СПАСТИ «ОБИТЕЛЬ». Если новый реализм ТАК «уходит в историю», то пусть возвращается

№ 2016 / 33, 22.09.2016

Сетевая общественность, помню, судачила летом по поводу отобранных в Год кино на экранизацию современных проз – вот же, как вовремя пригодилась внезапно пробудившаяся любовь Захара к президенту, как всё счастливо склалось. «Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам пришли»… Должен разочаровать общественность – сохраняя, конечно, известную долю «авторского расследования» в этой версии, – роман писался изначально именно под экранизацию. Другой вопрос – мало ли кто рассчитывал на экранизацию, но везёт-то не всем, визируют не все бюджеты (этот скепсис принимаю – зная, как «зарезал» Мединский сценарий Аларкона о двух врагах советского народа – о двух Красновых). Однако решалось всё «в сторону кино» гораздо раньше, ещё о ту пору, когда в Горьком на митинге звучала из уст автора столь ему кощунственная ныне фраза «Россия без Путина», в 2012-м…

 

И это очень многое объясняет, включая несусветные, но при таком стечении обстоятельств простительные огрехи в тексте – ведь это всего лишь текст, форма произведения не конечная… Тут и воображаемые ванные, полные ещё не существующего в «конце двадцатых» даже в буржуазных скандинавских странах (куда предпринимался побег) шампуня, и ещё не изобретённый лак для ногтей (формулу нерастворимого лака впервые изобрёл Чарльз Ревсон в 1930-е годы) у пригрезившейся Артёму грудастой фемины, и странное слово «пакет», подразумевающее полиэтиленовый… В общем, Велединскому и карты в руки. Он антуражник всё же грамотный, если по «Русскому» судить. Ляпсусов а ля «Стиляги» не пропустит.

А теперь небольшая предыстория пристрастного толкователя. Май 2011-го, все мы за одним столом в небольшом кафе на Никольской – и Роман, и Захар, и Емелин. В подарок Сергею – книгу для фотографий вручаю (вы поняли, почему), именно книгу, там просто картонные страницы, никаких ячеек. Чуть позже появится Елизаров и будет весело петь, но тут уже я отчалю. Перед отчаливанием вручу давно для этого отлавливаемому Велединскому «Поэму Столицы» – мало ли, мало кто так воспевал маргиналов… Он ещё этак взвесит её – мол, крутой удой! Как бы в ответ на мой дар, воодушевлённо Александр скажет, делясь тоже чем-то ценным, соразмерным: «А мы с Захаром на Соловки скоро едем…»

Вот вам «пролог на небесах». Дальше думайте сами. А я перехожу к тексту. Написано чрезвычайно увлекательно – прочитал её если не на одном, то на двух дыханиях, в своей извечной плацкартной читальне (символично минующей и Горький), по пути в Сибирь и обратно. Но секрет этой увлекательности, динамичности – всё в том же. Это же почти команды на съёмочной площадке звучат – и возмущения Александра Кузьменкова в журнале «Урал» насчёт как бы подрезанных «одной беспощадной бритвой» сухожилий зэков, когда им начлагеря вскомандовал «на колени», ну и насчёт прочей излишней выпуклости в тексте – отпадают сразу же. Это почти дирижирование, только не хватает раскладного стульчика с написанным на нём именем. Хотя, Кузьменков прав в главном: «Обитель» ещё не была написана, но уже подлежала многосерийной экранизации. Так что с автора спрос невелик: у мыльной оперы свои законы.» Оказывается, не моё это открытие, или, может, и Кузьменков – пальцем в небо?

Зато вот одну сценку я разгадал, как говорится, в лицах. До этого всё гадал – чьи же манеры так напоминает залихватский (что в лагере по определению нонсенс) Артём? Вы ведь знаете, что Чадовы – братья? Есть более звёздный и гламурный, Алексей, и есть «который юного Лимонова играл» – Андрей, соответственно. Так вот, ближе к финалу «Обители», в камере, откуда выводят на допросы и расстрелы чекистов, Артём Горяинов начинает мстительно чудить – в лицо им выкрикивать приговоры, напоминать, как они сами заключённых терзали… Куролесит именно так, как вели бы себя «гости из будущего» – нынешние «обличители совка» (но до этого мы ещё дойдём). В точности манеры того самого солдатика из «На безымянной высоте» (роль исполнял Алексей, но в догламурную эпоху, фильм 2004 года, того же года «Русское»), которого почему-то выбрала умница-снайпер (роль которой играет В.Толстоганова). Паренёк – из блатарей, хамоватый и затейливый, провокатор и пошляк, такие дальше штрафбата и не ходят, а тут вдруг – любовь той, о ком и генералы бы мечтали… И его облетают все пули да осколки, он «заговорённый» – как бы любовью этой парадоксальной хранимый.

Так вот – не только сцена юродивых издевательств над чекистами, но вообще весь Горяинов, с моторикой и психикой своей, срисован именно с персонажа (рядовой Колька) этого фильма. С экрана на экран перенесён. Внешность – у братьев слабо разнится, но всё же. Гламурность нынешнего Алексея как-то на Соловках не выглядела бы…

Но вернёмся к тексту, к характерам. Тут Велединскому пахать и перепахивать. Артём – самое слабое звено. Мне ещё политзэк Лёнька Развозжаев писал из Иркутского централа, что читает там «Обитель» и никак не поймёт – почему главный герой такой придурок, вне раскрывающихся перед ним «вселенных». Правда, вскоре Леонид, в том самом централе – уверовал. Посидев в карцере, после побоев и запугиваний. Но вопрос того, ещё не раба божия, Лёньки меня побудил вчитаться. Действительно – используемый в качестве увеличительного стекла, Артём прозрачен и пуст, как линза для первого советского телевизора КВН: водицы бы! Небрежные попытки автора как-то прорисовать долагерное прошлое Артёма выглядят жалко (фрагментарность прошлого – оправдана нежеланием отцеубийцы оное вспоминать, но даже то, что мелькает, никак не складывается в целое). Из семьи купцов третьей гильдии. Гимназический курс окончил. И при этом работал только грузчиком?!! Кстати, если уж «по стихийному неверию» на старте в лагере Артём не верит в бога – то откуда у него такой богатый церковно-славянский словарик в устной речи? Да и предмет «Закон Божий» из гимназии – мог бы как-то подкорректировать «стихийное неверие» как минимум до вульгарного, пусть и не научного атеизма, если уж он столь упорно неправославен.

Но я так понял, что автору героя обязательно к концу событий надо привести к богу, поэтому он и стихийно неверующий такой. А то неинтересно. При этом, находясь над расстрельной камерой «Розмага», неверующий воображает себе отлетающую душу… Плавающая точка зрения, если по М.М.Бахтину тут анализировать текст, постоянно вплывает назад в воцерковлённого автора-Захара, хотя и высказывается он героями вроде. Нестыковки на каждом шагу, и тут «геройский» сценарий надо писать гораздо убедительнее – вставляя реминисценции московской жизни Артёма 1920-х годов. Примерно, как в титрах «Русского» – домашнюю технику, радиолы, холодильники. Просто ликбез какой-то проводить – ибо перед нами не москвич 1920-х, а именно блатарёк нулевых (который, кстати, и в «Безымянной высоте» совершенно не похож на жителя 1940-х пороховых, этакий драгпушер «на районе»).

Как умудрился житель Зарядья (центровой!) промахнуться и мимо комсомола, и мимо всей общественной жизни, такой молодёжной именно в 1920-х? Отчего при том, что любит стихи, этот прозрачный персонаж не знает, что Горький, в это время находившийся вне СССР, никаких «книжек» не выпускал, хотя и писал за рубежом много, конечно? В общем, линия «гражданка» у Артёма полностью провалена – значит, её надо дорисовывать, ведь как-то же нужно показать и доказать убийство отца.

А тут ещё хуже. Я уж не знаю, какие нижегородский корнет читал на сей счёт книжки, но вот чтобы сын от вида голого отца возжелал немедленно его убить – это нечто для советской среды 1920-х невероятное. Почему? Потому что именно тогда и там общественные бани выступали обязательной и регулярной средой пребывания поколений совместного. Они были частью нового быта – строились повсеместно (Сандуны – это господские были бани, из раньших времён), правда, нынче в центре Москвы почти все снесены эти бани 1920-х, возле Донского кладбища, например. Но поход с отцом в баню, даже если он был преуспевающий нэпман, был бы (если Артём не засланец из нынешних комфортно-ванных времён) обязателен. Кстати, и в 1980-х, в самом конце, в Лефортовских банях созерцание двоюродного брата (за неимением отца в такой роли) вызывало во мне только гордость, ну, и как бы представления, куда растём. Впрочем, отец Артёма «был с женщиной»… И всё равно «не верю» – потому что «вернулись с дачи» опять не из тех времён и социальных слоёв. Да, дачи имелись – чаще даже до революции так завли имения (генеральской семьёй А.М.Коллонтай, например), если после революции, то у подавляющего меньшинства. Богатые Брики имели дачку тоже, но ДО революции, потом голод был, а потом НЭП, и тоже не до дач. И вообще – до того ведь были имения, а с разгромом тех классов ещё долго село дачников недолюбливало, городского сословия. Дачи как неотъёмный атрибут быта граждан СССР появятся гораздо позднее, а пока их могли давать лишь самым-самым. Ну, например, писателям в Переделкино – но позже, после 1934-го, конечно.

В общем, Артём – это засланец постсоветских времён, что уж тут притворяться. Его слова о большевиках «случились – и случились», ну, это тоже, мягко говоря, не из лексикона 1920-х. Тогда случались лишь собаки. Коровы с быками ещё…
И тут мы подходим к главному – за неубедительностью персонажа начинают просвечивать убеждения автора. «Я очень мало люблю советскую власть» – встаёт Захар уже на этапе финального морализаторства в позу эдакого поручика Голицына. Верно – они вернулись, господа. И наводят там, в проигранном прошлом, в Соловках свой порядок «рукою полною перстней». Жрут господские гранты на этой теме «мемориалы». Но мне казалось, что эти господа были прежде нашими общими врагами, в нулевых. Потом стали их звать только либералами – но если послушать Малинина, его-то либералом не назовёшь, это всё «русские против СССР». Точнее, есть ещё некоторые метания автора вместе с героем – вышеприведённая фраза будет сказана только в самом конце книги, в приписках, как бы уже только от себя. Захар проводит Артёма через все пункты на карте Соловков – так полагается, это же экскурсия, в конце концов, и по ходу экскурсии не может не показать, что выстроен лагерь не как Чистилище и Мучилище, а как ступени к новому человеку. Именно так – от самых изнурительных работ чтобы тянуло вверх, это и есть перековка, а не каторга царская, в этом коренное отличие. И если не понимать этого целого, созданного действительно талантами таких, как перевоспитанный Нафталий Френкель, Фёдор Иванович Эйхманс (в общем – большевиков), то и лезут повсюду несусветные частности, никак не возможные в том месте и времени.

Но у Захара есть, увы, шаблон, который он вроде бы и пытается преодолеть по формуле «обе вы хороши» (М.Булгаков) – мол, и белые не лучше. Вон же, и там образовали в келье кружок, элитку, и оттуда пророс мятеж, покушение на Соловецкую власть… Время от времени статистические данные подравнивают мораль – что работников ОГПУ там сидело гораздо больше, чем того же духовенства. Но что-то всё же кренит автора в постылую мораль Постэпохи – в «покаяние», навязанное ещё в конце перестройки. Да уж – тут надо выбирать… И это навязчивое «владычка» даже в «Дневнике Гали» (что сработан крайне неубедительно, уже устоявшимися короткими мужскими фразами, выдающими по полной программе и сексизм явно не тех времён), благоговение перед «умученными от большевиков» батюшками – ну, вот, собственно, и побеждающий мотив. Всё-таки чекисты черти, – ой, черти! И лексикон этого, вполне изначально ясного авторского видения – просачивается повсюду. Вот это убедительный язык – но это не язык 1920-х, и не дискурс 1920-х (если мы находимся в СССР, а не в эмигрантских кружках). Не жило этим уже общество! Оно проводило ещё скомканные, чумазенькие, неуверенные – но спартакиады на Красной площади, рабочий класс начал разглядывать и показывать миру свои мускулы, причём не только советский. Это есть в кинохронике истории олимпиад – посмотри, «Артём»!

Да и в СЛОНе даже, казалось бы, такое славное дело, как спартакиада – обозначено убедительно, но при этом просто «забито», заболтано, перечёркнуто чуждым времени словом «спорт». Не было тогда спорта в СССР, хотя были и соревнования, рекорды и рекордсменки (как моя бабушка – по лёгкой атлетике поставила мировой тогда рекорд, в 1926-м)! Это чужое, буржуазное было слово. Была физическая культура! Говорю как внук советской страны физкультурников (из песни, да-да). Даже в 1940-х, после войны издательство, где выходили книги бабушки и деда, называлось «Физкультура и спорт» – первенство подчёркивалось. А спорт считался хобби буржуев и родом бизнеса. И бабушка моя не случайно слово спротсмен произносила на иностранный лад «спортсмэн».

Любовь блёклого беспартейного зэка Артёма и участницы революции, соратницы Троцкого Гали – тоже «эпохальный» парадокс, который в экранизации надо чем-то объяснять. Одной двигательно-глазной бравадой «рядового Кольки» в новом издании – не выйдет. Имея всю полноту власти, нависая над ним на допросе, Галя вдруг тает от прикосновения грязной руки, целует по определению дурно пахнущего (как написано ранее, тут вверяюсь авторскому чутью) зэка… Что это? Ну да – чудо, ведь автор верует в чудеса… Очень надо как-то объяснить такое событие, поэтому на читательскую экскурсию по Соловкам накладывается ещё и секс-туризм невероятного дуэта (особенно современно смотрится на садо-мазо кушетке с ремнями, на Лисьем острове), никоим образом не мешающий обычным лагерным процедурам. Станиславский открутил бы ус себе от неверия – но чего для кинца не выдумаешь. Кстати, кое-что подбросили уже в готовом виде и иностранные киношники – например, сцена ночного боксирования на потеху пьяным чекистам чётко скопипАщена из фильма «Академия смерти» (2004-й тот же, год выхода, только там Германия, Национал-политическая академия, эсесовцы)…

Итак, Галя. Ну, увесистый бюст в стиле нулевых, как и заказывали, впрочем, бывали и такие – хотя, на киноматериале, рекрутки Октября все сухощавые, телесного в них минимум. Не до этого было – опять же, читаем наиболее телесную из них Коллонтай в её манифесте «Дорогу крылатому Эросу». Тогда и не разглядывали особо друг друга – некогда было, бронепоезд революции не ждал.

Но ведь нужна сюжету любовь, и она «случается». Тут надо, конечно, что-то такое вклинить в тот допрос, что помимо «подсказанной извне» (и тут господь?) мужской атаки Артёма как-то всё объяснит. Ибо подход к «комиссарше» с такой одной отвёрткой – дело гиблое. Впрочем, позже, на катере при побеге она проявит себя действительно железным человеком, и вопрос будет вертеться чаще у «Артёма Захаровича» в голове, «почему она выбрала меня?» Да ещё и такой отчаянный побег – она, большевичка, продумывает только до половины, надеясь потом под парусами доплыть до заграницы с золотишком… В общем, тут экскурсия вовремя натыкается на «голливудских шпионов» и как-то легче становится, проще. Да, боженька уже побеждает в Артёме – он же прошёл до этого Секирку, штабеля рационализатора-владычки (всё-таки и поп осоветился), и если там он набросился на фреску (как-то очень примитивно-материалистично его пришествие к богу и отшествие назад выглядит), то тут побеждает милосердие. И чтобы спасти иностранца, неистовая большевичка с лужёной глоткой почему-то поворачивает катер назад, и он тоже рад… От стихийного неверия через уже «чистилище для чекистов» Артём скоро придёт к предсказуемому финалу «Бог есть, будем есть». Воистину рекламный стикер-приговор современности, а не началу Эпохи (ах, какие мой дед, тоже из рабочей, как Эйхманс, только белорусской среды, проводил «ёлки» в стиле «Антирождество» в те годы в Парке Горького!)…

Галя – как ветер, то убедительнее несёт сюжет вперёд, то наоборот, дурой парусной опадает. Вот когда она орёт на красноармейцев в баркасе, как-то правильно, привычно попсовый образ большевички срастается с кино-источниками, а потом, в «дневнике» (и ещё эта легенда – получения его от дочери Эйхманса, – зачем эта дешёвка, крёстный?!) это какая-то курсистка: «Я сразу стала «красной». По крайней мере, я так теперь о себе думаю. Многое было от молодости, от раздражения и обид. От того, что без отца. Из-за отчима. Но многое было искренним»

То, что так тогда дневники большевики не писали (фактурки маловато, мягко говоря) – тоже оставим в стороне. Вы услышали главное? Ну, моралька-то всё время рядом, чайкою кружит, которую Ногтев бы – к ногтю… Бесы-бесы-бесы! Черти-черти-черти! Умучили Расеюшку, сбили её с толку – а потом и друг друга перестреляли. Стоит теперь Русь, удивляется… А кто были они? Да просто жизнью обиженные. Подводим новый знаменатель под классовую ненависть. От мелких своих неурядиц, от безотцовщины и обиды на бросившего мужика – и пошли в революцию-то, пролетарки, прыг в бронепоезд или в катер вот, и вперёд! (ещё один ляпсус: красноармеец нагло говорит отплывающему с Галей Артёму «береги комиссаршу» в её присутствии – старшего по званию! – ну ведь несусветная же лажа, если не сказать на неведомом Эйхмансу французском «моветон») По ходу событий, красные истязатели народа русского (и прочего) всё меньше нравятся Захару. Поэтому Галя должна что-то «человеческое, женское» проявить – ну, вот за косметикой в магазин устремиться, что ли… Нешта бы окаянцам покаяться, платочек вместо красной косынки навертеть на голову дерзкую – и к владычке на поклон… Но это счастье представится только после 1991-го. И я знаю целый посёлок дачек НКВД в Хотьково, где эта мода распространилась – и сколько церквей приросло на фоне умерших там же заводов!

Постмодернистские на вид «некоторые примечания» выглядят уже так, что точно – не в кино. Ну что это за заградотряды Троцкого (стр. 732) и запанибратский суд над Эйхмансом, Бокием («лицо доброго сельского учителя, который иногда бьётся оземь, и выясняется что это оборотень» – в «Операции Трест» никаких лохматых бровей и грозного голоса, кстати)? Что это за «лагеря всея Руси, самой большой рабовладельческой империи мира»… Это уроженец СССР написал – моего 1975-го года? Или беглый в Финляндию «каторжник»? В общем – слава его господи, что это только текст, который в данной экранизации необходимо вырубить топором.

Пройдя все круги действительно тяжёлых лагерных испытаний не Артём, а Захар – сдаётся на милость давно победившего либерального истеблишмента, который ему немедленно и вручил «Большую книгу», с какой-то рекордной скоростью в 2014-м, простив все опечатки и тавтологии (привет Елене Шубиной) за самое главное. Это глубоко антисоветская вещь. Ведь если не вворачивать туда революционной морали назло прежней, контрреволюционной, если не снабдить адекватным Эпохе пониманием роли не «концлагерей» (ещё одно вражеское слово: никого там не концентрировали, места было предостаточно, и тут путаница терминологическая в пользу избитого сравнения с рейхом), а именно исправительных лагерей, откуда выходили инженерами Будасси и Нафталиями Френкелями – то стоило ли вообще тащить старые скелеты из лагерной пыли? Из лагерей, которые помимо заслуженных кар, давали невиданные прежде специальности каэрам и каэрочкам, лагерей, которые были такой же ступенью социального прогресса (да-да, а кто там видит рабский труд и каторгу – говорит на дореволюционном диалекте), как ликбез и индустриализация, лагерей, в которые была вынесена из бурно растущих городов затяжная Гражданская… Вайгач, недра которого штурмует Эйхманс сотоварищи (и некому бунтовать против чекистского меньшинства, ведь бой с природой исправляет и делает большевиками прошлых каэров) – это же почти комсомольская стройка, почти перелёт Чкалова, это явление одного порядка со всеми эпохальными. И ведь точно – фактура выбивается за рамки реакционной, постсоветской трактовки самовольного исповедника большевиков, в сюжет не влезла. Неистовое эйхмансовское футуристическое конструирование в СЛОНе всё новых ферм и производств, чтобы лагерь встал на самообеспечение (точно так же будет чуть позже на Белбалтстрое) – не вмещается в покаяние. Вот философию этих самых (вроде бы таких негативно-ясных нынешнему правящему бал и страной убойно правящему классу) лагерей надо как-то экранизировать не по-солженицынски. Сверхзадача, с которой Захар, увы, не справился, хоть по выходе книги и занялся развенчанием культа «Архипелага ГУЛАГ». Зато за прадеда рассчитался.

То, что Эйхманс был потом расстрелян как связной Троцкого (тот-то, болтун, бахвалился в «Преданной революции», что преданные товарищи только ждут в СССР сигнала для того чтоб бюрократическое государство снова сделать рабочим, вот и подставил их, а потом и себя: в союзе с Гитлером его оставлять нельзя было) – не отменяет ударного, подвижнического труда предыдущих периодов его биографии, вот что важно понять, а не подхихикивать в такт каэрам наших времён, мол, как славно красные бесы своего же героя сгрызли. И ведь это, именно это – был тот народ, что свершал Октябрьскую революцию. Не один русский, а уже советский народ, расширяющий горизонты вселенной (где, конечно, никакого места рудиментам-попам не оставалось, вот и доживали на Соловках, кто не перековался), что принципиально – новый сплав национального в интернациональном, пролетарском. Да, латышский стрелок (кстати, зачем и откуда у него тогда сабля в том смешном эпизоде после покушения на него Мезерницкого?) – да, прошедший от типографского рабочего до внешней разведки путь. Это и был в частном случае социальный прогресс – невиданный до тех пор. Умереть после такой неистовой революционной судьбы в сорок один год – это достойно. Это лучше, чем брюзжать против большевиков в общем хоре нынешнего безвременья в тех же летах. Ведь главное, им сделанное, такими как он – осталось у людей. СССР, в котором болезненная для всякого рода контры лагерная перековка исчерпалась, сменилась уже следующими периодами строительства социализма и коммунизма, а скоро и в космос этот перекованный человек полетит, и даже тут каэры поработают в шарашках на благо мирного будущего…

«Теперь я думаю: если бы я смотрел на всё случившееся изнутри другой головы, глазами Эйхманиса? Галины? Бурцева? Мезерницкого? Афанасьева? – это была бы другая история?»

Захар, эта история уже написана (не о СЛОНе, а о ББК, правда) в 1934-м, причём там много взглядов – как самих чекистов, так и писателей, включая Горького. Почитай, наконец, «Канал имени Сталина». И на его фоне узри идейную блёклость своих дорисовок. А вот Велединскому ты работы добавил нехило – но, если ещё попутно прочесть «На островах ГУЛАГа» Евгении Фёдоровой, где тоже, вроде бы с позиции заключённой, злобной, но всё же показывается лагерный прогресс и перековка, включая конструкторское бюро Пудожстроя – и нехотя, со скрипом, но вырастает из умишек «бывших» индустрия, как вырастал Беломорканал, – то может всё же выйти важное кино, информативное. Не проклинающее, а объясняющее Эпоху. И талантливый аниматор Захар очень ощущенчески верно подвёл нас к этому рубежу, но на уровне идейного содержания подкачал. И это можно подправить в фильме, пока не поздно, Александр. Надеюсь, прочтёте.

«Бог есть, революция будет» – читаем в «Саньке». Иррациональное обоснование сие привело в итоге в каэровскому «Бог есть, революция ужасна» в «Обители». Ну, а тут и примириться с торжествующей ныне контрреволюцией самое время… Боец выбыл из строя, но это не отменяет его прежних заслуг, как у панибратски им «взвешенного» Эйхманса. Кстати, вот его фото – ничего бесовского, располагающие черты лица, всем открытый советский человек…

 

Дмитрий ЧЁРНЫЙ