СПЕКУЛЯЦИИ НА ГРОМКИХ ИМЕНАХ
№ 2017 / 10, 24.03.2017
Почему бренд «ЖЗЛ» утрачивает свою популярность
У нас не так много книжных серий, которые издаются почти без перерывов на протяжении 60–80 лет. Одной из таких долгожительниц оказалась серия «Жизнь замечательных людей». За 84 года своего существования она знала взлёты и падения.
Что лично меня всегда привлекало в этой серии (во всяком случае, в большинстве её книг, которые выходили в 70–80-е годы)?
Первое. Авторы давали все главные, узловые события в жизни своих героев.
Второе. Каждая книга подробно описывала фон эпохи, в которой жили и творили выдающиеся люди.
И третье. За редким исключением, не было откровенных панегириков.
В ЖЗЛ-овских книгах подробно рассказывалось как о звёздных часах мировых гениев, так и об их объективных недостатках и слабостях.
Все проблемы серии заключались в другом – в нехватке живости, оригинальности и разнообразии подачи материала. Очень многие книги были откровенно скучны. Но, ещё раз повторю, некоторое однообразие в них замещалась умело подобранной фактурой и цельностью изложения. Исключения из этого ряда составляли книги о советских политических деятелях и крупных бюрократах красной эпохи. Вот там был один елей. Все партийные функционеры, военачальники и даже писатели советского периода подавались в одном ключе – исключительно как гении и созидатели. Хотя в реальности многие из них (к примеру, Будённый) были весьма незамысловатыми фигурами, а иные – откровенными палачами своего народа.
А что мы имеем сегодня? Не буду разбирать все ЖЗЛ-овские издания последних лет. Остановлюсь на том, что ближе мне по роду занятий – на книгах, посвящённых советским писателям.
* * *
Начну с книги Василия Авченко об Александре Фадееве. Сразу оговорюсь: лично я считаю Авченко замечательным бытописателем нашего времени. Я очень высоко ценю его повесть «Правый руль», в которой очень точно отражена грабительская сущность современного олигархата и правящего класса, абсолютно далёких от народа. Однако, как я понял, по своим воззрениям Авченко тем не менее ближе к либералам, нежели к консерваторам. Тем интереснее было узнать, что он дорожит многими советскими ценностями и не спешит сбрасывать советских классиков с «парохода современности». На мой взгляд, Авченко проделал значительную исследовательскую работу, проследив буквально по дням весь дальневосточный период жизни Фадеева. Эта часть его книги просто интересна и не может вызывать нареканий. Но стоило ему перейти к ростовскому сюжету, не говоря уже о московских событиях, и всё – автор тут же оказался в плену ложных представлений о своём герое. И правда, как можно, не погрешив против истины, утверждать, что Фадеев не имел никакого отношения к репрессиям среди писателей?! Ведь сейчас открылись сотни ранее засекреченных архивных фондов. А там десятки документов с доносами Фадеева на собратьев по перу. Не он ли перед войной сигнализировал Сталину о наличии антипартийной группировки в критике и просил унять Г.Лукача, М.Лифшица, Е.Усиевич и других неугодных ему зоилов, настаивая на закрытии журнала «Литературный критик»? И разве не Фадеев в годы гонений на космополитов травил Альтмана и Дайреджиева?! Непонятно, зачем такому вдумчивому исследователю, как Авченко, понадобилось лепить из Фадеева икону? А как позорно вёл себя Фадеев в первые месяцы Великой Отечественной войны! Да и с изображением молодогвардейцев всё оказалось не так-то просто. Однако Авченко не без изобретательности сгладил все острые углы в биографии своего кумира. Но кому это пошло на пользу? Я убеждён, что было бы куда лучше, если бы Авченко закончил своё повествование на дальневосточном периоде жизни Фадеева и не стал бы обелять весьма сомнительные поступки советского классика, совершённые им в 1930–50-е годы. Кстати, думаю, не случайно наследники Фадеева не так давно закрыли личный фонд писателя, хранящийся в РГАЛИ, для исследователей. Видимо, они не хотят, чтобы современники знали всю правду об их знаменитом родственнике.
Перейдём теперь к книге Игоря Вирабова об Андрее Вознесенском. Не спорю: Вознесенский остался в истории советской литературы. У него можно найти немало ярких и запоминающихся строк. Но гением он всё-таки не был, как бы в этом ни убеждал читателей Вирабов. Хотя замечу: потенциал для того, чтобы стать по-настоящему крупным поэтом, Вознесенский имел. Почему же он не состоялся как значительный художник XX века? На мой взгляд, в том числе и потому, что он почти всю свою сознательную творческую жизнь лавировал и маневрировал, стараясь совместить несовместимое: ему хотелось быть и свободным поэтом, и одновременно получать все блага от власти, что приводило его к постоянным сделкам с собственной совестью. Однако у Вирабова Вознесенский предстаёт только в ореоле борца за свободу творчества. Но помилуйте, разве не Вознесенский ещё летом 1962 года, оставаясь для либералов светочем свободы, пошёл на тайный сговор с комсомольскими вожаками. Смысл договорённостей заключался в том, что Вознесенский не будет публично трогать Комсомол и тем более подвергать каким-либо сомнениям партийный курс, а за это он получит площадки практически во всех молодёжных изданиях, имевших многомиллионные тиражи. Правда, этот консенсус несколько раз нарушался. Первый раз его по незнанию нарушил тогдашний инструктор ЦК ВЛКСМ критик Леонард Лавлинский, который посмел в «Комсомольской правде» возвысить Цыбина и принизить Вознесенского (за что малоинформированного комсомольского работника хотели даже с треском выгнать с работы). Вторым нарушителем оказался лично глава советского государства и Компартии Никита Хрущёв, не так понявший молодого поэта в марте 1963 года и собиравшийся даже выслать его из страны. Но в первый раз конфликт был быстро улажен, по требованию первого секретаря ЦК ВЛКСМ Сергея Павлова, тогдашним заведующим отделом культуры ЦК ВЛКСМ Юрием Верченко. А во второй раз роль заступника Вознесенского взял на себя секретарь ЦК КПСС Леонид Ильичёв, быстро объяснивший молодому поэту, как можно было реабилитироваться перед Хрущёвым (кончилось всё тем, что после погромной речи Хрущёва Вознесенский в тайне от своих тогдашних приятелей Евгения Евтушенко и Василия Аксёнова тут же написал на высочайшее имя покаянное письмо, а затем состряпал беззастенчиво конъюнктурную поэму о Ленине). Впрочем, как показало дальнейшее, для Вознесенского это стало нормой – бравировать смелостью в стихах, а следом тайком вымаливать прощения в кабинетах высоких советских начальников. Здесь можно вспомнить хотя бы историю его участия в скандале, который разразился в 1979 году вокруг выхода первого номера неподцензурного альманаха «Метрополь». С одной стороны, Вознесенский сознательно отдал редакции этого альманаха целый ряд своих стихотворений, а с другой, когда запахло жареным, побежал по инстанциям и немедленно слинял, то есть отправился в творческую командировку на северный полюс, откуда потом прислал в Комсомолку пафосные, не имевшие никакой художественной ценности откровенно халтурные вирши. Но, увы, Вирабов предпочёл обо всём этом в своей книге умолчать. Как ни слова он не сказал и о роле в творческой судьбе Вознесенского такого непростого критика, как Александр Дымшиц, без поддержки которого судьба поэта могла быть иной. Не удивительно, ведь Дымшиц имел репутацию неисправимого ортодокса и борца за советские ценности, а это как-то плохо вязалось с обликом одного из самых авангардных советских поэтов – Вознесенского.
Очень огорчила меня и книга иркутского поэта Андрея Румянцева о Валентине Распутине. Во-первых, в ней оказались пропущены многие важные факты из жизни Распутина. В частности, ничего не сказано о том периоде, когда он в начале 60-х годов стал одним из создателей и активных членов так называемой «стенки» – группы молодых иркутских литераторов (молодёжь, понимая, что поодиночке она вряд ли прорвёт сопротивление местных князьков и сможет прорваться в литературу, решила объединиться и сообща оттеснить классиков областного пошиба от прикормленных редакций). Интересно, что к созданию этой «стенки» имели отношение Вампилов, Шугаев и, кажется, Машкин, но ими всячески игнорировался Евгений Суворов, хотя все они имели во многом одинаковые взгляды на жизнь и на искусство, а Суворов уже тогда отличался куда большим талантом, нежели, к примеру, Шугаев.
Ну ладно там «стенка». Румянцев показал полное непонимание раннего творчества Распутина и особенно его повести «Живи и помни». Он подробно рассказал, как в своё время высоко оценили «Живи и помни» два наших германиста – Лев Копелев и Раиса Орлова, а также директор Института мировой литературы Борис Сучков. Но почему эти литераторы в начале 70-х годов так восторгались Распутиным, тогда как многие писатели, впоследствии ставшие вождями патриотического направления в русской литературе, очень негодовали по поводу книг тогдашнего Распутина? Об этом в книге Румянцева ни слова. А зря. Судя по всему, либералы, прочитав первые вещи Распутина, увидели у молодого сибиряка только одно – талант живописать самые тёмные и низменные страсти в русском народе. Их привлекла фигура предателя Родины Гуськова, в тяжкий для страны час в далёкой сибирской деревне забившийся в схрон под тёплым боком своей жены. По сути, многие западники, к коим относил себя и Сучков, увидели в повести Распутина некую апологетику предательства. Именно этим им и приглянулся Распутин. Именно поэтому они начали выдавать молодому сибиряку авансы, расценивая, что он и дальше пойдёт таким путём. Между тем, центральной фигурой в повести «Живи и помни», на мой взгляд, был не Гуськов, а Настёна. И большая часть смысловой нагрузки этой повести ложилась именно на Настёну как на хранительницу нравственных жизненных устоев. Не случайно Распутин потом продолжил эту линию и написал другую пронзительную повесть «Прощание с Матёрой», где он недвусмысленно говорил о тяжелейшем положении, в котором оказался русский народ. Но новая повесть, точнее новый поворот в творчестве, уже не мог устроить либералов. Перед Распутиным был поставлен выбор: или он продолжает исследовать и описывать тёмные стороны в русской жизни, и тогда имеет бесконечные переиздания на Западе, премии и прочие блага, или возвышает свой голос в защиту русского народа, но остаётся ни с чем. Распутин выбрал второй путь, за что потом до самой смерти подвергался со стороны околовластных элит ядовитой обструкции.
В общем, у Румянцева получилась какая-то легковесная поделка, а не серьёзное жизнеописание труднейшего пути, какой прошёл большой художник Валентин Распутин.
Очень огорчили меня и книги Захара Прилепина о Леониде Леонове, Борисе Корнилове, Владимире Луговском и некоторых других советских писателях. В них много эмоций, но явно недостаточно фактуры. Такое впечатление, что автор поручил подбор материалов случайным людям, а потом из различных рефератов и докладов на скорую сварганил что-то своё. Не случайно в работах Прилепина много нестыковок и мест общего характера. Я уже не говорю о том, что автор поленился обратиться в крупнейшие архивы страны. Оно и понятно. Где ему сидеть и выявлять архивные документы, когда труба зовёт в военный поход. Похоже, для Прилепина главное везде и всюду светиться, поэтому выполненные им жизнеописания советских писателей так очевидно поверхностны.
Не могу я принять и методику работы одного из самых шустрых наших молодых политиков Сергея Шаргунова. Мне кажется, в тридцать семь лет пора бы уже научиться понимать разницу между личным выявлением документов в архивах и поручением этого процесса своим помощникам. 
Как я понял, Шаргунов считает, что работа с архивными фондами – это чисто технический процесс, который будто бы под силу любому студенту. Действительно, если поставить задачу сделать ксерокопии выявленных другими исследователями документов, то да, в этом случае всё ограничивается техникой исполнения. Но работа с архивными фондами, как правило, выходит за чисто технические рамки. Нередко один документ может потянуть за собой целую цепочку; надо знать не только одно конкретное «дело», а иметь представление обо всём фонде. Одна случайная помарка на полях может вывести к новым именам и фактам, в целом привести к совершенно иным выводам. Почему в своей небезынтересной книге о Катаеве Шаргунов проигнорировал такой классический подход, я так и не понял. То, что хорошо в депутатской практике (перекладывание на помощников подготовку депутатских запросов и сбор материалов для различных справок), совершенно не годится для научной, исследовательской и писательской работы. Надеюсь, что, если Шаргунов вернётся к давнему замыслу написать свою личную книгу о Фадееве, он пересмотрит своё отношение к поиску нужной информации и к работе с архивными документами. Иначе на нём, как на художнике и исследователе, придётся поставить крест.
Ну а пока серия «ЖЗЛ» ещё как-то живёт и движется за счёт старого бренда. Но, если подходы современных авторов к созданию жизнеописаний о великих людях не изменятся, бренд в скором времени перестанет работать и жзл-овские книги станут мало кому нужны.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Довольно язвительны Ваши слова)))
Огрызко прав по всем позициям.
Надо бы, впрочем, сказать еще жестче: издательство в последние годы гонит под брендом “ЖЗЛ” чистую лабуду, доверяя писать тексты людям, не знающих элементарных вещей в той области литературного труда, за которую они берутся.
Поддерживаю мнение комм. поз. № 2 . (хотя у него экзотический ник).
1. Спасибо Вячеславу Огрызко за познавательную информацию о писателях и методах их работы, в том числе по книгам ЖЗЛ.
2. Особенно верно суждение В.Огрызко о В. Распутине: “Перед Распутиным был поставлен выбор: или он продолжает исследовать и описывать тёмные стороны в русской жизни, и тогда имеет бесконечные переиздания на Западе, премии и прочие блага, или возвышает свой голос в защиту русского народа, но остаётся ни с чем. Распутин выбрал второй путь,”
Правда надо бы отметить, что такой выбор В.Распутин сделал после получения 25 тыс. долларов премии от Солженицына в 2000 году.
3. “Тёмные стороны в русской жизни” были описаны Достоевским и Л.Толстым для Русского Читателя, а Западенцы-русофобы ухватились за “чёрную” тему для Дискредитации русского (шире православного славянского) народа в западном обществе и спекулируют “наградами” для внедрения раскола и хаоса в литературную жизнь нашего общества.