Саша КРУГОСВЕТОВ. СЛАДКИЙ ВКУС МОЛОДОСТИ

№ 2016 / 26, 21.07.2016

Это было в начале семидесятых. Я спросил у прекрасной Кэто из небольшого горного села:

– Скажи, Кэто, как по-грузински будет «здравствуй»?

– «Гамарджоба» по-грузински – «здравствуй!».

– А как будет «спасибо»?

– «Гмадлобт!» – «благодарю вас», а «диди мадлоба» – «большое спасибо!»

 

Я спросил сегодня у менялы,

Что даёт за полтумана по рублю,

Как сказать мне для прекрасной Лалы

По-персидски нежное «люблю»?

С.А. Есенин

 

Что за фрукт хурма

 

– «Привет, девочка, какая ты красивая!» – как это сказать?

Кэто долго смеялась, а потом ответила:

– «Салами гогона ра ламизи харр!»

Я всё записал русскими буквами. Потом читал то, что было записано, и девушка опять смеялась, видимо – над моим плохим произношением. Мы сидели в саду дома её родителей. Вокруг всё было в синем – беседка в синих цветах клематиса, приглушённая синева тёмных гор, высокая синева неба и ярко-синие глаза Кэто.

– А как сказать, Кэто: «я люблю тебя»?

– Грузинский парень говорит любимой девушке: ме шен миквархар!

– Ме шен миквархар, Кэто!

Кэто всплеснула руками от удивления.

– Ме шен миквархар, Кэто! Ме шен миквархар, Кэто! – без конца повторял я, и она хохотала так, что слёзы текли из её красивых глаз.

Прошло совсем немного времени, я опять оказался в Грузии. Познакомился с симпатичным стариком и пригласил его посидеть в маленьком кафе на берегу моря. Мы ели хачапури, грузинские лепёшки с сыром, запивали их зелёным чаем и разговаривали. Тёмное море приветствовало нас тысячами белозубых улыбок прибоя. На столе в вазочке стоял синий цветок клематиса.

Я рассказал историю своего знакомства с Кэто. Потом достал записи, читал то, что надиктовала Кэто, и спрашивал, правильно ли это записано.

– Правильно, – отвечал мой собеседник, – и это правильно, и это тоже правильно.

– А скажи мне, бабу (дедушка), что означает: «ме шен миквархар»?

Бабу улыбнулся, задумался. Ответил не сразу. Кровь застучала у меня в висках.

– Что ты так побледнел, мой друг? Видно, зацепила таки твоё сердце нежная Кэто.

Старик опять немного помолчал.

– Не стану обманывать. Есть такая грузинская пословица, по-русски она звучит так: «может ли знать осёл, что за фрукт хурма?»

Мы весело посмеялись над тем, как ловко подшутила надо мной юная проказница. Я не чувствовал никакой обиды. Мне понравилась невинная шутка прелестной Кэто, и впоследствии я иногда рассказывал эту историю своим друзьям.

Много лет минуло с тех пор. Однажды тёмным зимним вечером мне позвонил давний друг и почему-то вспомнил этот симпатичный эпизод моей юности. Я открыл интернет и набрал на синем экране: «ме шен миквархар». Бесстрастный компьютер ответил: «я люблю тебя»! Вот это да! Значит, Кэто вовсе не высмеивала меня и всё правильно продиктовала. А обманул, вернее, подшутил надо мной, лукавый старик. Да нет, почему подшутил? – напрямую сказал то, что думает. Но ведь он был прав, тот «бабу»: осёл не знает вкуса хурмы, «варма ра ицис хурма ра хилиао» – вот как это звучит по-грузински. На высоком дереве растёт хурма, откуда ослу знать, что это за фрукт?!

Вкуса-то он не знает, а вот любить сладкую хурму никто не может ему запретить – «ме шен миквархар, Кэто!»

 

 

Посёлок

 

В гранитах скал – надломленные крылья.

Под бременем холмов – изогнутый хребет.

Земли отверженной – застывшие усилья.

Уста Праматери, которым слова нет!

Максимилиан Волошин

 

Туриста, приехавшего в этот южный посёлок, ждёт неминуемое разочарование. Его утомлённый, распаренный и застоявшийся внутренний взор ждёт богатого бега рельефа, открывающихся просторов моря и буйных потоков зелени. Хочется, очень хочется, чтобы в нашей жизни всё соответствовало простым и понятным идеалам – чтобы работа была творческой и высокооплачиваемой, квартира – многокомнатной, жена – красивой, доброй и послушной, а причерноморский посёлок – тенистым и уютным.

Поселковый пейзаж, который впервые видит вышедший из автобуса турист, довольно бестактно сообщает, что надо забыть о своих камерных представлениях о счастье и из всех благ юга довольствоваться только жарой, чахлой и редкой запылённой растительностью, пересохшим руслом речки и плоским неприглядным пейзажем.

Турист приехал один. Он вздыхает и обращается к единственному своему собеседнику голосом, в котором он спрятал остатки своих тёплых чувств: «Ну что, душа, принимаешь?» Душа не принимает. Что же делать? Тогда подвинься душа… Одинокий путешественник помещает своё «я» немного в сторонке, а сам, в соответствии с рекомендациями модного тогда в полуинтеллигентной среде индуизма решается окунуться с головой в окружающую его грязь и серость жизни.

Медленно и грустно бредёт он по сухой, растрескавшейся и пыльной дороге – кто примет одинокого мужчину?

…нет, только семейных…

…если б вас было четверо, ищите троих…

…на двадцать дней можно, на десять не возьму…

…ну ладно уж, живите в коридоре за занавеской.

День прошёл, теперь помыться и спать, а завтра – в море.

Спи, ешь, купайся, снова ешь, стой в очередях, везде пыль, пыль, смотри на пыль, ты не знаешь ещё, как воздастся тебе за терпение и умение с достоинством нести свой крест.

Пойди от посёлка влево. Что ты увидишь? Выжженную степь, покрытую верблюжьей колючкой. Землю, пережившую все времена и народы, старую и уставшую, неспособную больше рожать траву, цветы и кустарник.

Полупустыня перекатывается мягкими волнами. Ничего лишнего в этом скупом пейзаже, формы холмов – идеальные, без мелких деталей и растительности. Бежит, бежит глинистое море, покрытое жёлто-серой колючей кожей, бежит, горбится, торопятся навстречу ему бирюзовые черноморские волны, грызут глину белыми зубами прибоя.

Заберись на самый высокий холм – ты увидишь, глядя на линию горизонта, округлость нашей земли, её величественные формы, пытающиеся скрыться в дымке влажного воздуха. На морской глади планеты – озноб, тёмные пятна от порывов ветра строят причудливые фигуры – модели неизвестного нам, чужого мира, для которого наша планета – Солярис.

Чем дальше от посёлка, тем круче нрав холмов, обрывистей и причудливей берега, уже галечные пляжи. Бегите, волнуйтесь застывшие волны земли!

Время и ветры разгладили морщины этих склонов. Взору реалиста не за что зацепиться – не углядеть ни одной случайной подробности, подтверждающей факт существования этих холмов и склонов. Всё вокруг кажется сделанным фантазией и силой художника, тяготеющего к абстрактным формам.

Упругий бег холмов создаёт иллюзию искривления пространства. Уж не грезятся ли нам эти формы, существующие на самом деле только как миражи в могучих потоках тёплого и холодного воздуха, с различной скоростью поднимающихся к бездонному небу?

Когда спускаешься крутой извилистой тропой, посмотри на ближайший соседний холм. Вот он вздымается совсем рядом, вертикальной стеной, по которой ты пройдёшь через несколько минут. Кажется, протяни руку и достанешь до его склона. Теперь опусти глаза – видишь? – путь к склону лежит через дно пропасти, ложбину, которая находится далеко внизу. Здесь что-то не по правилам, здесь без искривления пространства не обошлось. Оглянись по сторонам: в фас все склоны имеют отрицательный уклон, в профиль – положительный. Какой чудный праздник трёхмерного пространства устроили здесь для путника боги земли!

Гнев природы закипает всё сильнее, всё выше и круче поднимаются окрестные холмы и горы и всё труднее удержаться им в округлых, гармоничных формах. Склоны гор трескаются и разламываются ровными гранями. Трещины украшают их кубическими изображениями деревьев и кустарника. Глинисты плоскости разломов чутко реагируют на движение солнца сменой пепельных, сиреневых, жёлтых и зеленоватых тонов. Пейзаж скручивается в тугие водовороты и, не выдержав напряжения, разваливается на тысячи, мелких осколков, призм, кубов, огромные груды огранённый гранитных геотел. Пробираясь через завалы, напоминающие горы битой посуды мифологических супергигантов, невольно заражаешься энергией и экспрессией этого пейзажа.

Потоки глиняного моря выбрасывают за береговую черту гейзеры мысов. Вот мыс в форме кита, он так сильно выдвинулся в море, что едва не оторвался от берега. Высокий, длинный мыс, сложенный из кила, опирается – стоит, лежит, как лучше сказать? – на каменную плиту и имеет в разрезе форму готической стреловидной башни. Его обрывистые берега, срезанные и отполированные волнами, смыкаются вверху под острым углом, оставляя место лишь для узкой, извилистой тропы. Серая дорожка чуть присыпана сверху шоколадной крошкой мелких острых камешков.

Волны вырезали на стенках мыса затейливый узор. Кажется, что мыс собран из спускающихся под разными углами гирлянд призм. В течение дня лучи солнца по-разному освещают грани этих призм, и мыс переливается волшебными цветами на фоне окружающих его гор.

Этот глиняный кит – как апофеоз пейзажа, как последний яростный крик, который позволяет успокоиться ландшафту. Степь выравнивается, раскрывается широкой низкой долиной и роскошной, плавной, тишайшей бухтой с пологим дном и песчаным пляжем. Чтобы оградить эту умиротворённость и спокойствие природы, бухта в километре от берега замыкается на небольшой глубине каменной перемычкой. Местами эта перемычка выступает из воды небольшими скалами и камнями, приютом бакланов, чаек и редких отчаянных пловцов.

Но взглянем через тихую гладь моря на дальние берега. Там природа опять приходит в движение, волнуется, вздымается горами и мысами. Иди по берегу, отдыхай, купайся, снова иди, сравнивай его со своей жизнью и учись получать удовольствие от каждого данного момента, а также от того, что тебе вспоминается или представляется, глядя мысленным взором назад или вперёд вдоль своего пути.

Если ты привык к палящему южному солнцу, кожа твоя задубела от морской соли и ветра, тело стало гибким и выносливым, если душа твоя отдохнула в спокойствии тихих бухт и созерцании гладких холмов, если она готова уже ринуться вниз с прохладных разреженных высот абстракций в душную, горячую атмосферу реальной жизни, где друзей и природу надо воспринимать непосредственно и без рассуждений, – оглянись ещё раз по сторонам.

Вплотную к посёлку справа примыкают коричневые и зелёные отроги живописного горного массива. Эти горы, капризом природы стремительно поднявшиеся над равниной моря, сморщились многочисленными кожистыми складками, покрытыми дёрном и кустарником. Изобилующие конкретными деталями – пиками, выступами, обрывами, ручьями, осыпями и разнообразной субтропической растительностью, горы эти контрастируют с выхолощенными пейзажами далёких пустынных бухт и словно курортные красавицы привлекают путешественников своим весёлым нравом и доступностью.

В центре массива видны мягкие очертания горы Святой. Центральная гора окаймляется полукругом круто падающих в море горных хребтов. В долине между ними пасутся стада кудрявого низкорослого кустарника.

Можно представить себе, что эту долину соорудил бородач Саваоф, играя в песочек на берегу ласкового моря. Он опустил могучие руки в склон горы и вытащил подкову хребтов из недр земли. Тяжёлые базальтовые валы опрокинулись в море фантастическими обрывами, возмущённый камень взвился к небу огненными языками и застыл причудливым костром вытянутых, изогнутых скал. Саваоф осмотрел получившуюся небольшую горную страну и решил усилить декоративные эффекты этой своей миниатюры. Он вставил лупу в гигантский глаз и долго шлифовал скальные выступы, сделав из них дома, ворота, зверей, баб и мужиков. А теперь, дружок, шепнул он на ухо одинокому путешественнику, возьми своих приятелей, погуляй вволю по этому маленькому горному парку и посмотри на мои чудеса.

За последним домом посёлка дорожка резко, без предупреждения поднимается вверх. Загибаясь за округлость горы, дразнит, зовёт вперёд, маня кажущимся окончанием подъёма. Душа гор бежит перед путниками, разматывая извилистую тропу; горы тяжело дышат, пульсируя складками рельефа, и на их разгорячённой коже дрожит марево. Каменное тело гор сохнет и трескается от тяжёлого подъёма. Погоди, вот уж я тебе… Мокрый, живой как ртуть человек – ни в силе, ни в скорости не уступят тебе эти горы.

Сердца путников бешено колотятся в такт с пульсом гор, лица заливает едкий пот, в кеды впиваются острые выступы скал – погоди, уж я тебя догоню… Но подъём сменяется подъёмом, а перевала, к которому стремятся путники, не видно.

Разговоры, шутки, смех утихают.

Дыши глубже, ступай на пятку, голову выше, работай руками…

Вот увлечённость стремительным движением; так самозабвенно бежим мы по тёмному тоннелю жизни, жадными глазами следим за светлым окошком впереди, добегаем, а там уже могила.

Остановись, дорогой, успокойся.

По сторонам растут кизил и шиповник, покрытые серебряной пылью.

Оглянись – у твоих ног обрыв. Внизу посёлок, маленький и ненатуральный как географическая карта; за ним – неоглядные просторы. Утреннее солнце набросало множество мельчайших ярко-жёлтых осколков, рассыпанных дорожкой по голубому телу моря.

Погляди вперёд – ближе уже ярко-зелёный перевал.

Не спеши, путник. Сколько вокруг всяких благ. Возьми в рот круглую мякоть плода, вкуси раскалённым языком его благотворную влагу, подержи её во рту, осознай все её разнообразные ароматы, проглоти и ощути полостями своего тела. Дай плоды спутнице и посмотри, как откроются её глаза, разбегутся морщинки, выпрямятся плечи и спина, поцелуй её в губы, влажные от кисло-сладкого сока. А теперь – вперёд, к перевалу, где узнаешь, что час ходьбы отделяет знойный посёлок от горной прохлады и освежающего ветра дубовых рощ, сочной зелени полян и спокойного горизонтального бега верховых троп.

Там, наверху, ты увидишь, что между двумя зазубренными хребтами, открывающимися к морю, стоит громадный прямоугольный камень. Похоже на то, что на его гладкие отвесные стены и верхнюю площадку не ступала нога человека или животного. Говорят, правда, что однажды в штормовую ночь туда чудом забрался испуганный барашек, и двое суток разносились с неприступной скалы его жалобные крики. Рассказывают также про девушку-болгарку, уроженку этих мест, которая босиком исходила все окрестные горы и единственная взбиралась якобы на этого титана.

Могучий каменный парень врос ногами в землю. Повернувшись лицом к древнему морю, он плечами удерживает тяжесть горных хребтов. Спокойно и уютно путнику за его широкой спиной. «Привет, Котубидзе! – крикнешь ему. – Я узнал тебя»; и услышишь в ответ добродушное ворчание: «…я узнал тебя».

Под давлением гор сжалось пространство за спиной гиганта. Вот – твои друзья у его подошвы. Далеко, а кажется: рукой достанешь. И слышен каждый шорох и звук. Беги от них по шару медленно поворачивающегося под твоими ногами горного массива – чем дальше, тем громче и отчётливей слышно их радостное пение на этой импровизированной эстраде – Ааа-а-ри, а-а-ри, аари, ари-а-а-а, ари-а,…

Прощай, Котубидзе, – я ещё вернусь к тебе. Прощай, мой добрый, умный, чуткий и сильный. Прощай, мой щедрый, терпеливый, прощай мой стройный и красивый. Прощай, друг мой. Как бы мне хотелось встречать тебя иногда на улицах моего северного города. Я не забуду тебя, дружище. Буду вспоминать тебя холодными зимними ночами, когда ты будешь стоять среди вихрей ледяной пыли, один, брошенный и забытый случайными приятелями летних курортных
прогулок…

Веди своих друзей дальше в горы, веди их в Мёртвый город, это своеобразное нагромождение скал, напоминающее разрушенные простенки, лестницы и арки домов. Дай им напиться из источника, аккуратно прикрытого камнями от солнечного света и жары. Приведи их на смотровую площадку.

Глянешь осторожно с края площадки на вибрирующую внизу голубую бездну моря и ощущаешь внезапное падение; душа с ужасом отрывается от тела как в самолёте, проваливающемся в воздушную яму. Так падаешь, падаешь… Никак не упадёшь – значит летишь?

Тебя и твоих друзей на этой смотровой точке охватывает неописуемое ощущение, связанное, возможно, с сопереживанием стремительному и грандиозному низвержению каменного потока в пропасть, глубину которой трудно измерить человеческим глазом.

Веди своих друзей вниз по скалистым спускам, пыльным осыпям, пересохшим каменным ложбинам ручьёв, напоминающим трассы бобслея, к морю, к морю, дающему прохладу, чистоту, горькое ощущение соли во рту.

Заботься о них, веди по пляжам, тропинкам и карнизам, где среди солёных брызг, смены жары и холода, среди пыли и волн, наблюдая красоту нашей планеты, ощущая радость физического движения и поддерживая друг друга молодыми руками, вы сами создаёте самое хрупкое и радостное творение природы – человеческую любовь и дружбу.

 

 

Алупка в бронзовых тонах

 

Это произошло год назад в бархатный сезон.

Феликс путешествовал по Крыму. Чудесный, любимый Крым, исхоженный вдоль и поперёк.

На полуостров добирался из Одессы. Вечером взял палубное место на пароме. Просто и недорого. Место… Никакого места это «место» не означало. Просто нашёл уголок потише на деревянной палубе, завернулся в старое шерстяное одеяло. Не очень, конечно, удобно. Ночь была холодная, и одеяло не особо спасало. Немного поспать всё же удалось. Утром был уже в Севастополе. Неделю провёл в Крыму. Встретился со старым приятелем. Познакомился с тремя студентками из Молдавии. Девушки симпатичные, общительные, в общем – сугубо положительные девушки. Одна из них выказывала ему явное расположение. Феликсу она тоже понравилась – миловидная, «спортсменка, комсомолка» @ so on. Никаких душещипательных продолжений, однако, с ней не получилось. На второй день у девушки на губе выскочило огромное фуфло, она очень стеснялась, короче, всё это не способствовало…

Потом неожиданное приключение в Алупке. Довольно опасное, между прочим… Скажу сразу, закончилось оно благополучно – как для Феликса, так и для всех остальных..

Феликс любил купаться в море на самой окраине города. Где ни набережной, ни парка, лишь отдельные жалкие хибары лепятся на крутом склоне, из года в год медленно, но уверенно сползающем в море. Не помогают бетонные тетраэдры – массивные, тяжеленные блоки, растопырившиеся четырьмя ногами в разные стороны. Глинистый склон, набитый картечью острых опасных камней, ждущих своего часа, чтобы в полной мере выказать наглым, крикливым людишкам свой злобный нрав, неуклонно ползёт и ползёт вниз, лениво поворачивая в сторону моря веер растущих на нём кипарисов – наподобие угловой решётки ленинградского Летнего сада. Это место называют почему-то Вторым ущельем. На ущелье оно не очень похоже, но пляжа там действительно почти нет, и прибрежная полоса завалена огромными, в человеческий рост, отполированными чёрными камнями, по проходам между которыми купальщик, утопая по щиколотки в крупной гальке, может пройти и погрузиться в хрустальную, зеленоватую зыбь моря. Но если волнение… Не дай бог попасть в это кромешное месиво беспощадных волн и упрямой земной тверди, ощерившейся неумолимыми каменными глыбами. Феликс часто бывал здесь. Он хорошо знал и скалы, и проходы, и коварный нрав волн в этих теснинах. И не боялся здесь купаться. Даже, если шторм. И в этот раз он вбежал в воду, уплыл далеко в море, от души накрутился и накувыркался в пенистых волнах, а потом, на обратном пути отловил самый высокий вал, взлетел вместе с ним на вершину большого гладкого камня, называемого здесь «роялем» за красивые, изысканные изгибы, и съехал с него на попе прямо в прибрежную полосу гальки. Лихо! Местные ребята с восторгом наблюдали за манёврами приезжего парня из далёкого северного города.

Однажды ветреным вечером мальчишки – поклонники Феликса – разыскали его в городе и потащили к морю: «Давай, Феля, давай, поторопись, там дядька тонет. Не, незнакомый, приезжий… Волна, блин, огромная, не выбраться ему – точняк утонет». Прибежали ко Второму ущелью. Оказавшийся в воде мужчина… Он пытался плыть к берегу, но набегала волна, крутила, бросала и вновь уносила пловца метров на двадцать назад в море. Не могло быть и речи, чтобы прыгнуть в воду и вытащить человека, тут самому бы выбраться, не то, что вытащить другого. Феликс руками и голосом, с трудом перекрывая свист ветра и шум прибоя, попытался объяснить бедолаге, чтобы тот не приближался к прибрежным скалам, не тратил попусту силы и оставался в зоне, где волна ещё не загибается и не захлёстывает пловца. «Держись, мужик, мы скоро вернёмся и поможем тебе». Заглянули в соседний дом, взяли у хозяина, старого знакомого Феликса, большущий моток толстой верёвки. Феликс обернул верёвку вокруг пояса, полмотка оставил у себя в руке, вторую половину – развернул и дал четырём ребятам – тем, кто постарше и покрепче: «Стойте на берегу и тяните изо всех сил, когда дам команду».

Феликс зашёл по грудь в воду. Тяжёлые валы с рёвом обрушивались на него, и когда волна опадала, Феликс упирался ногами в дно, а ребята тянули за верёвку, чтобы его не унесло в море. Вода отходила, и тогда был виден попавший в переплёт купальщик – до него оставалось метров 10 – 12. Феликс бросил моток верёвки с петлёй на конце как лассо, но верёвка развернулась не в ту сторону, и волна погнала её к берегу. С третьего-четвёртого раза ему всё же удалось сделать бросок поточнее. Моток упал недалеко от несчастного купальщика. Мужчина напрягся, собрал последние оставшиеся силы и рванулся к берегу; в конце концов, ему удалось зацепиться за петлю. «Держись, парень!» – крикнул Феликс и стал выбирать верёвку, медленно отступая в сторону крошечного пляжа. «Теперь ваша очередь, мелюзга, а-ну-тяните-салажата-изо-всех-ваших-сопливых-сил!». Несколько крутых волн, несколько ударов и падений, и обессиленного мужика общими усилиями выволакивают, наконец, на берег. Мальчишки повели-потащили пострадавшего домой, а Феликс, продрогший и уставший, так и остался сидеть на берегу моря. Разные ситуации бывали – и быструю Вятку переплывал «на раз, два, три» туда и обратно, и норовистая горная река, вся в камнях и перевалах, покорилась ему на Памире, но такого… Ничего подобного с ним ещё не случалось. Внутри всё дрожало от холода, от нервного возбуждения, а в голове звучала барабанная дробь и музыка победного марша: «Ididit! Я сделал это!»

Закатное солнце временами появлялось в разрывах синеватых туч и заливало бронзовым лаком согнутую фигуру Феликса, гальку пляжа, веер наклонившихся кипарисов и вершины скал, нависающих над бушующей морской стихией.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Саша КРУГОСВЕТОВ