О МНИМОМ И ВЕЧНОМ. Опыт интерпретации

№ 2006 / 21, 23.02.2015


С лово «свобода» за последние годы приобрело какой-то двусмысленный оттенок. Когда сталкиваешься с ним – в газете ли, в книге, ощущаешь, что как будто бы в самом деле появилось в нём что-то дежурно-идеологическое. Но «абсолютная свобода» в стихах Юнны Мориц страшна и притягательна одновременно.
Моя печатная машинка пахнет сладостно
Подковой, рельсами, коньками пахнет, лютней,
Врагами пахнет, вспоминать которых радостно,
И пахнет совестью свободы абсолютной.
Свобода эта – не холодная независимость: в любви заключается и благодаря ей притягательна. Любви подсознательной и лёгкой, как полёт.
Дышать любовью, пить её, как воздух,
Который с нашей кончится судьбой,
Дышать, как тайной дышит небо в звёздах,
Листва, трава, как я дышу тобой.
Вообще любви в стихах так много, что совершенно естественно появление такой, Юнной Мориц изобретённой, «валюты», как «любли»: «В какой ни окажешься яме, / Ты выкуп заплатишь люблями, / Люблями и только люблями, – / Иначе ты будешь рабом, / Затравленным, битым, убитым / Событьями, пошлостью, бытом / И всем, что творится кругом».
«Любли» – это лишь отдельный элемент из оригинальной образной системы книги. Символы, с любовью связанные, переходят из стихотворения в стихотворение, и повторами своего узорочья напоминают здесь же помещённые рисунки. Близкие к детским по манере исполнения, они по природе своей рукописно непосредственны. «Это перьями и кистью, / Всем, что было под рукою, / (Книги пишут по-другому!) / Это рукопись такая…» Рисунки – тоже в своём роде – стихи, в которых происходит взаимопроникновение душ и вселенных, природы и человека. В результате чего появляются ангельские, «фейские» существа, созданные, что называется, «для себя», по принципу прекрасного, детского эгоцентризма: «…Как пишут дети, / Как пишут эти почтальоны Бога…» К ним и принадлежит почтальон: «По закону – привет почтальону / Сновидений, которые явь / Почтальону – привет по закону / Ритмов, нас рассекающих вплавь… Десять лет мне, а может быть, двести, / Почерк детский, глаза – вдалеке, / По закону планет и созвездий / Почтальонствую в каждой строке…»
Почтальон – некое мистическое существо, не заботящееся о разумной, взрослой «пользе» передаваемых посланий. «И вырос почтальон, поющий почту, / Как пелся древний стих в тени стрекоз…» Он – не посредник, он сам и есть то прекрасное письмо – от снега, ветра, деревьев и звёзд. В посланиях этих прекрасна неизвестность – «есть неизвестно что», когда пишутся они «снегом по воздуху, белым по белому…» Природа родственна душе, от них обоих и приходит человеку небесная почта. Рукопись сродни природному явлению: звук «рукописный, лепестковый» – шорох бумаги и лепестка похожи. Но. Рукопись не есть отражение природы. (Это к слову о зеркале реализма). «Говорящего правду стекла / Нет в природе». Зеркало лжёт, так как показывает реальную, обыденную действительность, а действительности этой, по Юнне Мориц, вовсе нет. Каждое существо – словно бы в маске («В маске бабочки залетела / Чья-то в окно душа». «И правду отличает от обмана / Не та вещица, что берут рукой»), но все жители того мира – зрячие, зрячие вдвойне, ибо любовь есть само зрение, любование увиденным. Она сверхиндивидуальна и не жертвенна ( моральному долгу – полная противоположность: «А что касается морали, / Такая вонь от этой крали…»)
И всё же нельзя сказать, что в мире Почтальона нет разделения на нравственное и безнравственное. «Никаких заблуждений со всеми удобствами, / Никакого снижения цен на поступки» почтальону и Поэтке (определение Ю.Мориц) не присуще. Их свобода предполагает не вакуум, а иную, чем в обыденности, наполненность – «живой музыкой». Слова тут ни при чём («поэты слов не пишут»), послания почтальона – поются.
Закономерности поэзии и природы замешаны на свободе. Дико было бы представить, что там, где «река», «ласточка», «ветра дуновение» – существует «общественное мнение», беззаконные его законы. В «приличном обществе» человека убивают за чужие преступления, а привлекательное зло становится легендой: «История лжива, кровава, бесстыжа». В контексте такой истории возникает новое прочтение знаменитого стихотворения Мандельштама. «Мы живём, под собою не чуя… / Наши речи за десять шагов…» «Что там чуять?» Исчающая человечность – продукт этого «бесчувствия»: «Мы приспособлены кошмары поглощать, / Отсутствия включая механизмы».
Так возникает конфликт между свободой внутренней – и реальностью, по определению лишённой свободы. Другая «свобода», хаос действительности – поэзии противопоказаны. Сближение грозит разрушением «тонкому миру».
…Я б сказала, чем пахнет свобода,
У которой мы нынче в рабах,
Но божественный луч небосвода
На моих золотится губах…
Свобода мнимая противостоит свободе действительной («божественному лучу небосвода»). А мнимости достойны иронического к ним отношения: «Книги – причина многих смертельных болезней». «Лечитесь! В России так много читали, / потому что не было колбасы…» Сарказм и ирония, «доказательство от противного» – становятся возможными способами защиты от мнимой действительности, которая нас окружает и которая вынуждает к сопротивлению. К счастью, она – не существует, потому что отрицает боль. Действительность появляется там, где есть чувство, сопереживание, разговор. С современным читателем установить такой контакт почти невозможно, катастрофически трудно. Потому и «почтальон», а не «собеседник», потому – рукопись. Это действительно такое письмо в бутылке. Другой вид связи с миром. «Но в свете этого пробела обнаружась, / Издаться можно и в оконном переплёте, / Где отражаешься в деревьях, птицах, звёздах, / В слезах дождя, чья нега снегопадна, – / Не надо выглядеть, а надо быть, как воздух, / Чьё замечают лишь отсутствие…» Это общение – другое, не зеркальное, не разговор – письмо, «мелодии безумья», «ритмы жизни после смерти». «Чистое сопротивление лирики», в котором главенствуют чувства собственного достоинства и чести.
Примером чистого сопротивления становится русская классика. «Народы садятся в карету, / Чтоб где-то на западе слезть, / А Пушкина нету и нету / В Европе, где всё уже есть. / А Пушкин лежит на диване, / Компьютер его – в лопухах, / Туда и диктует он няне / Роман гениальный в стихах…»
Компьютерный прогресс – это «возможный вариант» мнимой виртуальной действительности. Вечная же ценность классики остаётся неизменной. « …Так расслабим шнурок / На корсете классической схемы, / Чтоб гулял ветерок / Вариаций на вечные темы!» Вот так и вечности свободно в стихах Юнны Мориц. И завет о свободе абсолютной может «доплыть» до нас, даже если это письмо в бутылке. Или редкая на провинциальной полке книга.Елизавета МАРТЫНОВА г. САРАТОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.