Беллетризация боли
Вопросы задавал Вячеслав Огрызко
№ 2024 / 11, 22.03.2024, автор: Андрей АНТИПИН (Иркутская обл.)
Здравствуйте, Вячеслав Вячеславович!
Благодарю за поздравление. Отдельное спасибо – за внимание. Кроме вас и вашего сайта никто, честно говоря, не беспокоил в эти премиальные дни. Имею в виду российские издания. Я так понимаю, никого на самом деле не интересуют темы, которые вы затрагиваете. Если бы вы не написали, я бы и дальше считал, что так оно и должно быть.
Отвечаю на ваши вопросы. Кое-кто отговаривал меня это делать, вообще связываться и с «Литературной Россией», и с затронутой мною темой, да ещё накануне вручения Распутинской премии… Я посчитал более важным для себя сказать то, что я думаю, нежели чем переживать о возможном общественном резонансе. Полагаю, его заведомо переоценивают.
1. В каком состоянии вы находите сейчас нашу литературу? Вы наблюдаете её подъём или упадок?
Ещё лет десять назад я – неожиданно для себя – пришёл к мнению, что российская литература переживает своего рода расцвет. Конечно, и мысли не было сравнивать его со знаменитыми «веками» в истории русской культуры – с Золотым ли, с Серебряным ли. Тем не менее, открывались новые имена, публиковались по-своему незаурядные произведения, какие-то становились поводом для обсуждений и даже споров. Как, например, повесть Сенчина «Елтышевы»…
Всё это очень быстро сошло на нет. А скорее всего, никакого расцвета и не было. Просто я воспринимал текущую действительность с бо́льшим воодушевлением, чем она того стоила. Либо элементарно не хватало практического погружения в этот вопрос.
Но это было давно.
Сегодня я наблюдаю скорее плачевную картину. Нет, имена появляются – уже даже не как грибы после дождя, а… Впрочем, я не подберу сравнения.
Чем они меня не устраивают? Почему я отказываю им в общественной и культурной значимости?
Первый и, по моему мнению, наистрашнейший порок сегодняшней литературы, вообще современного искусства – беллетризация боли. Там, где лучшие отечественные писатели корчились в отчаянии, с осознанием своей беспомощности что-либо изменить, как-то воздействовать на ситуацию, – там раззуделось бойкое племя литературных проходимцев, которые научились все эти наши национальные болезни сноровисто передразнивать в удобочитаемой беллетристике, выдаваемой за литературу высокого художественного достоинства.
Так была повергнута ценность писательского Слова. Работа литератора, истязательная подчас, свелась к активному строчкогонству. Ни о какой нравственновоспитующей задаче уже не было и речи.
И всё это стало преподноситься как эталон творческого поведения.
Полчища Яхиных и подобных ей расползлись с невиданным проворством, благо, их появление было предуготовлено. Крупнейшие книжные издательства уже запустили для них свои типографские мощности, дабы поставить их, вообще навязываемую ими точку зрения на искусство и российскую действительность, вне конкуренции. Престижные премии уже были созданы для авторов этого ряда, единственно им и вручались – надо полагать, не столько в виде поощрения, сколько в качестве заработной платы за коммерчески выгодную халтуру, что без конца плодили штатные борзописцы.
К сожалению, и читатели сослужили дурную службу, поволокли из магазинов пышные новинки, предпочитая их произведениям классиков. И сами магазины впряглись в общий процесс, обильно представляя это искусно раскручиваемое чтиво на своих витринах и нагнетая продажи всеми возможными способами. И наши родные библиотекари, милые дамы, вместе со всеми офонарели от Елизаровых и Снегирёвых, Крусановых и Гришковцов, наполняя их опусами библиотечные фонды и тратя на это немалые деньги. А уж областные и краевые библиотеки и все те ведомства, что отвечают за культуру, придали безобразию законную силу. Всяческие юбилеи и праздники, фестивали и литературные вечера не могут отныне обойтись без свадебных генералов, хорошо оплачиваемых из бюджета.
Словом, все постарались и тем самым сообща сформировали так называемый «момент ожидания», как бы оправдав в глазах общества право таких книг и таких авторов на существование в заведомо привилегированных условиях. Не стоит удивляться, что к Шукшину на Алтай или к Астафьеву в Красноярск раз за разом едут те, кого невозможно было бы вообразить в одной компании с Василием Макаровичем или Виктором Петровичем, если бы они были живы. Впрочем, с Астафьевым и при его жизни было не всё так просто…
Помню, с писателями Михаилом Тарковским и Василием Авченко ездили в Бодайбо.
Тарковский в своём студенческом прошлом бывал в тех краях, подрабатывал в экспедиции. Спустя годы его потянуло назад. Он подбил нас с Василием возможностью хорошо провести время, посмотреть дивные места, выпить… Мы прельстились и вскоре прибыли в Иркутск, откуда намечался старт, и через два дня автомобильного хода оказались на берегах Витима. С нами встретилась дама из пресс-службы крупной золотопромышленной компании. Москвичка. Она прилетела в Бодайбо, чтобы сопровождать нас в нашей культурной миссии. Сама компания взяла на себя финансовый вопрос нашего пребывания.
Мы собирались посетить несколько разрабатываемых месторождений, познакомиться с производством. Выступить перед рабочими. На машине Михаила Александровича выдвинулись на прииск «Высочайший», минуя печально известное место Ленского расстрела и речку Вачу, воспетую Высоцким. А по пути заскочили в посёлок Артёмовский Бодайбинского района. Нужно было передать в библиотеку коробки с книгами.
Книги были не нашими, нас попросили их доставить. Дама отвечала за это дело.
Мы стали носить коробки, весьма тяжёлые. Меня, естественно, заинтересовало, кого это я «несу». Выяснилось, Дмитрия Быкова*. В других коробках была продукция схожего толка. Все эти бесконечные Улицкие*, Гандельсманы, Губерманы и прочие Веллеры. Пресс-служба золотопромышленной компании озадачилась тем, чтобы пополнить библиотеку произведениями помянутых авторов, иные из которых в будущем будут признаны иностранными агентами.
Я, помнится, съязвил, соотнеся тоннаж поднимаемой коробки с мясистостью Дмитрия Львововича и выявив в сём некую закономерность. Даме это не понравилось. Она ответила очень по-свойски, приближённо к объекту нашего преткновения:
– А что вы имеете против Димы?
Кстати, интересно, идёт ли процесс обратного порядка, изымаются ли из оборота сочинения тех, кто юридически признан врагом России? Вроде бы такая практика утверждена, но применяется ли в действительности…
Те, кто следит за литературой и душой болеет за неё, без труда догадаются, о чём речь. Их так же, как меня, волнует, почему назревают Водолазкины и не рождаются Беловы. Почему вместо «Матёры» Валентина Распутина, ставшей стоном и плачем уходящей деревни, вылупляется эпигонская «Зона затопления» известного сочинителя, более озаботившегося тем, как бы побыстрее освоить злободневный материал и успеть с заявкой на какой-нибудь очередной конкурс.
Вот лишь один образчик (и притом не самый дурной) такой откровенной «беллетризации» русской боли.
А вообще примеров тьма. Перечисленными выше они отнюдь не ограничиваются.
Достаточно открыть длинные и короткие списки «Национальных бестселлеров», «Букеров» и «Больших книг». Обратить внимание, кем кишат экраны телевизоров. Кто свидетельствует от имени России во время заграничных вояжей. С чьими книгами, как с писаной торбой, носятся те, кого меньше всего можно заподозрить в любви к Отчизне… И тайное станет явным. Если, конечно, есть в этом какая-то тайна.
И ещё не могу смолчать об одном. О московском кумовстве. И провинциальном раболепстве. Это тоже, как сказали бы раньше, «бич нашего времени».
Вот я не понимаю, как можно было дать премию «Чистая книга» за роман «Концертмейстер». Я не против его автора. Но к председателю конкурсной комиссии имеются вопросы. Я не знаю, может, у Шаргунова две пары глаз. Я со своей одной не смог увидеть ничего общего между Замшевым и Абрамовым. Почему, например, не Михаил Тарковский и не Анатолий Байбородин? Почему не Борис Екимов? Не Виктор Потанин?
Ведь тут что самое главное – для чего эти премии учреждаются? Абрамовская, Распутинская, Астафьевская, Казаковская, Бунинская, Толстовская, Аксаковская или какая-то ещё…
С моей точки зрения – для того, чтобы не потерять эти направления в культуре, вообще в национальном мышлении.
А на деле всё наоборот.
Присуждают – чтобы и следа от этих направлений не осталось. Чтобы размыть, затоптать своим всеприсутствием. И делают это по знакомству, по блату, по принципу «у него (или у неё) высокий читательский рейтинг». Не говоря о нас, провинциалах. Мы и вовсе горазды привечать уже за столичную прописку или трескучее имя, а лучше за то и другое вместе. Нам кажется, почтенный лауреат, который «на слуху», кто «собирает аудитории», поднимет престиж наших премий, затеянных нами в российских околотках. А сополагаются ли в нравственном, духовном, мировоззренческом отношении номинанты на премию с творчеством тех, чьи имена эти премии носят, – это дело десятое. Во главе всего – реклама, статус.
Вот и отваливают Дине Рубиной премию великого Гончарова. Ивану Александровичу ни холодно ни жарко. Но премия его имени, некогда славная, после этой провокационной акции навсегда поругана и я не ведаю, кто из русских писателей готов без омерзения впредь принимать её в свои руки.
Не удивлюсь, если «Чистой книгой» или «Ясной Поляной» удостоят завтра какую-нибудь Оксану Васякину…
Когда-то Валентин Распутин писал, что мы живём в оккупированном государстве. А ещё прежде Есенин признавался с горечью: «В своей стране я словно иностранец…» Годы миновали! Уже и век разменяли есенинские слова. А ничего для русского человека не изменилось.
2. Как воспринимают ваше творчество жители вашей деревни? Не клюют ли, как в своё время клевали Александра Яшина и Фёдора Абрамова их земляки?
До первой книги никто, пожалуй, не видел во мне писателя. Хотя знали, что я пишу и даже публикуюсь – например, в районной газете. Но, вероятно, не воспринимали всерьёз.
Первая книга изменила отношение ко мне.
Вдруг стали смотреть с чувством не то гордости, не то удивления. Длилось это недолго. Сейчас смотрят как на обычного жителя деревни. Да я таким и являюсь. И меня радует спокойствие моих земляков. Они, видимо, привыкли, что рядом есть свой «живой писатель». Почему-то факт «живости» впечатляет больше всего.
В остальном никакого повышенного интереса.
Никто меня не клюёт, ничего подобного я не помню. Случаются, конечно, истории. Иногда курьёзные, иногда весьма серьёзные и даже сердечные. То пьяный мужичок начнёт жать руку, вкрадчиво заглядывая в глаза, а потом настоятельно попросит написать о нём роман. Уточнит обязательно:
– Только это… ну… чтоб я ни каким-нибудь там таким получился!
То позвонят с просьбой обратиться к Путину и вступиться за сибирские леса, беспощадно изводимые методом сплошной рубки. Мои простодушные земляки полагают, что раз я писатель, то непременно знаком с президентом и могу на что-то «влиять»…
Года три назад, по осени, пришла за помощью одна женщина. Попросила составить некую «характеристику» на её сына. Запойный малый, он загулял, будучи в райцентре, а вечером, воротившись в деревню, вышел из автобуса с чужой поклажей… Нужно было выручать похитителя. К тому же за ним и прежде водились такие грешки. Все они были приняты к сведению в ближайшем полицейском участке. Вот и был задействован мой писательский ресурс.
Характеристику я списал с листочка, который принесла бедная матушка. В своей невинной простоте она вознесла любимое чадо до нравственных высот, которых он сроду не достигал. Я не стал её разочаровывать. Наоборот, душевно дополнил от себя. А назавтра проснулся рано утром от лая собак. Вышел – тётка Тамара, просительница, уходит по дороге. Оглянулась на стук ворот.
– Посмотри в почтовом ящике, – говорит.
Ящик самодельный, большой. Я заглянул – баночка свежих сливок, плата за моё ремесло…
Не знаю, помогло оно или нет её непутёвому отпрыску. Но ничего дороже этой баночки сливок я никогда не получал. Говорю об этом без малейшего кокетства. Так что мне грех жаловаться на людей. У других писателей и этой баночки сливок не было.
3. Олег Бавыкин рассказывал, как лет восемь назад вы вместе путешествовали по вологодским местам в поисках ваших вепсских корней. Чем закончились эти поиски? Есть ли потребность что-то написать о своих корнях?
Мы, действительно, были в совместной поездке. Но это не Вологодчина. Точнее, не только она. Это пограничье трёх областей – Ленинградской, Вологодской, Архангельской. Там, в деревне Хара́геничи Тихвинского района Ленинградской области, родилась моя бабушка по материнской линии.
Себя она считала вепсом, с улыбкой говоря – чуха́рка. Не знаю, так ли на деле. Я со всей своей писательской въедливостью ничего такого в ней не разглядел. По паспорту она русская. Да и по обличию. Фамилия её девичья Гаврилова.
Бабушка покинула родные места до войны; вместе с отцом, братьями и старшей сестрой перебралась в Иркутскую область. Мать её, моя прабабка Анна, умерла молодой женщиной ещё в Харагеничах. Жилось голодно. Вот семья, уже неполная, и скочевала в Сибирь, где было сытнее. С тех пор никто из нашей родовы не бывал в тех краях.
Будучи в 2016-ом в Москве, я обмолвился об этом с Олегом Митрофановичем Бавыкиным, моим старшим товарищем. Он проникся идеей много больше, чем я. И во время моего очередного приезда сподвигнул посмотреть эти самые Харагеничи.
Путешествие было замечательным!
Я восхитился тамошней красотой – суровой, сдержанной, уже не среднерусской, но вполне северной. Хотя, понятное дело, в Сибири этим не удивишь. Возможно, особую прелесть местной природе придавало то, что это была не чужая мне земля. Я ел бруснику в придорожных сосновых борах с чувством того же имущественного права, с каким собирали её окрестные жители.
Мы заночевали в бабушкиной старинной деревне, что на берегу озера Харагинское (Харага – сорока по-вепсски). В деревне на тот момент проживало всего пять семей. Многое узнали, в том числе о Гавриловых. Нашлась почти глухая, но ещё бодрая старуха девяноста шести лет от роду. Она вспомнила и моего прадеда (в деревне его – вероятно, за бедность – называли Павлушкой), и старшую сестру моей бабушки – Ольгу. Да и вообще поведала о тех временах.
Посетили мы и кладбище на другом берегу.
Оно разместилось в тёмном еловом лесу вокруг деревянной часовни, срубленной ещё при жизни Пушкина – в 1829 году. Кладбище было детским. На нём погребали ребятишек, умиравших в зимнюю пору года. Гробики с их телами увлекали на санях по льду озера. Во время открытой воды хоронили на втором кладбище, оно на жилой стороне.
Такая волнующая подробность.
Нас перевёз рыбак на моторной лодке и остался ждать у озера. Мы прошлись по кладбищу в вечерней тишине. Зашли в часовню, зажгли свечи за упокой, а напоследок погасили, чтоб не наделать пожара. Потом поднялись на звонницу, ударили в колокол. Я вырос в тайге, но ничего подобного не слышал. По тихому безлюдному лесу разнеслась подлинно благая весть. У меня не хватит слов, чтобы передать чувства, нахлынувшие на меня…
Писать об этом не помышлял. Это очень личные воспоминания.
4. Не боитесь остаться писателем одной темы?
Не боюсь. Как бы вовсе стать не писателем – вот о чём приходится думать. Давно не пишу художественную прозу. Премию Распутина мне присудили, как я считаю, «задним числом», за старые произведения. А родятся ли новые – никто не скажет.
Такие сомнения гложут не только меня. И на то есть основания.
Вот я помогаю Олегу Митрофановичу Бавыкину, читаю произведения сегодняшних дебютантов – поэтов, прозаиков. Отбираем кандидатов для участия в международном форуме молодых писателей Китая и России, в мае сего года должен такой состояться в Санкт-Петербурге. Я не в курсе, что там у китайцев. Но с нашей стороны могу сказать (и, кстати говоря, этим завершить свой ответ на первый вопрос): писателей у нас нет. Вернее, есть несколько способных поэтесс – но и только лишь. А действительно талантливого поэта или прозаика в возрасте до 35 лет, кого не стыдно было бы пригласить выступить от лица отечественной литературы, мы, как ни бились, так и не смогли обнаружить на российских просторах.
Я полагаю, причина не в отсутствии дарований, не в том, что земля родная перестала «рождать». Дело в том, что нет возможности для развития, для существования.
Молодые выживают, как умеют. Когда им писать?
Особенно это касается юношей. С девушками проще. Те ещё строчат и делают это, на мой вкус, всё лучше и лучше, опережая в этом плане своих коллег мужского пола. А вот парням, кому содержать семью, писательская стезя не в помощь. Увы. Мы гаснем.
5. На ваш взгляд, будет ли и дальше русская литература прирастать Сибирью? Или дело в этом плане идёт к закату?
Никогда об этом не думал. По-моему, дело в другом. Главное, чтобы литература вообще «прирастала» – талантами подлинными, а не мнимыми. А уж откуда они, из каких краёв – из Сибири или подмосковного Следова, где живёт сокровенный Юрий Лунин, – не так важно.
Я бы изменил вопрос. Станет или нет литература элитарной, узкоспециальной?
Боюсь, к этому идём. И меня это тревожит. Я, конечно, хотел бы, чтобы провинция, как и прежде, питала нашу культуру. Та же русская деревня… Чтобы от земли, а не только от асфальта, приходили молодые художники – в кинематограф, в живопись, в театр, в музыку, в литературу. Чтобы правда не замыкалась в узких коридорах, пыжась дорасти до национального откровения. Чтобы она – правда – постигалась не в Интернете, не из просмотренных чатов, как теперь сплошь и рядом водится. Нужно, чтобы она шла из жизни, из самого воздуха русской действительности. Чем, собственно, и окормлялась наша великая классика.
Вопросы задавал Вячеслав ОГРЫЗКО
* признан(а) Минюстом РФ иностранным агентом
Замечательное интервью. Шукшин и Астафьев, как говорится, на одном поле ср-ть не сели бы с нынешними лауреатами премий их имени.
При всей напористости торгашей беллитристикой яхино-быковых, они так же легко сгинут в никуда. А библиотекарей просто жалко, затуркали их чиновничьи и комерсантовы тонны указаний и яркой макулатуры.
Яркий человек Андрей Антипин, чувствуется – “от сохи”, от таёжного “разнотравья” и чистой родниковой воды.
Беспокоит: “Как бы вовсе стать не писателем…”.
А в чем проблема, Андрей?
В быте? В общенациональной атмосфере? В творчестве? Сразу во всем? – Вот что интересно узнать.
У каждого своя тусня и свое представление о литературе. Чем Антипин лучше Шаргунова? Если бы рулил Абрамовской премией, дал бы своим корешам Авченко или Тарковскому.
Антипин называет сокровенным писателя Юрия Лунина, а вот профессор Анатолий Андреев определяет его “пустышкой”. Чувствует ли Антипин литературу. Знает ли он действительно хороших писателей или предпочитает петь дифирамбы своим дружкам?
А кто вообще назначает Распутинскую премию? В прошлом году ее дали Николаю Иванову – никакому писателю. Почему мы должны верить, что в этот раз все по другому?
Так проблемы всё те же две – дураки и дороги))
Рубина мне не нравится за возвышение мата, Губерман за возвышение пессимизма. Веллера пробовал читать,
особого интереса не вызывает.
Лев Полыковский, а Вы по какому принципу выбираете книги для чтения?
Какой-то выбор авторов у Вас однобокий: Рубина, Губерман, Веллер…
Я этих авторов читал по разным причинам: Рубину для обсуждения её книги и фильма про него, Веллера рекомендовали посмотреть, а у Губермана нашел неверное понимание оптимизма и пессимизма, когда искал мысли на эту тему. Раньше очень много читал, а теперь в основном специальную литературу по своим исследованиям и меньше художественной.
Комментарии зачастую меня удивляют, а иногда – просто ставят в ситуацию “буриданова осла”, но, не в смысле избытка хорошего питания, а в смысле негодных рецептов для употребления пищи. Возьмём, к примеру, Губермана – количество написанных им “гариков”, и количество изданных книг не снилось ни одному местному писателю. Нравится вам творчество Губермана, или “не нравится по сотне причин”, это ничего не меняет – это автор, занявший свою позицию в литературе, и имеющий миллионы читателей. Вы можете его не читать – от этого ничего не изменится. То же самое относится и к М.Веллеру. Да, они порождение того сложного явления, которое появилось и заняло высоты в позиционной войне на пространстве “советской русскоязычной литературы”, но, это не может отрицать тех художественных достижений, которых они добились в своём творчестве. Как вы догадываетесь. мы ещё не дожили до того замечательного момента, когда можно будет объективно анализировать их творчество, и творчество их коллег. Товарищи писатели! Занимайтесь созданием талантливых произведений на русском языке! Таких талантливых, чтобы у потенциального читателя стоящего у полки в книжном магазине, рука, не дрогнув, выбирала ваш том, а не том какого-то (не к ночи будет помянут) Веллера.
На вопрос В.В. Огрызко уверенно заявляю, что в дальнейшем русская литература будет прирастать не Москвой, а провинцией. Это сейчас провинциалов пока не слышно за пределами своих регионов с тиражами их книг в 50-200 экземпляров. Но времена меняются.
“Рекомендовали Веллера”?
А рекомендовал кто?
Ваши?
У Губермана много хороших гариков. Но к оптимизму и пессимизму он отнесся не верно.
Последние два предложения в точку. Какой дух идет от российской действительности – таковы и произведения. Никакой талант не выплывет. Постмодернистская слякоть с угасшими смыслами.
Евгений Клюзов о Губермане:
“тех художественных достижений, которых они добились в своём творчестве. мы ещё не дожили до того замечательного момента, когда можно будет объективно анализировать их творчество”.
– Нет “художественных достижений в его творчестве”. Плохо написанная пошлятина.
– Я дожил и оцениваю объективно. Пересмотрите и перечитайте его.
Коля, вы ой как Правы!
Губермана я быстро раскусил!
Последний кто рекомедовал мне Веллера, Валерий Маслюкевич, судите по фамилии наш или не наш.
Много громких слов, хотелось бы увидеть и делА.
Любое слово можно выразить и громко и тихо. На Востоке говорят: радость непобедимая сила. иди радостно и ты победишь всё (добавлю: того, что мешает нам счастливо жить). Я изначально выбрал тему оптимизма как свою путеводную звезду и по отношению людей к оптимизму определяю суть их проблем. Некоторые ошибочно думают, что пессимист это хорошо информированный оптимист. Но пессимизм ведь это лишь временная трудность человека и человечества. И оптимизм неизбежно победит.
Великолепное интервью! Умница Антипин! Зря не пишет сейчас прозу! Жаль!
Всем и вся в Наступающим Новым Годом!
И о делах наших разных! Недавно узнал, что в нашем капитализме в стране в редких книжных, сами книги появляются в продаже исключительно по решению неких работников магазинов, наделённых ХОЗЯИНОМ правом выбирать, что заказывать у издательств и ставить на полки!
Отсюда делаю ВЫВОД! Противный по сути.
Пробиться новому Пушкину с его Евгением – ни за что! Вот просто Никогда!
Механизм не тот!