Дмитрий ЛЕБЕДЕВ. МЫ ШЛИ НА ОПЕРЕЖЕНИЕ СИСТЕМЫ (интервью)

Рубрика в газете: Герой нашего времени, № 2018 / 35, 28.09.2018, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО

 

С Дмитрием Лебедевым меня в 77-м году уже прошлого столетия познакомил Николай Ялынич. Мы с Николаем поступали тогда на дневное отделение истфака Московского пединститута им. В.И. Ленина, и у нас с Николаем оказались общие интересы и увлечения. И он, и я, когда учились в школе, были пионерскими активистами. Только Николай входил в пионерский штаб Кировского района Москвы, а я в пионерский штаб Магадана. Но нам обоим для поступления в институт не хватило всего полбалла. Правда, через неделю после окончания вступительных экзаменов нам сказали, что если быстро донесём недостающие справки, то нас с этими же оценками могут принять на вечернее отделение.  Оставалось только срочно устроиться на работу. Николаю в этом плане оказалось проще: он уже вкалывал слесарем на каком-то почтовом ящике (т.е. на оборонном заводе). А я стал раздумывать, куда податься. Николай предлагал идти или в школу, или в Дом пионеров, где уже работал его товарищ третьекурсник Дмитрий Лебедев. Аргумент был такой: лучше Лебедева в Москве с пионерами никто не умел работать и только у него я мог бы получить бесценный опыт. Лебедев действительно оказался уникальным человеком. Я у него учился и «Зарницу» организовывать, и к походам готовиться, и пионерские костры разжигать, а главное – находить подходы к детской аудитории. Впрочем, не в меньшей степени с ним очень интересно было спорить и об истории. Потом меня призвали в армию. Работать в школу я так и не пошёл. Моя судьба сложилась несколько иначе. Хотя мы лет тридцать с лишним не встречались, я продолжал интересоваться тем, что делал Дмитрий. А в этом году мы отмечали уже его 60-летие. Я решил задать ему несколько вопросов.

 

Дмитрий Лебедев в походе на озере Шлино

 

– В советское время многое было просто, во всяком случае почти всем было понятно, что происходило у нас с детишками и как была выстроена система воспитания. Если брать школу – существовали октябрятская организация, пионерская, комсомол. После 1991 года практически всё это было разрушено, исчезло. В связи с этим вопрос: с высоты твоего опыта, правильно ли, что это было разрушено? И второй вопрос: свято место пусто не бывает – что пришло на смену?

 

– Ответить на первый вопрос – правильно ли это – как ни удивительно, достаточно сложно. Дело в том, что изменилась ситуация. Страна-то была однопартийная, и поэтому вертикаль октябрята-пионеры-комсомол-партия при той системе, при всех её недостатках, всё-таки была понятна. (Кстати, и в науке это не отрицают. Когда я писал на эту тему диссертацию, ни у кого это не вызвало возражений.) А вот когда страна стала многопартийной, эта вертикаль существовать уже просто не могла. Другой вопрос, что свято место, которое по идее пусто не должно быть, оказалось пустым. В этом-то и ужас. Причём, если брать по всей стране 
(а я и тогда, и – до какой-то степени – сейчас владею информацией), на региональном уровне где-то (как, например, Строев сказал в Орловской области – «не трогать») до сих пор существует пионерская организация в несколько десятков тысяч человек. Да, она в чём-то по модели сходна с советской (там же тоже было куча проблем, когда организация являлась частью школьной системы). 

В Белоруссии Лукашенко сказал: я хочу, чтобы все наши маленькие мальчики и девочки прошли через этот опыт, то есть произошёл через некоторое время возврат к системе, очень сходной с советской. Поскольку мы общаемся с белорусами, сохраняем отношения, мы видим, что многие проблемы остались, но при этом господдержка мощная, и соответственно есть как плюсы, так и минусы. А чего-то принципиально нового – совсем кардинального – не создали. Оборачиваясь назад, мне ведь пришлось вариться во всех этих, так сказать, кашах и во всех супах, я могу сказать, что в общем был выход. До сих пор на Новой площади находится международный союз детских общественных объединений – прямой правопреемник Всесоюзной пионерской организации. Он имеет очень сложное название – «Союз пионерских организаций – Федерация детских организаций» (СПОФДО). И конечно, в принципе под крышей этого смешанного уже союза можно было бы на российском уровне сделать такой вот Ноев Ковчег, в котором каждой твари было бы по паре, но каждый нашёл бы себе какой-то угол в этом (мне часто приходится выступать и я постоянно привожу эту идиому) добром тёплом доме, в котором каждому было бы хорошо. Но одно дело – моделировать желательный результат, а другое дело, что в суматохе разрушения всего и вся и построения того, что мы сейчас видим (люди же по-разному к этому относятся), этот момент отошёл на задний план. Он и в советское-то время не был самым главным, но там нечто сложилось, что до определённой степени было действенным (хотя проблем было много). Так вот – не получилось этого доброго тёплого дома. Каждый выживал, как мог. Хотя в Орловской области, Башкортостане и ещё целом ряде регионов не дали всё разрушить…

 

– Понятно. А новое что-то за эти почти тридцать лет появилось?

 

– Кардинально нового – нет. Единственное, о чём можно сказать, это двухлетней давности указ Путина о создании Российского движения школьников. Тут, кстати, тоже интересная деталь. Он ведь привязал этот указ к 29 октября – ко дню рождения комсомола, а первый слёт Российского движения школьников произошёл 19 мая – в день рождения пионерии… Но при этом те люди, которым поручено заниматься реализацией указа, все говорят: мы, в общем-то, не очень склонны использовать старый опыт, а будем нарабатывать новый. Ну, флаг в руки! Другой вопрос, что те два года, которые с тех пор прошли, показали, что пока ещё только-только идёт первоначальный оргпериод, и им ещё предстоит понять, что они есть на самом деле…

 

– Хорошо. В советское время работали в том числе замечательные дома пионеров. Ты работал в одном из них – в Кировском районе Москвы. Было прекрасное здание, замечательные помещения, в которых, с одной стороны, работали различные кружки, а с другой – находился собственно пионерский штаб. Вдруг страна разрушилась – и вас силой оттуда выгнали. А ради чего вас выгоняли? Идеология не понравилась? Нужны были помещения? Или что-то другое?

 

– Я думаю, что здесь сработало и то, и другое. Не то чтобы не понравилась идеология… Ведь тот, кто этим занимался, долгое время оставался директором. Но просто общая волна-то была такая, что всё советское должно было уйти или трансформироваться. А мы не очень-то хотели трансформироваться так, как кому-то хотелось бы. Но мы прекрасно понимали, что больше не можем быть припартийными. Мы и сейчас на этом стоим. Хотя КПРФ (со штаб-квартирой которой в Москве мне время от времени, естественно, приходится иметь дело) активно пытается строить припартийную структуру. Но это сложно, потому что нужны специалисты. Легко повязать галстук, а дальше-то что делать? Мы же понимаем, что припартийное – это на сегодняшний день: а) противоречит закону об общественных образованиях, потому что в нём есть нижняя граница 14 лет, а пионеры по большей части – до 14 лет (кстати, и закону об образовании это тоже противоречит), б) кто платит деньги, тот и заказывает музыку. И если, повторяю, при однопартийной системе это было понятно, то при многопартийной – это уже чревато. Подставляться-то будут дети! И те взрослые, которые склонны что-то делать (если они умеют что-то делать). Мне приходится иметь дело с теми организациями (есть несколько таких на региональном уровне), где та же Компартия достаточно конструктивно силами местных своих руководителей и структур способствовала сохранению пионерии. 
Но даже в этом случае, встречаясь с ними, я говорю: Ребята, не пытайтесь педалировать только на пионерию! Чем плохи, например, «юные миротворцы» или «юные экологи»? Ну, они ничем не плохи, они занимаются хорошим делом! Им надо помогать. В принципе, они в основном со мной соглашаются. А дальше говорят: пионеры нам всё-таки как-то ближе… И это можно понять.

 

– Вернусь к собственному опыту. В своё время, когда я только поступал в пединститут, мой будущий сокурсник Коля Ялынич сказал: «Слушай, в Москве в Кировском районе есть уникальная организация, уникальный человек. Поехали, я тебя познакомлю. Увидишь сам, как там много интересного!» И когда я приехал, у меня действительно глаза на лоб полезли и от твоей «Зарницы», и от твоего лагеря пионерского актива. Я увидел горящие глаза ребят, увидел, как им всё интересно, как они дорожат этим пионерским штабом. И – поскольку я пытался тогда учиться одновременно и педагогическому делу, и журналистскому – я написал материал о тебе, о твоём штабе и пришёл с этим материалом, как мне казалось, по профилю – в «Учительскую газету». В «Учительской газете» он побывал во всех отделах – и в отделе учебных заведений, и в отделе школ, и в других отделах, – и общий вывод был такой: мы это печатать не будем. Больше всего я думал на себя: что я плохо написал, не расрыл тему, и поэтому всё это было отвергнуто. Но, как мне тогда сказали, главная причина была в другом – в чисто педагогическом аспекте (во всяком случае, такова была позиция «Учительской газеты»): на тот момент было до сих пор не понятно, пионерские штабы – хорошо это или плохо? Да, пионерские штабы, как правило, генерируют наиболее продвинутых ребят, наиболее социально активных, из положительных семей (чаще всего – из элиты), им интересно друг с другом разговаривать на одном языке, они находят понимание, имеют общие интересы. Но уже в школе эти ребята выглядят «белыми воронами», к ним, как правило, негативно относятся, и когда они заканчивают школу, получается, что они как раз менее всего приспособлены к реальной жизни, к тем вызовам, с которыми они сталкиваются в повседневной действительности (общество ведь состоит не только из одного пионерского актива). И поэтому, дескать, они (в «Учительской газете») не уверены, что в конечном итоге это полезное дело, которое надо пропагандировать и о котором надо писать…

 

– Я понимаю. Мне приходилось сталкиваться примерно с теми же резонами. Хочу сказать совершенно откровенно: всё зависит от конкретных людей, от тех взрослых, которые этим занимаются. Я сам – штабист, выпускник Московского городского пионерского штаба. И я до сих пор считаю, что его руководитель – Виктор Викторович Озява – это один из потрясающих педагогов своего времени. Он до сих пор жив (ему скоро будет 75). И на озере Шлино он уже сорок с лишним лет – лицо, вокруг которого крутится вся система потрясающего шлинского братства. Потому что он – педагог от бога. При том, что он подчас делал не совсем так, как было рекомендовано, результаты-то потрясающие! Я знаю выпускников штаба. Что значит, они несостоялись?! Они состоялись! Они в высшей степени состоялись. То же самое и во многих других штабах. Я склонен и свой коллектив причислять к тем коллективам, которым это удавалось. Так что всё зависит от позиции взрослого. Когда я окунулся в педагогическую теорию Макаренко, опыт Игоря Петровича Иванова из Фрунзенской коммуны Ленинграда, в коммунарскую методику и всё остальное, я неожиданно понял, что мы по наитию делали именно это! Хотя надо согласиться с тем, что были штабы, которые, в общем, работали неудачно. И не только в Москве (в Москве, я рискну сказать, таковых было немножко меньше). В других местах, где у взрослых что-то не получалось, действительно мог случиться негативный опыт. Но с этим вполне можно было работать. Белыми воронами мы в целом не были. У меня больше полтысячи выпускников, и, конечно, я не могу сказать, что я знаю все судьбы. Хотя на будущий год будет пятьдесят лет штабу, и мы стараемся собрать максимальное количество людей. Но судя по тому, что я знаю, я никак не могу сказать, что люди не состоялись. Они очень разные, это – да. Но при этом, попадая в какое-то, так сказать, штабное поле, они очень быстро возвращаются к некоей исходной шкале ценностей (не все, конечно, не хочу лукавить) и остаются просто нормальными, хорошими людьми, которые готовы помогать, делают дело. Что касается их профессиональных навыков, могу твёрдо сказать, что это в основном хорошие организаторы, умеющие работать с людьми…

 

– Но всё-таки вернусь к проблеме интегрированности. Да, в самом, допустим, твоём штабе была замечательная атмосфера. Можно сказать, чуть ли не идилия. Хотя там всё было – и ссоры и т.д., но в целом торжествовал дух романтики, оптимизма, товарищества. Но на примере своей школы могу сказать, что далеко не все могли интегрироваться в жизнь своего класса…

 

– Тут понимаешь, в чём дело… Ведь у любого человека есть доминирующий коллектив. Очень редко бывает так, что человек может быть своим в целом ряде коллективов. И если таким доминирующим коллективом становился штаб, то споры по этому поводу были совершенно фантастическими (на уровне горкома комсомола, гордворца, где собирались методисты). Нам приводили как примеры какие-то отрицательные моменты. Да, они были! Но мы говорили: Стоп! Надо тогда учить взрослых это делать! Понятно, что если для ребёнка доминирующим коллективом становится коллектив организаторский, штабной, то мы доказывали: это не какие-то маленькие начальнички – это ломовые лошади, которые работают, чёрт возьми, подменяя взрослых (которые по логике вещей должны бы тащить организацию), и им надо спасибо говорить. А вот по поводу интеграции в свой собственный класс – надо смотреть, что творилось в типовом классе советской системы. Там творились достаточно сложные вещи, и далеко не всегда получался вот этот самый коллектив, за который мы ратовали как за один из столпов работы штаба. Там были психологические группы очень разного характера. И если это был именно не коллектив, то очень трудно нашим ребятам было в нём работать. Хотя я, например, знаю по своим штабистам, что те, кто был свой и в своём штабе, и в своём совете дружины, он потом был таковым и в студенческой группе и в других коллективах. И таких людей было достаточно много. Потому что мы на это их ориентировали. А «Учительская газета» в своё время (особенно когда там был Соловейчик) – это было такое явление больше разрушительное, чем созидательное (сейчас-то она совсем другая). Потому что, когда они пели осанну коммунарской методике, они не очень хорошо понимали, что это такое вообще. (Мы тоже разобрались в этом не с самого начала.) Поэтому от штабиста я бы не стал требовать, чтобы он везде стал своим…

 

– А как бы ты объяснил такую ситуацию. Работа в иных пионерских штабах была как бы первой ступенькой для дальнейшей карьеры по комсомольской и партийной линии…

 

– У нас – нет.

 

– Люди получали какие-то, с одной стороны, навыки организационной работы, а, с другой стороны, всевозможные бонусы для дальнейшей карьеры. У тебя же практически никто, будучи не только замечательными романтиками, но и великолепными организаторами, тем не менее не пошли по политической линии. Как ты это объясняешь? При этом ты, в отличие от многих, всегда отличался идейностью и сознательностью (и это все видели).

 

– Да, и сейчас остаюсь таким. Мы же все хорошо понимаем, что вторая половина семидесятых годов и далее – это эпоха кризиса советской системы. От этого никуда не денешься, это факт. Я, как историк, мог бы об этом говорить много, но по этому поводу много написано серьёзных исследований. Как ни крути, великие сказали, что общественное бытие определяет общественное сознание. Вот оно и определяло. И получалось, что мы подчас шли на опережение той системы, в которой жили. Мы говорили о романтике как о тоске по великому. Мы говорили о созидательности как о скорее бескорыстии, чем корыстии. Это сейчас люди одевают футболочки с символикой – и получают за это бонусы; причём всё официально, нисколько не стесняясь… Но тогда же тоже подспудно это было, хоть и выходило за рамки официальной идеологии. И наверное, то, что мы давали ребятам, у них сформировало отторжение, нет, не от советской идеологии (антисоветчину мы как раз никогда ни в ком не воспитывали, даже наоборот), но от официальной политической системы, – и люди уходили в науку, в педагогику и т.д. Кто-то потом в девяностые годы был вытеснен в бизнес или ещё куда-то, но в политику почти никто не пошёл. То есть мы, обгоняя систему, оказывались в ситуации, когда система пыталась нас тормозить: мол, чёрт их знает, куда они потом уйдут, лучше их придержать. Психологически я их понимаю. Помню эти разговоры в райкоме и в горкоме комсомола, когда, с одной стороны, шёпотом говорили: «Молодец! Давай, держись!», а, с другой стороны: «Ну, что ж вы делаете-то?! А как с Положением быть? А где программа марша? А выполняете ли вы постановление Центрального совета?..» Как историк я могу сказать: самое жуткое, что было в советское время – это огромное количество регламентаций. «Вы выходите за рамки этой регламентации!» «А кто сказал, что коммунарская методика – это можно?» Ну, как же? Есть огромный опыт, есть книжка, автор её защитил докторскую диссертацию… «Ээээ! Давайте не трогать автора, вы же хотите это дело в массы продвигать…»

 

– Я помню, после школы надумал устроиться в школу старшим пионервожатым. Пришёл в Красногвардейский райком комсомола, где мне сказали: «Тебе ещё полгода не хватает до восемнадцати. Это исключено». А говорили мне это тёти, которым уже было за сорок. И сами не шли работать в школу, и не пускали студентов-первокурсников…

 

– Мы выходим сейчас на те проблемы, которые существовали в позднесоветский период – великую эпоху застоя, когда страна была «застойной, но застольной». Это был период наиболее стабильный в своей работе. Да, он способствовал развитию культуры (мы помним все эти шедевры; сейчас последние великие уже уходят). Но при этом динамика-то развития терялась! И в результате, вспомним, как большинство приняло приход Горбачёва? Ну, слава тебе господи, хоть сорокалетний пришёл, он хотя бы не будет откровенно читать по бумажке. И был какой-то элемент иллюзии. А потом-то те, кто умел думать: ты чего цитируешь Ленина как попало?! Ведь я Ленина-то могу и посмотреть. Написано-то у него несколько иначе. Ты вырываешь из контекста!

 

– Сейчас все понимают: надо что-то делать с молодёжью. Но идеология ведь всё-таки какая-то должна быть у государства? В конституции-то у нас сейчас подчёркнуто, что в Российской Федерации не должно быть государственной идеологии…

 

– Не должно быть государственной и обязательной идеологии. А это другое! Что такое идеология? Это (простите учителя обществознания) система взглядов и ценностей, которая отражает потребности и интересы тех или иных социальных слоёв, групп, классов и т.д. У нас сейчас никто даже не рискнул выдвинуть современную доктрину воспитательной работы. Есть несколько работ, в том числе и концепция воспитания, но если её внимательно прочитать, то по сути там её нет. Что мы говорим? Патриотизм. Патриотизм – идеологическая категория? Идеологическая. Замечательно. Но что это такое – патриотизм? Он везде одинаковый? Да нет же! Где-то говорят «Россия – родина слонов», до революции ещё говорили «квасной патриотизм», где-то патриотизм может быть критическим и т.д. Ну, если я патриот своей Родины и вижу ту гадость, которая ползёт из всех щелей, я ведь должен как патриот с ней бороться? Иначе какой я, к чёрту, партриот? То есть здесь всё очень сложно. То, что единой, одной и, самое главное, обязательной для всех идеологии сегодня при социально расслоённом (причём до такой степени, как у нас) обществе быть не может, это понятно. Что для миллионера хорошо, то, простите, для безработного скорее всего не очень. И наоборот. Поэтому, с одной стороны, я хорошо понимаю тех, кто нашему президенту подсунул этот указ про молодёжь. (Именно «подсунул», по-другому сказать не могу, потому что известно, сколько готовится президентский указ и как быстро он на этот раз (по имеющейся у меня информации) был испечён.) Но вот читаем. Что такое «государственно-общественная детско-юношеская организация под названием «Российское движение школьников»»?! Юношество уже не входит в понятие школьников. В государственно-общественном чего больше государственного или общественного? (Можно ведь сказать, «общественно-государственное», или просто «общественное», или просто «государственное».) Тут такое количество противоречий! Мне приходилось общаться с теми, кто это создаёт, и они мне пока ответить на мои вопросы не могут. Есть места в регионах, где люди просто под новой вывеской продолжают заниматься тем же, чем и раньше, в плане работы с молодёжью. Но там, где всё создано заново под этот проект «Российского движения школьников», там идёт то, что, я бы рискнул сказать, очень сильно похоже на образовательные программы. Но образовательная программа – это по определению не есть детская общественная организация! То есть, базируясь на детской общественной организации, можно создать чудовищное количество образовательных программ. Но она сама по себе – другое! Это должно быть частью гражданского общества! Это самый беззащитный, юный отряд гражданского общества. И значит с ним надо взаимодействовать. Но проще же давать указания, спускать распоряжения и требовать отчёта. Этим подчас грешила (будем честны) в всесоюзная пионерская организация. Когда мы встречались с Любовью Кузьминичной Балясной (легендарный человек – воспитатель, просветитель, общественный деятель, долгое время работавшая замминистром просвещения РСФСР; ей в августе исполнился 91 год), она предупредила: «Помните у Крупской написано: самое страшное, что может быть в пионерской организации – это превращение её из организации самих детей в организацию для детей!». Сегодняшним языком говоря, «для детей» – это как раз и есть образовательная программа. Увы, очень многое и в советской пионерской организации тоже было образовательными программами. Именно поэтому штабы, которые выходили за рамки этого прокрустова ложа образовательной программы, штабы, где была и самодеятельность, и социальная направленность, и коллективизм с товариществом, и игра, и романтика (всё то, что в документах прописывалось как должное, но что не всегда соблюдалось), несколько попридерживали.

 

– В какой-то момент для тебя одним из важнейших средств заработка стало преподавание истории в школе. Ты учился на историческом факультете пединститута, который и я заканчивал. Там существовала (я это понял гораздо позже) некая поляризация среди преподавателей, которую они пытались перенести и на студенческую среду. С одной стороны, существовала школа (идеологическая, я имею в виду) Аполлона Кузьмина, с другой стороны – школа Владимира Кобрина. Мы не все тогда знали, что они между собой враждовали и проповедовали разные взгляды, формируя из студентов своих идеологических последователей. Тебя это как-то затронуло тогда?

 

– Нет, вообще не знал ничего об этом. Мы очень тепло относились к Кобрину. Это, по-моему, один из наиболее сильных преподавателей как специалист. Аполлона Григорьевича Кузьмина мы знали чуть хуже. Я не чувствовал никогда, что Кобрин нечто такое формировал. Может быть, потому, что студенческая жизнь для меня прошла как бы фоном, а основным была работа с пионерским штабом. Поэтому я никогда не окунался во всё это глубже моей студенческой группы. Так что я не чувствовал этого. Мы очень любили, например, старшего Страхова (Льва Владимировича). Помню, мы сидели на спецсеминаре у него в кабинете секретаря парторганизации института (у нас были очень доверительные отношения) и стали спрашивать про сомнения, которые в нас заронил Солженицын (он допускал этот разговор!). Он говорит: «Ты имеешь в виду «ГУЛАГ», что ли?». Подходит к шкафу, достаёт сброшюрованный «ГУЛАГ»: «Ну, давай проверять… Вот его цитата. А теперь давай искать оригинал у Ленина. Читай, сравнивай…» (подаёт мне) Мы: «Ого! Как же так! Чего же он врёт-то?!». А он: «Вот вам и ответ. Думайте, читайте. Вы же уже пятикурсники…» А борьба «охранителей» и «либералов» прошла мимо меня вообще. Может быть, мне повезло.

 

– Вернёмся к твоему преподаванию истории в последние двадцать лет. Всё-таки это один из самых идеологизированных предметов. А в Москве особенно. Помню период, когда было чуть ли не двадцать программ и двадцать разных учебников: выбирай любой. Ты в этой ситуации на что ориентировался? На свой собственный курс или на какие-то существующие учебники? Была ли у тебя полная свобода выбора, что преподавать, или тебе приходили чёткие указания от администрации, из департамента образования, по какому учебнику надо преподавать историю? Особенно берём самую идеологизированную историю России 20 века?

 

– Опирался я скорее на свой собственный курс. Думаю, что у меня возможность преподавать так, как я это вижу, всё-таки есть. Да, попытки давления и попытки переставить акценты присутствовали. Но удалось определённым образом мимо этого пройти.

 

– А на какие учебники, ты считаешь, стоит прежде всего опираться, преподавая историю 20 века?

 

– На этот счёт даже не рискну ничего сказать, потому что я не знаю ни одного неконъюнктурного учебника 20 века. То есть они, может быть, и есть, но мне не попадались.

 

– Хорошо. Тогда какие узловые проблемы из истории 20 века, на твой взгляд, сложнее всего сейчас преподавать?

 

– Прежде всего, конечно, революция 1917 года. Дело в том, что после совершенно потрясающих, на мой взгляд, трёх книг Владлена Терентьевича Логинова о Ленине вообще лучше бы замолчать тем, кто в этом ничего не понимает. Логиновские работы (а это профессионал высочайшего уровня, с моей точки зрения) очень многие вещи просто поставили на место. Так что революция остаётся неким камнем преткновения. Потому что, во-первых, если это была всё-таки именно революция, надо понять, чем она отличается от переворота, бунта, контрреволюции, и вообще, что такое социальная революция. От этого уже многое зависит в понимании дальнейшей истории. Потому что нас ведь тоже, давай честно говорить, достаточно начётнически учили, выдёргивая ленинские цитаты и подчёркивая, что Ленин никогда в жизни не ошибался…

 

– Тогда последний вопрос. Какую художественную книгу о детском движении, на твой взгляд, надо всем прочитать?

 

– Я думаю, что таких книг всё-таки несколько. Нужно читать Гайдара – это та самая романтика, как «тоска по великому». Нужно читать Кассиля: прежде всего «Дорогие мои мальчишки» – знаменитую его военную книгу о синегорцах рыбачьего затона. Я думаю, что надо читать Крапивина, причём раннего. Весь ранний Крапивин – это та же самая романтика того пионерства, за которое мы всегда сражались…

 

– А «Чебурашку» Успенского или «Вредные советы» Остера…

 

– И это всё – в том же пласту. И «Чебурашка» Успенского, и «Васёк Трубачёв и его товариши» Осеевой, и Остер с «хорошими вредными советами» (мы же эту формулу используем до сих пор! – это замечательный литературный тренаж), и масса всего. Вообще, как в своё время сказал Папа Римский Иоанн Павел Второй, если хотите учить детей добру, показывайте им советские мультики.

 

Беседовал Вячеслав ОГРЫЗКО
 

2 комментария на «“Дмитрий ЛЕБЕДЕВ. МЫ ШЛИ НА ОПЕРЕЖЕНИЕ СИСТЕМЫ (интервью)”»

  1. Это общая ностальгия советского поколения по пионерскому движению послевоенные лет. Сейчас все радикально изменилось, и вряд ли кто думает о том, чтобы взять лучшее из старых правил. Дети уткнулись в планшеты и компьютеры, школьные кружки в основном платные, то есть не всем доступные, коллективизм не приветствуется, каждый ребенок – одиночка. У нас районный дом пионеров теперь Дом молодежи. Там платные кружки тоже. Недавно еще были клубы типа ДОСААФ, сейчас не знаю, есть ли.

  2. Скоро снова будут клубы ДОСААФ. Повсеместно.
    Ибо армия и флот – это наше всё!
    Никто пути пройдённого назад не отберёт!
    Никто бабла казённого в казну не возвернёт!

Добавить комментарий для Потомок Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.