже любую критику в свой адрес почему-то воспринимает как удар по первому ряду русских писателей. Но возникает вопрос: а кто зачислил Гусева в этот ряд? Похоже, одни подхалимы.В. ОГРЫЗКО