В ОЖИДАНИИ ПЕРЕПРАВЫ

№ 2006 / 23, 23.02.2015

Не пиши о всякой скверне,
Вообще на это плюнь –
Погляди, как в нашем сквере
Благоденствует июнь.
***
Не пиши о всякой скверне,
Вообще на это плюнь –
Погляди, как в нашем сквере
Благоденствует июнь.

Что за чудная картина!
Жизнь прекрасна. Мир хорош.
Отчего же ты, скотина,
Этого не признаёшь?

Что ты ходишь вечно хмурый,
Говоришь на всё «фигня»?
Со своею музой-дурой,
Со своей литературой
Ты уже достал меня.

***
Дмитрию Пучкову, скульптору

Становлюсь всё проще и проще,
И пишу всё тоще и тоще,
Вечно об одном, вечно то же.
Кружева словес не плету.
Никаких тебе наворотов,
Ни судеб, ни браней народов.
Зацени мою пустоту.

Мой Пегас отправился в стойло.
Всё спокойно, благопристойно,
Ни улыбки лишней, ни стона,
Много музыки и луны.
От меня прозрачности ждали,
Но теперь стихи мои стали
Мне и самому не видны.

Вижу я сквозь них только годы,
Годы впереди, словно горы,
Бесконечные коридоры,
Не ведущие никуда.
Никакой любви – даже странно.
Я бы задохнулся от страха,
Если бы не смерть, как звезда.

У меня сегодня забота –
Как бы не пропала свобода,
У меня последняя мода –
Избегать мучительных встреч.
Иногда брожу по старинке
Вдоль да поперёк по столице,
Неизвестно кто, в джинсах-стрейч.

Иногда читаю газеты,
Словно вычищаю клозеты,
Прихожу к друзьям на концерты,
Уезжаю осенью в Крым.
Вдруг охватит грустная жалость:
Будто это всё совершалось
Не со мной, а с кем-то другим.

И тогда я жалуюсь маме,
Что не право небо над нами,
Что оно нас просто динамит,
И к ночным подругам бегу –
И во сне я вижу: оравы
В ожидании переправы
На речном стоят берегу.

***
Тут слово, там строка,
Здесь целая строфа, –
Троллейбус и собор
Становятся стихами.
Заметно, что мосты
На берегах Москвы
Повисли без опор
Над смутными веками.

Шурую в институт
И вижу, как цветут
Небесные моря
Над головой поэта.
Я в городе моём.
Я знаю, что о нём
Напишется моя
Последняя поэма.

Мне тополь и трамвай
Прикажут: «Эй, вставай!
Пора чесать домой –
В Останкино, в Кусково».
Тут словом, там строкой,
Здесь целою строфой
Любимый город мой
Меня окликнет снова.

***
В толпе людской всегда заметней
Мне те, кто в возрасте моём.
Я, пристально тридцатилетний,
Ищу подобие во всём.
Читаю я стихи чужие –
И любопытствую: чем жили,
О чём писали в тридцать лет
Старик Державин или Фет.
И, кажется, их силуэты
Я вижу в собственных стихах,
И мы, ровесники-поэты,
Перекликаемся в веках.

***
Изучая таинственный мир,
Я узнал у полей и дубрав,
Что жестокая родина – миф,
Что земля бесконечно добра.

И ещё я узнал у полей,
Проходя по родной стороне,
Что когда мы склоняемся к ней,
Мы становимся с ней наравне,

Что из тех, кто рассыпался в прах,
Опустился в столетий раствор,
Ни один не лишается прав
На исконное с жизнью родство.

САД

Разве это то, что ты хотел найти?
(Извини, что я перехожу на «ты»,
Но к себе на «вы» мне обращаться странно).
Где твоя любовь и где твоя мечта?
Вновь ты посетил знакомые места:
Старый парк, скамейки, летняя эстрада.

Жалкою листвой не устлана земля,
Не глядит с холмов московская зима
И не месит грязь паршивая погодка, –
Птицы голосят, что на дворе июнь,
Что грядёт июль, а ты уже не юн –
Тяжела душа и тяжела походка.

В этом смехе птиц и в хохоте лучей
Слышится тебе не голос палачей –
Вновь ты обольщён видениями Рима:
Вот идёт с тобой под ручку Филострат,
Входите вы в сад немыслимых услад,
«Почитай стихи…» – и губы шепчут имя.

А потом вино и философский спор.
Вы всегда в пути: Египет и Боспор,
Иерусалим, Афины и Лондиний…
Мир, в который ты хотел попасть на миг,
Так похож на миф, и не похож на мир –
Этот голубой, бесцельный и единый.

Для чего тогда ты посещаешь сад –
Ищешь ли себе такого, как ты сам,
Или поглощён одними только снами?
Всё же этот парк – волшебный парадиз.
Если отдохнул, пойди ещё пройдись.
Если заметут, то я тебя не знаю.

***
Заполняю жизненный лимит.
Пустоту листа – чернильной вязью,
Выходные – вылазкой на Клязьму.
Что это – реальность или миф?
Словно покуривший дури панк,
Непонятной силой побуждаем,
Заполняю улицы блужданьем,
Вдохновеньем заполняю парк.
В сущности, я очень одинок.
Пустоту сердечных отношений
Заполняю Аннами на шее.
Напрокат, конечно, на денёк.
Бесконечно малый и мгновенный,
Заполняю пустоту вселенной.

***
Город заповедных усадеб.
Город голубей и ворон.
Он тебя за стол не усадит,
Город из «Покровских ворот».

На тебе мерцающий венчик,
Слабый отсвет будущих слав, –
Он к таким всегда недоверчив,
Но всегда по-своему слаб.

Не пускает в банки, в конторы,
Но музеи, парки – твои;
Частные каморки, в которых
Так легко исчезнуть двоим;

Да ещё в районе Арбата
Несколько знакомых дворов,
Чтоб ходить туда и обратно
Лучшей из московских дорог.

***
Воспоминанья… сны… да ну вас!
Есть много замыслов и дел.
Пора вставать. Москва проснулась.
Шумит, накатываясь, день.

И ты, приглаживая волос,
В неброском платье ходока
Идёшь – где твой потребен голос,
Что может литься сквозь века.

Ещё ты надобен Ордынке,
И Моховой, и Поварской,
Но ты бываешь по старинке
И в Долгопрудном под Москвой.

Ещё пространная столица
Тобой охвачена не вся,
И без поэта-очевидца
Ей обойтись ещё нельзя.

***
Побродить в старинном парке,
Пообедать как-нибудь,
Чтобы муза из-под палки
Не устроила мне бунт;
Или в книжный потащиться
На Тверскую, дальше – вниз,
Пообщаться с продавщицей,
Как заправский букинист;
Или с другом по бульвару
Профланировать в джинсе,
Чтоб на эдакую пару
Оборачивались все;
Или в гости – глянуть фотки,
Обо всём перетереть;
Или просто – выпить водки
И от счастья помереть.

***
Весь город – карнизы и шторы.
Весь город – оконные рамы.
За ними – капризы и споры,
И ссоры, и личные драмы.

Но если бы все эти стены
Вдруг стали прозрачно-хрустальны,
Скажите, что сталось бы с теми,
Кто любит секреты и тайны?

Они постеснялись тогда бы
Скандал выносить на округу,
Мужчины, прекрасные дамы –
Они б улыбались друг другу.

И делать внимания знаки
Они бы тогда не устали,
И даже коты и собаки
Друг дружке махали б хвостами,

И сделалось общей привычкой –
С друзьями за чашечкой чая
Встречаться, чирикая птичкой
И времени не замечая.

***
Наталье Вишняковой

Мы полетим в начало века,
Через дорогу перейдём,
А там – Пречистенка, аптека
И пузырёк с нашатырём.

Какая мелкая подробность!
Но в ней, как в капле дождевой,
Вдруг отразится вся огромность,
Весь мир таинственно живой.

Есть память места, память вещи,
Как память слов, как память книг, –
Сквозь них порой ясней и резче
Бессмертья проступает лик.

***
Нине Левиной

Петровско-Разумовская весна!
Особенная, с запахом столетним.
Но, глядя, как безумствует она,
Мы понимаем, что уже стареем,

Что мы уже довольно тяжелы,
А жизни лёд под нами слишком тонок.
И, как пристало людям пожилым,
Капризный в нас является ребёнок.

В его глазах мальчишеский азарт,
Когда он смотрит на игру природы;
Он хочет время повернуть назад,
Чтоб надышаться воздухом свободы;

Но отчего-то всё ему не так –
И машет он обломанною веткой
На этот блеск, на этот кавардак,
Сердясь душой изнеженной и ветхой.

***
Тёмной влагой набухает сквер.
По верхам раскидана рогожа.
Непогожая весна в Москве
Так на осень позднюю похожа!

Со своей любовницей-весной
Выхожу гулять под небом серым –
Неизвестный маленький связной
Между Богом и вот этим сквером.

На работу об руку идём
(Мы с весной в одной конторе служим)
Или, как сегодня, под дождём,
Чертыхаясь, прыгаем по лужам.

Нам бы только ног не замочить.
Нам бы только выбраться отсюда.
Я рифмую. Спутница молчит.
И скучает. И не верит в чудо.
Максим ЛАВРЕНТЬЕВ